“Помни себя, – говорил господин Гурджиев, – вернись к себе”. Это, утверждал он, существенно, в противном случае, наши движения, мысли, эмоции являются, в основном, результатом наших обусловленностей: семейных, социальных, образовательных, религиозных. “Человек – это тюрьма” – говорил г. Гурджиев.Таким образом, существует вызов для человеческого существа – развивать сознание для того, чтобы выйти из животного состояния и обусловленностей. Наша единственная возможность в искании: искании себя с искренностью, со страстью и с юмором. И нам нужна помощь. Не просто интеллектуальное знание, но также что-то, что вовлекает физическую и эмоциональную части нашего существа.
Мы все можем видеть, что мы способны водить машину, курить сигарету, готовить пищу, думать, чувствовать, говорить, двигаться, работать, не осознавая этого. Силы забывания себя крепки. Особенно могуществен соблазн “быть пассивным”. Это удобно. Мы так легко позволяем себе быть рассеянными, манипулируемыми, усыпленными. Все в работе г.Гурджиева очень практично; он четко провозглашал важность тела и физической работы в передаче его учения. И эту важность он придавал Танцам, со специфическим подходом, таким, как Движения Гурджиева.
Можно расти к высшему и более сбалансированному состоянию сознания и к ощущению присутствия и ощущению бытия. Метод описан довольно просто: двигаясь, танцуя, помни себя.
Психолог, философ, ученый, путешественник, хореограф учитель и мистик, основоположник учения о “Четвертом пути” внутренней реализации человека. Россия, Георгий Иванович Гурджиев родился 28 ноября 1877 года в Александрополе (с 1924 года – Ленинакан) в Армении в смешанной армяно-греческой семье. Детские годы провел в Карсе, был учеником настоятеля Русского кафедрального собора, который оказал большое влияние на Гурджиева. Хотя систематического среднего образования он так и не получил, с детства знал несколько языков.
Поиски ответов на “вечные вопросы” привели его к созданию учения о “четвертом пути” внутренней реализации человека. Своеобразными университетами Г.И.Гурджиева стали путешествия и странствия (1896-1922) сначала в составе небольшой группы “Искателей истины”, затем в качестве странника, учителя и эмигранта. В этот период Г.И.Гурджиев посетил Среднюю Азию, Афганистан, Монголию, Тибет, Индию, Ассирию, Палестину, Россию, Эфиопию, Судан, Египет, Турцию, Крит, Грецию, Италию, Германию, Англию и Францию.
Поиски эзотерического знания, “внутреннего круга” человечества приводили его в тайные суфийские братства Гиндункуша и в буддийские монастыри Тибета. В 1915-1917 годах Гурджиев создает группы своих учеников в Петербурге и Москве. Революционные события вынудили его эмигрировать на Кавказ, затем в Турцию, Германию и Францию. В 1922 году Георгий Гурджиев под Парижем в Фонтенбло воссоздал свой Институт гармоничного развития человека, просуществовавший до 1933 года. В этот период Г.И.Гурджиев вел с учениками практические занятия, тренинги по самонаблюдению, йоге, медитации, работал над рукописями своих книг.
Чудом, оставшись в живых после автокатастрофы, Гурджиев написал три книги: “Все и вся”, “Встречи с замечательными людьми”, “Жизнь – истина, только когда я есмь”, а в 1933 году написал еще одну книгу – “Вестник грядущего добра”. В этом же году он закрыл Институт и возобновил свои путешествия по Европе и США, выступал с лекциями. Умер Георгий Гурджиев 29 октября 1949 года в Париже.
{{#if:|
}}
}}{{#if:|
Гео́ргий Ива́нович Гурджи́ев (неверно Гюрджиев Гюрджиев - обратный перевод на русский язык французского написания его фамилии, как Gurdjieff; 14 января , в других источниках 1874Газета «Книжное обозрение», 2012, № 20, 13 января или 28 декабря , Александрополь , ныне Гюмри, Армения - 29 октября , Нёйи-сюр-Сен , Франция) - российский философ греко-армянских корней, мистик , духовный учитель, писатель, композитор , путешественник и вынужденный эмигрант , чья деятельность была посвящена саморазвитию человека, росту его сознания и бытия в повседневной жизни, и чьё учение среди последователей получило название «Четвёртого пути» (Шаблон:Lang+link).
