«Журнал Печорина» как средство раскрытия внутреннего мира героя
Роман М.Ю. Лермонтова «Герой нашего времени» давно привлекает литературоведов своей новизной. Именно в романе М.Ю. Лермонтова совершенно по-новому был изображен человек, отражавший новое явление русской действительности. Автор раскрывает внутренний мир своего героя посредством его самоанализа.
В романе М.Ю. Лермонтова стиль и композиция подчинены одной задаче: как можно глубже, точнее и всесторонне раскрыть образ главного героя, проследить историю его жизни, внутреннего мира. «История души человеческой, - пишет автор в предисловии к «Журналу Печорина», - хотя бы самой мелкой души, едва ли не любопытнее и не полезнее истории целого народа, особенно когда она писана без тщеславного желания возбудить участие или удивление».
Образ главного героя раскрывается с двух сторон: с точки зрения посторонних наблюдателей (Максима Максимыча, рассказчика) и с помощью дневниковых записей самого Печорина.
В предисловии к роману автор сообщает нам то, что не мог бы сообщить сам главный герой: Печорин умер, возвращаясь из путешествия в Персию. Это известие обосновывает право автора на публикацию «Журнала Печорина»: «оно давало мне право печатать эти записки, и я воспользовался случаем поставить свое имя над чужим произведением».
«Журнал Печорина» состоит из трех повестей: «Тамань», «Княжна Мери» и «Фаталист». Сюжет повестей концентрического типа: Печорин находится в центре всех событий. Здесь М.Ю. Лермонтов оставляет нас наедине с героем. Страницы «Журнала» - это предельно искренняя исповедь героя перед самим собой.
Стиль написания «Журнала Печорина» во многом близок к стилю авторского повествованиях в повестях «Бэла» и «Максим Максимыч». Еще В.Г. Белинский отмечал: «хотя автор и выдает себя за человека, совершенно чуждого Печорину, но он сильно симпатизирует с ним, и в их взгляде на вещи – удивительное сходство».
Скрытный Григорий Печорин, умеющий точно определить каждую мысль, каждое душевное состояние своих собеседников и самого себя, с несвойственной ему откровенностью рассказывает о своей жизни, о глубокой неудовлетворенности собой и всем своим окружением. Печорин – тонкий психолог. В самоанализе, в «рефлексии» (по терминологии В.Г. Белинского) – сила и в то же время слабость Печорина. Отсюда его превосходство над окружающими, и в этом же одна из причин его скептицизма, недовольства и разочарованности.
В каждой повести офицер Григорий Печорин предстает перед читателями в новом ракурсе.
В повести «Тамань» М.Ю. Лермонтов являет перед нами молодого мечтательного человека, который находится в поисках новизны и приключений. В душе Печорина живет какая-то наивная, даже детская вера во что-то лучшее, необычное. Странная красавица привлекает его, она кажется Печорину чудесной и неповторимой. Как ребенка, его привлекает все непознанное. Но, жестоко обманувшись, герой, которого обокрали и чуть не утопили, снова приходит в себя. Он возвращается в свое обычное состояние разочарованного во всем человека. Он осуждает себя за то, что оторвался от реальности поверил в волшебство.
В повести «Княжна Мери» Печорин предстает перед нами в двояком образе. С одной стороны это разумный человек, хорошо осознающий все свои действия и их последствия. С другой – нам кажется, будто демон сидит в герое, заставляя его вести нечистую игру. Разными методами офицер добивается любви юной Мери. Ее любовь совершенно не нужна Печорину, его привлекает лишь приключение, достижение цели – сделать несчастным Грушницкого. Печорин с легкостью сменяет несколько масок, никому не показывая своей истинной сути. Когда Мери влюбляется в него, герой уходит со сцены – цель достигнута.
На страницах этой повести «Журнала» мы видим Печорина, который пользуется людьми ради временного удовлетворения. При этом он расчетлив, отлично понимает, что делает, даже осуждает себя за это, но все равно продолжает в том же духе. Герой поглощен своей скукой и не проявляет к людям никакого душевного тепла.
Последняя повесть «Журнала» раскрывает нам еще одну сторону личности героя: Печорин не ценит дара жизни. Даже возможная смерть – это лишь игра, которая может развеять скуку. Печорин пытается испытать себя, рискуя жизнью. Он отважен, храбр, имеет стальные нервы. Поневоле начинаешь задумываться, на какие подвиги и свершения был бы способен этот человек с такими способностями и с такой волей. Но все сводится лишь к «острым ощущениям», игре со смертью.
Общение с людьми принесло Печорину лишь раздражение и разочарование. Он потерял надежду быть понятым окружающими. Отсюда его уход в себя и замкнутость. Отсюда стена между ним и средой. Отсюда гнетущее чувство одиночества и душевной пустоты.
Печорин предстает в «Журнале» человеком, глубоко чувствующим и страдающим. Его душа «испорчена светом», и вся его жизнь - расплата за собственные поступки. Личность Печорина сложна и противоречива. Сам того не желая, он становится виновником несчастий других. Мастерство автора в создании психологического портрета Печорина проявляется в изображении его внутренней жизни, его самоанализа, который мы находим на страницах «Журнала Печорина».
Литература:
Белинский В.Г. Герой нашего времени. – М.: Современник, 1988.
Григорян К.Н. Русская литература 19 века: Хрестоматия литературоведческих терминов: Книга для учителя. – М.: Просвещение, 1984.
Лермонтов М.Ю. Герой нашего времени. – М.: Пан Пресс, 2011.
Удодов Б.Т. Роман М.Ю. Лермонтова «Герой нашего времени»: Книга для учителя. – М.: Просвещение, 1989.
5 Января Эту тетрадь я завёл только для того, чтобы записывать сюда лишь разумные и значимые для меня мысли. И когда я состарюсь и, не приведи бог, меня схватит беспамятство, чтобы я смог вспомнить все события моей скучной и однообразной жизни – я буду стараться ежедневно, а может и ежечасно, о ней повествовать, дабы никогда не забывать все неудачи, и лиховства, и оказии, случающиеся со мной. Почему же именно пятое января я выбрал датой моей первой запаси? Всё очень élémentaire(1)! Во-первых, наступил новый год. А это считается поводом начать новую жизнь. Хотя я считаю, что это ещё один повод наделать глупых ошибок. Конечно, никто не признаёт моего мнения, горячо споря и утверждая обратное. И многие при таких заявлениях просто желают скорее уйти, избегая неприятного обсуждения, пересесть на другое место или сразу от меня отвернуться. Я уже привык к этому глупейшему ярлыку злосмешника, который на меня здесь навесили, как и на всех прочих. Но перейдём ко второй причине, которая в большей степени побудила меня на создание этих рукописей. Так как сейчас все от мала до велика в преддверии Рождества готовятся к празднику, а высшие сословия ещё и к балу в Елисаветинском дворце, то можно полагать, что именно в эти дни будут происходить невероятные метаморфозы со всеми людьми. Но меня эти странные происшествия обойдут стороной, ибо я всегда считал себя далеко не глупцом, как все остальные, а разумным и видящим всё наперёд человеком. Перейдём к описанию моего утра до того самого момента, как я уселся за стол и начал всё записывать сюда. Проснулся я сегодня невероятно поздно, в отличие от моего обычного пробуждения, как если бы я только к рассвету вернулся домой после утомительного бала. За моим окном уже царствовало утро. На улице кипела жизнь, в той её самой очевидной форме, в которой нет ещё места богатству и роскоши дня или, в особенности, вечера. Но я всё равно заметил несколько карет, которые принадлежали явно не обедневшим, когда-то знатным, родам. Но в основном это были институтки, вышедшие на утреннюю