В 1912-1913 годах Гурджиев приехал в Москву , где собрал вокруг себя небольшую группу учеников. Весной 1915 года он встретился с П. Д. Успенским , философом и журналистом, известным автором ряда работ по философии и тоже путешественником. К тому времени Успенский, учёный по образованию, уже опубликовал книгу «Четвёртое измерение» (СПб., 1909) и предпринял длительное путешествие в Индию и на Цейлон , в надежде найти на Востоке ответы на вопросы, на которые у западной науки не было решений. Вернувшись домой с убеждением, что его поиски не были напрасными, и что были на Востоке искомые решения, но спрятанные глубже, чем он это предвидел, Успенский готовился к новой поездке, уже в русскую часть центральной Азии и в Персию , когда ему сообщили об удивительной личности Гурджиева. Их первая встреча изменила планы Успенского: ни один из заданных им вопросов не смутил Гурджиева. Уверившись, что последний может дать ему ответы, которые он напрасно искал на Востоке, Успенский стал учеником Гурджиева и оставался им на протяжении семи лет.
Знакомые Успенского, представители творческой интеллигенции, заинтересовались Гурджиевым, и небольшая группа была создана также и в Петербурге . Успенский адаптировал идеи Гурджиева к европейскому менталитету, переведя их на язык, понятный Западной психологической культуре.
В Тифлисе к Гурджиеву присоединился театральный художник и декоратор Александр де Зальцманн (Шаблон:Fr ; 1874-1934), этнический немец из Грузии. Его жена - француженка Жанна де Зальцманн (Шаблон:Fr), 1889-1990) - будет впоследствии во многом способствовать распространению учения Гурджиева во Франции и приводить к нему учеников уже после закрытия Института в Приёрэ.
Гурджиев на фотоснимке 1922 года
Гурджиев несколько раз пытался основать «Институт гармонического развития человека» - сначала в 1919 в Тифлисе (Тбилиси), затем в 1920 в Константинополе (Стамбул). В 1921 году Гурджиеву пришлось уехать в Германию, а затем, вслед за Успенским , он попробовал перебраться в Великобританию, однако власти не разрешили въезд в страну его приверженцам. Гурджиева на тот момент сопровождала группа мужчин и женщин, знавших его ещё с Москвы и Петербурга, и во время революции последовавшая за ним на Кавказ, затем - из-за разразившейся гражданской войны - в Константинополь и дальше на запад, в Европу. Гурджиев самоотверженно тратил собственные средства на закупку питания для всей группы и заботился об их быте. Летом 1922 года они прибыли во Францию. На собранные английскими группами Успенского средства, в 1922 году Гурджиев купил поместье Приёрэ (фр. Prieuré d"Avon ), около Фонтенбло под Парижем. Поместье было приобретено у вдовы Фернана Лабори (Шаблон:Fr ; 1860-1917), адвоката в Нью Эйдж (
Среди воскресных посетителей в Приёрэ был университетский интеллигент Дёни Сора (Шаблон:Fr ; 1890-1958), на тот момент директор , приезжавший к своему другу А. Р. Оражу; беседа с Гурджиевым оказала на него сильнейшее впечатление.
Гурджиев говорил, что главная идея учителя - разбудить спящую мысль и ощущение истинной реальности в человеке. Опасаясь, что последователи быстро утонут в абстракциях вместо реальных практик, он решил сделать ставку на искусство (сакральные танцы) и практическую работу в группах, где единомышленники могли помогать друг другу осознать себя. Краткий материал отрывков его лекций своим «студентам» свидетельствует о простоте его языка, тяготеющего скорей к Ходже Насредину или Эзопу . Наиболее чёткое изложение некоторых гурджиевских идей можно найти в книге П. Д. Успенского «В поисках чудесного», где автор систематизирует его основные концепции. Сам Гурджиев избрал для изложения своих идей совершенно другой стиль - стиль легомонизма (
Гурджиев Георгий Иванович — российский мистик, композитор и писатель, родившийся во второй половине 19 столетия в Армении. По происхождению Георгий имел греческие и армянские корни (отец — грек, мать — армянка), однако оказался вынужденным эмигрантом и переехал в Россию.
Также он был учителем-наставником и посвятил свою жизнь написанию книг о самосовершенствовании человека, расширении объемов его сознания и его путях к долгой и счастливой жизни. Гурджиев внес большой вклад в развитие эзотерики, стал основателем Института гармонического развития человека, который просуществовал с 1917 по 1925 год.
Книги Гурджиева до сих пор остаются актуальными и читаемыми по всему миру. Секрет их популярности можно объяснить тем, что написаны они максимально простым языком и адаптированы под читателей-скептиков, коими являются в наше время многие. Из принципа языком своих книг он выбрал русский, хотя владел в совершенстве многими языками.
Его знаменитый сборник «Все и Вся» состоит из 10 книг, которые объединены в 3 раздела, и каждое из этих творений является результатом осмысления пережитого писателем, отражает его мысли, переживания, которые он пропустил через себя.
Едва ли не самая важная часть гурджиевского учения — сакральные танцы и движения, а также старинная музыка давних традиций, которая побуждает к поиску. Точно не известно, какие танцы он заимствовал, какие создавал сам на основе приобретенных знаний, а какие являются удачным сочетанием первого и второго.
По мнению Гурджиева, человек не является полноценным. Природа помогает ему развиться до какого-то уровня, а далее он должен развиваться самостоятельно. Помочь в этом могут 3 вещи: внимание, самовоспоминание и трансформация страдания. Они вместе собирают тонкие нити внутри тела и создают подобие Души.
Еще в очень раннем возрасте Георгий начал путешествовать по восточным странам, с помощью этого он хотел найти ответы на интересующие его вопросы. Это были как страны Ближнего Востока, так и Египет, Афганистан, Греция, Туркменистан и др. На протяжении своих странствий Георгий изучал особенности разных духовных культур, таких как буддизм и христианство Востока, собирал музыку и черпал знания этих стран.
Позднее, находясь в эмиграции, Гурджиев расскажет подробности своих странствий с друзьями в книге «Встречи с замечательными людьми»(1919).
1. В Москве. В 1912—1914 годах путешественник находится в Москве, где собирает свой кружок из нескольких единомышленников, которых впоследствии будут помнить как «учеников Гурджиева». Он общается с различными философами, журналистами и писателями. Интересная история была связана с Петром Успенским, русским писателем и оккультистом.
Как и Гурджиев, Успенский любил путешествовать и на то время готовился к новой поездке в самое «сердце» Азии, ставя ее целью получить ответы на необходимые вопросы. Их судьбоносная встреча полностью перечеркнула планы Петра: он понял, что этот непривлекательный с виду, но очень образованный и любознательный мужчина сможет дать ему все ответы и потому в Азии ему делать уже нечего. С того времени Успенский решил стать учеником Георгия и был им на протяжении нескольких лет.
2. В эмиграции. Георгий Гурджиев несколько раз за период эмиграции пытался основать свой знаменитый впоследствии Институт гармонического развития человека, однако из-за вмешательства властей попытки оставались тщетными. И лишь в 1922 году, в небольшом городке на окраине Франции, в купленном особняке писатель смог наконец основать, не побоимся этого слова, культурный центр, ставший делом всей его жизни.
3. Послевоенный период. После окончания Второй мировой войны Гурджиев собрал всех своих учеников и учеников уже умершего в то время Успенского подле себя. Он чувствовал, что долго не протянет, поэтому попросил их о публикации нескольких своих произведений для сборника. Гурджиевское движение уже тогда набрало обороты, поэтому он не хотел, чтобы люди быстро о нем забыли после его смерти.