прогулку для того, чтобы купить себе что-то перед предстоящим праздником, или простые горожане, спешащие на работу. С большим усилием я поднялся с кровати, так как разум мой ещё не проснулся до конца, и позвонил в колокольчик. Ко мне сразу же прибежал Сенька, мой дворецкий, и принёс мне новую, запечатанную рубашку. Я оделся и спустился в свою столовую, где меня уже ожидал завтрак из всевозможных блюд. Я решил слишком долго не задерживать с завтраком, и приказал сразу распечатать вино, садясь, я услышал, как пробка отскочила вверх, и тысячи пузырьков оказались в моём бокале. Завтрак мой был однообразным и скучным, как молодые кокетки, не думающие ни о чём кроме собственного вида. Позавтракав, я решил отправиться на прогулку. Время уже было за полдень, и на улице я уже мог увидеть кого-то из своих знакомых, которые, завидев меня, приветственно улыбались или же скорее отворачивали от меня своё лицо. Так, прогуливаясь, я не заметил, как очутился в Екатерининском сквере. Это было прекрасное место! Одно из тех, куда хочется возвращаться снова и снова. Время здесь замирает, и это помогает сосредоточиться после шумных, беспорядочных и turbulent(2) улиц. Я присел на одну из многочисленных скамеек с коваными спинками и подлокотниками, но они не слишком занимали моё внимание, хотя и были этого достойны. Я стал осматриваться по сторонам в поисках кого-то из своих знакомых, так как друзей у меня не было. Я просто считал это бесполезной тратой своих личных времени и сил. Но в этот момент я заметил молодую девушку лет двадцати. Она была среднего роста, блондинка, с правильными чертами. Девушка развернулась в другую сторону, показавшись мне правой стороной своего миловидного личика. На этой стороне у неё была небольшая родинка, что так élégamment(3) дополняла её образ. Лицо этой девушки просто поражало своей неповторимой выразительностью, а глаза отражали всю глубину её души. Я хотел бы тут же подскочить к ней и познакомиться, но правила высшего света запрещали мне это делать, считая это mauvais ton(4). Но внезапный порыв ветра подсказал мне, как именно воплотить моё желание в реальность. Нужно только дождаться момента… Вот он, мой шанс! Сильный порыв ветра сдёрнул шляпку с белокурой красавицы и стал уносить всё дальше и дальше. Я, не растерявшись, бросился ловить несчастную шляпку. Наконец-таки поймав её, я направился к её хозяйке, которая смотрела на меня с благодарностью. Грациозно поклонившись, я вручил ей головной убор, и делая наиболее наивное лицо, спросил: - Это Ваша шляпка? - Да, моя, - её голос был прекрасен. Он был подобен маленьким колокольчикам, что переливаются звонкой, весёлой трелью в музыкальных шкатулках, даря людям упоение и радость от своей музыки. - Ну что же… Будьте более внимательны в следующий раз, - думаю мои наставления ей и гримаса, которую при этом я изобразил, были очень смешны красавице, но она не подала на это совершенно никакого виду. - Непременно. Благодарю Вас за помощь, - глаза девушки как будто светились изнутри, привлекая к себе, словно гипнотизируя, не позволяя отвести глаза в сторону при разговоре. Думаю, глядя в них, я не смог бы никогда соврать. Да мне это было и без надобности. Светловолосая девушка, казалось, понимала меня всегда, как будто мы всю жизнь были знакомы. - Не стоит меня переоценивать. Я всего лишь поймал Вашу очаровательную шляпку, - говоря это, я, конечно, льстил шляпке. Нет, она была красивая, но на этой девушке она смотрелась ещё лучше. Поэтому теперь, не на голове своей хозяйки, она мне не казалась какой-то особенной. - Ну что Вы! Эта шляпка мне очень дорога как память о матери, поэтому я очень благодарна Вам! - Тогда я рад, что поймал и отдал её Вам. Я, пожалуй, представлюсь. Григорий Александрович Печорин. - Очень приятно. Вера Дмитриевна Лиговская. (1) Элементарно (фр.) (2) Хаотичных (лат.) (3) Элегантно (фр.) (4) Дурным тоном (фр.)