Умер писатель в больнице одного из небольших парижских городков в 1949 году. Автор: Антонина Белоконь
5 (100%) 1 vote[s]
Георгий Гурджиев мистические тайны. Оригинальный мыслитель, русский мистик Георгий Гурджиев, широко известный на Западе и практически забытый до последнего времени в России, поистине считается одной из самых необычных и загадочных фигур ХХ столетия.
Необычайно одарённый и талантливый человек, неутомимый исследователь области чудесного, блестящий оратор, взрывающий аудиторию силой своих слов, поразительно тонкий психолог, великий мистификатор – вот лишь некоторые грани его натуры.
Георгий Гурджиев умер в 1949 году, но оставил после себя настолько глубокое и сильное впечатление, что до сих пор привлекает внимание социологов, историков, религиоведов, не говоря уже о его последователях и почитателях, рассеянных по всему миру. Волна публикаций, книг и статей о нём и его учении не спадает.
Наследие Георгия Гурджиева также многогранно, как и его окутанная тайнами личность. Помимо литературных и музыкальных произведений оно включает священные танцы и упражнения, разработанные самим Гурджиевым и собранные им на Востоке.
Область чудесного, необъяснимого, таинственного неудержимо влекла Георгия Гурджиева. Он целиком сосредоточился на изучении необычных явлений, предприняв интенсивные поиски осколков древнего эзотерического (тайного) знания и людей, обладающих этим знанием.
В 1895 году Георгий Гурджиев стал одним из руководителем группы «Искатели Истины», целью которой было исследование всего сверхъестественного.
В поисках древних знаний искатели Истины (среди них были и женщины) по одному или по двое отправлялись в самые отдалённые уголки Азии. Они странствовали как паломники, знакомясь с древними письменными источниками и устной традицией, проходили обучение в монастырях, вступали в тайные братства, собирая по крупицам древние знания.
Во время таких экспедиций, которые небезопасны даже в наше время, некоторые члены группы столкнулись с большими трудностями. Одни из них погибли, другие отказались от работы.
Георгий Гурджиев путешествовал по Востоку около десяти лет и прошёл через множество суровых испытаний и невзгод.
Из его последующих лекций и книг, из рассказов учеников известно, что он побывал в Афганистане, Персии, Туркестане, Индии, Тибете, Египте и других странах Ближнего и Дальнего Востока.
«О школах, о том, где он нашёл знание, которым, без сомнения, обладал сам, он говорил мало и всегда как-то вскользь, — писал позже один из последователей Георгия Гурджиева.
– Он упоминал тибетские монастыри…гору Афон, школы суфиев в Персии, Бухаре и Восточном Туркестане, а также дервишей различных орденов».
Из долгих лет учения и странствий Георгий Гурджиев вынес цельную систему представлений о подлинном предназначении человека, глубинных законах бытия и сферы чудесного, приобрёл прекрасное знание человеческой природы.
Он не только многое узнал в эти годы исканий, но и многому научился. Тонко чувствуя переживания людей, он легко проникал в их мысли, развил свой целительский дар, был способен справиться с любой работой.
Георгий Иванович Гурджиев мог, например, починить любую вещь, умел ткать ковры, настраивать музыкальные инструменты, реставрировать картины, вышивать.
Это не раз выручало во время скитаний: когда Георгий Гурджиев испытывал нужду, он открывал свою «универсальную передвижную мастерскую» — и от заказчиков не было отбоя.
В 2005 году в московском книжном издательстве «АСТ – ПРЕСС КНИГА» вышла в свет книга русского писателя, журналиста, сценариста и переводчика Игоря Александровича Минутко (1931 – 2017) под названием «Георгий Гурджиев. Русский лама» в серии «Историческое расследование».
В ней автор повествует о совершенно фантастической истории, ссылаясь на дневниковые записи самого Георгия Ивановича Гурджиева, который в своё время побывал в загадочной и таинственной Шамбале и оттуда достал камень с трона Чингисхана товарищу Сталину, сделав тем самым И.В.Сталина вождём всех времён и народов без всякого преувеличения.
В среде последователей Гурджиева отрицается наличие самого дневника Георгия Гурджиева как такового.
Все как один сговорившись утверждают, что после себя Георгий Гурджиев не оставил дневниковых записей.
Однако когда читаешь его автобиографическую книгу «Встречи с замечательными людьми», складывается впечатление, что он её писал всё же на основании какого то дневника или дневникового материала (записей).
В 2007 году также вышел в России документальный фильм режиссёра и сценариста Мартироса Фаносяна под названием
где в конце фильма, где идёт речь о смерти Георгия Гурджиева, в постскриптуме, перед финальными титрами, говориться о том, что:
«разведки крупных держав начали кровавую охоту за последними дневниками Георгия Ивановича. Чем это закончилось?..Закончилось ли?..»
В любом случае, есть все основания предполагать, что дневник Георгия Гурджиева мог существовать в реальности, о котором могли даже не знать его ученики и близкие ему люди.
В мае месяце 2017 года умер Игорь Минутко, который мог бы пролить свет по поводу дневника Гурджиева, но увы,он эту тайну унёс с собой в могилу .
Тем не менее, давайте предоставим слово самому маэстро Георгий Гурджиеву, а читатель сам разберётся на сколько правдива вся эта история и насколько она имела место быть в реальности.
«Я точно помню, когла ЭТО случилось со мной. Вернее - место на земле, где ЭТО случилось. А возраст?..
Сейчас мне кажется, что в ту пору уже осталось позади детство. Я подросток, мне тринадцать или четырнадцать лет.
Мы жили в Александрополе, в Армении, обретшей благодаря последней большой русско-турецкой войне недолгую независимость, отделившись наконец от ненавистной Турции.
В Александрополь был переименован турецкий город Гюмри. Там я родился в 1879 году.
Мой отец происходил из греческой семьи, предки которой эмигрировали из Византии. Отец…
Незабвенный отец, мой первый и Главный Учитель на пути, который в конце концов я избрал для себя.
В течение достаточно долгой жизни он сменил много разных профессий: надо было содержать большую семью.
Но было у Георгия Гурджиева (своё имя он получил от русских после того, как Российская империя поглотила все народы Кавказа и Закавказья, и Армению в том числе) еще одно призвание на земле.
Я рискну сейчас сказать - высокое призвание, ниспосланное ему Творцом всего сущего: он был ашугом, то есть изустным поэтом и рассказчиком, и под именем Адаш отца знали жители многих стран Закавказья и Малой Азии.
На состязания ашугов - во время праздников или больших базаров, при стечении огромных толп народа - съезжались сказатели и поэты разных стран: из Персии, Турции, с Кавказа, из Туркестана (там их звали акынами).
Неизменным участником этих словесных поединков был мой отец.
Трижды он брал меня на эти состязания, и я стал свидетелем их в Турции, в городе Ван, в небольшом городке Сабатон, недалеко от Карса, и в Карабахе, в городе Ханкенды.
Это произошло со мной в Ханкенды. Был какой-то большой праздник.
Помню: лето, зной, пыльная городская площадь, окружённая кофейнями, шашлычными, чайными; терпкие запахи жареной баранины, чая и кофе перемешивались с ароматами разрезанных дынь, жареных орехов, свежей зелени, груш, яблок, переспелого винограда - всё это в несметном количестве продавалось с лотков.
Толчея, разноязычный говор, пестрота одежд, крики ишаков, ржание лошадей…
Помню: над клокочущим, бурлящим страстями торжищем возвышался двугорбый верблюд, невозмутимо, методично пережёвывавший свою жвачку, и нечто вечное, данное человечеству навсегда, видится мне в его надменно-философской физиономии.
Вдруг всё разом смолкло, и вот уже все головы повёрнуты к центру плошали, где вплотную сдвинуты две арбы, на них положен большой и яркий ковёр - начинается соревнование ашугов, и первым на ковер ступает мой отец…
Я сейчас не помню, кто победил на том состязании, потому что был захвачен, потрясён тем, в чём соревновались ашуги: это была тема жизни и смерти, судьбы и смысла нашего прихода в этот прекрасный, трагический, непостижимый мир.