Какую роль записи Печорина играют в раскрытии его характера? (17.1)
"Герой нашего времени" - первый крупный социально-психологический роман. В нем рассказывается "история человеческой души". Лермонтов в предисловии к произведению писал, что главный герой, Печорин - "точно портрет, но не одного человека: это портрет, составленный из пороков всего нашего поколения, в полном их развитии". Но так ли плох Печорин?
Композиция романа дает возможность лучше понять героя. В первой части произведения мы знакомимся с Печориным. Нам получается видеть его лишь со стороны, представлять его, основываясь на характеристике, данной другими персонажами. Вторая часть - журнал "Печорина" - представляет собой дневник, который вёл Григорий Александрович. В предисловии к этой части автор обращает внимание на то, что все в журнале было написано искренне и герой не скрывал своих пороков.
В таких главах, как "Княжна Мэри" и "Тамань", Печорин раскрывается перед читателем как человек, в душе которого есть место романтичным чувствам. Герой описывает в дневнике Мэри, Веру, Ундину с нежностью, уделяя внимание деталям. Так очень светлым и милым выходит описание танца с княжной. Образ Веры получается нежным и хрупким. А про Ундину Григорий Александрович пишет, что она очаровывает его.
Помимо этого, Печорин в своём дневнике показывает, что он самокритичен и несчастен. Герой задается вопросами: "Зачем я жил?", "Для какой цели я родился?". Внутри его постоянный конфликт между разумом и сердцем. Сам же Печорин говорит, что давно уже живет головой, а не сердцем и что в нем два человека, один из которых совершает поступки, а другой их анализирует и осуждает. Таким образом, читатель, благодаря журналу Печорина, может увидеть внутренний мир героя, его не только отрицательные, но и положительные качества.
Оценка: 14 баллов (из 14)
К1
- 3
К2
- 2
К3
- 3
К4
- 3
К5
- 3
Правда, теперь вспомнил: один раз, один только раз я любил женщину с твердой волей, которую никогда не мог победить… «Княжна Мери»
Упоминал ли я, что прошлое – или, верней, его образы и воспоминания – пробуждают во мне престранные чувства: эдакую нежность и печаль? Возможно, это потому, что человек, пусть даже сам того не желая, пытается приблизить к идеалу то, что пережил? Но полно! Не для того я взялся за свой журнал нынче ночью, дабы пытаться ответить на вопросы, которые ответа, собственно, и не требуют. Кому станет легче от того, что доказана будет причина глупой привычки приукрашивать прошлое? Все равно на свете отыщется пылкий юнец, готовый оспорить эти выводы. Описывая в журнале встречу с Верой, я говорил попутно и о нелюбви своей к женщинам с характером и даже припомнил одну, которую – право же, самому странно! – даже любил. И вот, пожалуйста: второй день не могу выкинуть из головы мысли о ней! Может, записав здесь свои воспоминания (приукрашенные, несомненно, но делать нечего), я избавлюсь, наконец, от желания воскрешать в памяти образы, которые не могут дать мне ничего, кроме бессонницы? Не думаю, чтобы основная цель моих записок – т. е. изучение человеческой души на своем примере – особенно от подобного отступления пострадала. Хотя, сказать по правде, нет ничего вредней для здоровья, чем мысли о прошлом, которого не повторить. Обладательницу сильного характера звали… Впрочем, слишком опрометчиво будет указывать ее имя даже в сугубо личном журнале – кто знает, в чьих руках окажутся записи, вздумай я погибнуть на дуэли или банально сломать себе шею, рухнув с лошади. Не следует давать кому-то возможность осмеять даму, пусть даже, расставаясь, мы ненавидели друг друга так, как вообще могут ненавидеть люди. Пожалуй, с годами чувства