Странно… Сейчас, по прошествии нескольких десятилетий, я помню, о чём они пели и рассказывали - и спорили! А образов, сюжетов память не сохранила.
Но потрясение услышанным, состояние души я и сейчас словно переживаю заново.
Наверно, потому, что я первый раз в жизни задумался об этом, и главное - ночью было продолжение.
Мы с отцом сняли комнату в ночлежном доме не в самом Ханкенды, а в каком-то горном селе, которое как бы нависало над городом,- впрочем, может быть, это была окраина, сейчас не могу вспомнить. Важно другое…
В ту ночь мне не спалось, новые чувства, мысли, переживания буквально разрывали меня на части, я был переполнен ими: в чём, Владыка Всевышний, в чём смысл человеческой жизни?
Терзаемый этими ощущениями, я осторожно поднялся с постели, стараясь не разбудить отца, который спал очень чутко, вышел на террасу и… Наверно, я не найду точных слов, чтобы передать увиденное мною и открывшееся мне.
Терраса именно нависала над Ханкенды, город, словно в чаше, лежал подо мной: мерцали редкие огни, смутно, неопределённо угадывались очертания домов, неясно прорисовывался контур храма (ведь в Карабахе жили в основном армяне, исповедующие христианство), нечто летело ко мне оттуда - может быть, голоса, музыка.
Да! Конечно, это была музыка! Но, думаю я сейчас, это была не земная музыка. Или - не только земная… Над Карабахом, над горами, над величественным Кавказом распростёрлась бездна сине-чёрного неба (южная ночь была безлунной), усыпанная мириадами мерцающих живых звёзд.
И может быть, оттуда, с небес, в мою разверстую душу и трепещущее сердце проникла эта музыка высших сфер.
Непонятный сладостный восторг переполнил меня, я слышал кругом шорох невидимых крыл, и во мне звучало, неоднократно повторялось эхом: есть, есть великий смысл в каждой человеческой жизни.
Только надо найти его.
«В путь, в путь! - говорил мне некто мудрый, всезнающий и исполненный любви.- Иди! Ищи! Только вперёд!»-«Да! Да! - откликалась каждая клеточка моего естества.- Я пойду… Я буду искать».
Так над ночным Ханкенды открылось мне ЭТО, ставшее смыслом дальнейшей жизни: найти свой путь к постижению смысла человеческого бытия.
И, как бы подталкивая меня на поиски своего пути, после поездки с отцом в Карабах одно за другим произошли два события. Вот краткое их описание.
Мы с отцом вернулись в александрополь, в котором жили. И однажды утром, проснувшись, я почувствовал, услышал в себе этот зов: «В путь! Искать!»
Было ясно лишь одно: я, пусть пока ненадолго, должен покинуть свой дом. И обстоятельства тут же пошли мне навстречу.
Было время религиозного праздника на горе Джаджур, которую армяне называли Аменамец, и со всей Армении к горе двинулись паломники.
Я решил идти с ними, и родители легко отпустили меня в это моё первое самостоятельное путешествие, с которого начались мои странствия по землям Азии и Востока, растянувшиеся на десятилетия.
По каменистой дороге, сначала среди виноградников и полей, засеянных пшеницей и ячменем, потом среди невысоких гор, которые постепенно становились всё круче- и круче, растянулась вереница повозок, запряжённых лошадьми, фургонов, которые влекли чёрные волы, тележек - в них были запряжены ослики.
На вершину горы Джаджур, где в маленькой церкви помещалась чудотворная гробница святого, везли больных, калек, паралитиков, уповая на чудесное их исцеление.
Я оказался рядом с повозкой, где двое стариков везли парализованного молодого парня.
Постепенно я разговорился с ними и скоро узнал горестную историю этого человека. Забыл егоо имя, но хорошо помню облик.
Это был тридцатилетний красавец, чем-то похожий на Христа, каким Его изображают живописцы.