эти покрылись пылью времени, поутихли, но не притупились ни капли. Встреть я ее теперь – готов поспорить, что пустил бы ей пулю в лоб или полюбил бы снова, как шесть лет тому назад… Лгу сам себе, наверное – разве смог бы я ныне любить так, как это удавалось в то далекое время, когда мне было девятнадцать? Я подрастерял юношеский пыл и присущее большинству едва вышедших из мальчишеских лет легкое сумасшествие. Легкое сумасшествие, да… Она говорила мне: «Ты злой и сумасшедший мальчик» - и не знаю, на которое из трех определений я сердился больше. Я бросался к ногам ее и уверял в любви – и она смеялась надо мной. Я пытался сделать вид, что не испытываю к ней ничего – и она оставалась равнодушна. Если бы кто-то посторонний прочел приведенные выше обрывки воспоминаний, то у него, пожалуй, сложилось бы ложное впечатление: будто бы я вспоминаю, как добивался ее благосклонности. А между тем мои терзания и клятвы относятся к тому времени, когда у меня были и благосклонность, и ключ от черного хода ее особняка, и перстень, который ей почему-то вздумалось мне подарить. Я говорю «благосклонность», ведь глупостью было бы утверждать, что эта женщина любила меня. Не поручусь также, чтобы ненавидела или была вовсе равнодушна. Скорее, относилась с нежностью, какую вызывает порой у женщин красивая птица со сломанным крылом – с той лишь разницей, что крылья она мне переломала сама. То ли для того, чтобы было кого жалеть, то ли еще зачем-то – не знаю. Но она, кажется, получала какое-то страшное, изощренное удовольствие от того, что сначала доводила меня до такого состояния душевного, что я и вправду был близок к тому, чтобы лишиться рассудка – неважно, чем: оскорблениями, насмешками, равнодушием ли – а затем утешала так, будто это кто-то другой мучает меня! «Бедный мальчик, - говорила она, поглаживая мня по волосам и будто не замечая, что я – даже не стыдно признаться – готов заплакать от переполнивших меня чувств, - Ты слишком доверчив. Ты слишком чувствителен…». Я не спорил с ней. Я не мог с ней спорить. Но почему же я берусь утверждать, что эта женщина обладала сильным характером? Пожалуй, я так привык к дамам, которые, стоило мне только завести с ними ни к чему, казалось бы, не обязывающую интрижку, пытались всеми способами угодить мне, что счел признаком сильного характера способность устоять против всех моих попыток разгадать ее характер, против попыток заставить эту странную и страшную женщину довериться мне. Я, признаться, предпочитаю, когда возлюбленная мне доверяет. Выражается это, обыкновенно, в том, что дама говорит о ерунде, которая кажется ей важной, требует каких-то клятв и обещаний, каких я выполнить не способен, что она знает не хуже меня. Это один из самых верных признаков того, что женщина доверяет вам и не имеет претензий сделать каверзу – в любом случае, каверзу такую, какая может существенно навредить. И тем гротескней кажется мне то, что каких-то шесть лет назад все складывалось совсем наоборот – проще говоря, это я требовал клятв и обещаний. Она же смеялась надо мною и уверяла, что жизнь слишком коротка, чтоб ограничивать оную какими-либо обетами. А потом, я, кажется, порядочно поднадоел ей. Я заметил это сразу – и я не помню, чтобы что-то было для меня страшнее, чем ощущать, что ее губы холодны в ответ на мои поцелуи. После она и вовсе прямо заявила, что нам «пора бы заканчивать этот фарс». Но не так-то просто избавиться от птицы, которой сначала сломали крылья, а потом кормили зернами из ладони! Я умолял ее. Я угрожал ей. Я предлагал ей на выбор свою любовь, свою честь и свою жизнь. Ей, впрочем, не нужно было ни то, ни другое, ни третье. Потом… Потом, помнится, она высмеяла меня перед каким-то там аристократическим обществом, и целую неделю чертов столичный свет только и делал, что потешался надо мной. И я ее возненавидел. Возненавидел ровно настолько, насколько можно ненавидеть в девятнадцать лет. Возненавидел почти настолько же сильно, насколько любил до того. Последняя наша встреча запечатлелась в памяти моей настолько ясно, что даже спустя годы я могу припомнить все так, будто только что вышел из гостиной, где сказал бывшей возлюбленной, стараясь оставаться хладнокровным: «Отныне, сударыня, между нами ничего нет и быть не может. Мы враги с вами? Что же, вы довольны теперь?» Она посмотрела на меня – этот взгляд я не забуду до самой смерти: в нем было что-то страшное, чего до сих пор я понять не могу. Боль? Раскаянье? Мольба? Я не знаю. Но она только произнесла с нервным смешком: «Да, конечно… Мы враги, мальчик, да…» - и, отвернувшись к окну, то ли засмеялась, то ли заплакала. Я больше не мог этого вынести и опрометью бросился прочь из комнаты. Я старательно избегал всех мест, где мог бы встретить ее, и преуспел в этом – мы не виделись более ни разу. Через знакомых я узнал, что через год после моего отъезда она во второй раз вышла замуж – на момент нашей связи она была вдова. Я задаюсь вопросом: а что было бы, встреть я ее на несколько лет позже? Мне хочется думать, что мы не понравились бы друг другу вовсе: два человека, слишком хорошо понимающие жизнь и людей, друг другу неприятны. Но избегать женщин с характером вошло у меня в привычку – и это, пожалуй, к лучшему...
Предисловие
Недавно я узнал, что Печорин, возвращаясь из Персии, умер. Это известие меня очень обрадовало: оно давало мне право печатать эти записки, и я воспользовался случаем поставить имя над чужим произведением. Дай Бог, чтоб читатели меня не наказали за такой невинный подлог!
Теперь я должен несколько объяснить причины, побудившие меня предать публике сердечные тайны человека, которого я никогда не знал. Добро бы я был еще его другом: коварная нескромность истинного друга понятна каждому; но я видел его только раз в моей жизни на большой дороге, следовательно, не могу питать к нему той неизъяснимой ненависти, которая, таясь под личиною дружбы, ожидает только смерти или несчастия любимого предмета, чтоб разразиться над его головою градом упреков, советов, насмешек и сожалений.
Перечитывая эти записки, я убедился в искренности того, кто так беспощадно выставлял наружу собственные слабости и пороки. История души человеческой, хотя бы самой мелкой души, едва ли не любопытнее и не полезнее истории целого народа, особенно когда она - следствие наблюдений ума зрелого над самим собою и когда она писана без тщеславного желания возбудить участие или удивление. Исповедь Руссо имеет уже недостаток, что он читал ее своим друзьям.
Итак, одно желание пользы заставило меня напечатать отрывки из журнала, доставшегося мне случайно. Хотя я переменил все собственные имена, но те, о которых в нем говорится, вероятно себя узнают, и, может быть, они найдут оправдания поступкам, в которых до сей поры обвиняли человека, уже не имеющего отныне ничего общего с здешним миром: мы почти всегда извиняем то, что понимаем.
Я поместил в этой книге только то, что относилось к пребывания Печорина на Кавказе; в моих руках осталась еще толстая тетрадь, где он рассказывает всю жизнь свою. Когда-нибудь и она явится на суд света; но теперь я не смею взять на себя эту ответственность по многим важным причинам.
Может быть, некоторые читатели захотят узнать мое мнение о характере Печорина? - Мой ответ - заглавие этой книги. "Да это злая ирония!" - скажут они. - Не знаю.