Несчастье обрушилось внезапно: молодой человек был солдатом, а потом вернулся домой - ему предстояла женитьба. И вдруг однажды утром он не смог встать с постели - во время сна у него парализовало всю левую сторону тела. Это случилось шесть лет назад
Наконец мы достигли подножия святой горы. Здесь паломники оставили свои повозки - предстоял путь пешком, почти четверть версты.
Тех, кто не мог идти, несли на носилках. Все, согласно обычаю, поднимались к церкви босыми, многие ползли вверх на коленях. Когда паралитика подняли с повозки, чтобы переложить на носилки, он воспротивился.
Я сам,- сказал он.
Уговоры не помогли: молодой человек пополз вверх на правом здоровом боку. Это тяжкое, мучительное восхождение продолжалось больше трёх часов.
На него было невыносимо смотреть… Но вот наконец цель достигнута
- он у дверей церкви. Внезапно полная тишина наступила в храме, служба прервалась.
Люди расступались, и тот, которого в те мгновения я любил всем своим существом, прополз по живому коридору, оставляя на каменном полу кровавые пятна.
Он достиг цели - из последних сил дотянулся до гробницы святого, поцеловал её и потерял сознание.
Священник, родители калеки и я - мы все вместе пытались оживить его: лили воду на голову и в рот, растирали грудь.
Наконец он открыл глаза. И чудо свершилось: молодой человек поднялся на ноги.
Он был совершенно здоров. Сначала он не верил в то, что произошло с ним, потом робко сделал несколько шагов и вдруг пустился в неистовый пляс, и все, кто был в церкви, захлопали ему в такт.
Но тут исцелённый пал ниц и начал истово молиться. Все паломники вместе со священником тоже опустились на колени.
Мы самозабвенно молились нашему Спасителю и Его посланникам на земле
Многие плакали, и среди них я. Это были благостные слёзы. И сегодня я свидетельствую: все это я видел собственными глазами.
На следующий год в конце мая я отправился в окрестности Карса,- меня снова отпустили родители.
Поводом к новому путешествию стало прибытие в Россию из Греции посланца Патриарха с чудотворной иконой. Сейчас я не помню точно, чей это был образ.
Скорее всего, святого Николая Чудотворца. Цель у посланца Патриарха была конкретна: он собирал пожертвования, чтобы помочь грекам, пострадавшим во время Критского восстания.
Поэтому архимандрит, путешествуя по России, стремился попасть в те места, где преобладало греческое население. Так он оказался в Карее.
В тот год во всей Карской области начиная с февраля стояла невероятная жара, приведшая к страшной засухе, выгорели посевы, пересохли реки, начался падёж скота - словом, людям грозил голод.
Местное население было в ужасе: что предпринять?
Как спастись от гибели? И вот тогда объявили, что прибывший в Карс высокий посланник греческой христианской Церкви за городом среди высохших полей отслужит молебен чудотворной иконе - «во спасение страждущих и алчущих дождя».
Из всех окрестных церквей туда отправились процессии священнослужителей с иконами, и следом двинулось множество народу. Поле, где начался молебен, окружила плотная толпа.
Я был в ней в задних рядах, и протолкаться вперёд, чтобы увидеть всё своими глазами, не было никакой возможности. Что происходит у чудотворной иконы?
Я ничего не слышал, хотя все вокруг меня стояли молча, затаив дыхание, но только чей-то низкий голос долетал до нас. Слов было невозможно разобрать.
Но я увидел… Все увидели. Как это описать? Беден, беден человеческий язык!
Ни единого дуновения ветра, зной, нечем дышать - люди обливались потом. И вдруг… Внезапно налетел свежий резкий ветер.
Самое невероятное было в том, что он дул сразу со всех сторон.
Появившиеся кучевые облака на наших глазах сбивались в тёмные тучи, которые сгущались, становились всё плотнее.
Небо было в движении, в некоем первозданном хаосе, в котором, однако, ощущался единый Замысел.
Потемнело, будто внезапно наступил вечер. И рухнул невиданный ливень, в победном гуле которого потерялись, растворились восторженные крики толпы…
Всё это произошло буквально в считанные минуты, прямо по Библии:
«Разверзлись хляби небесные».
Что-то от первых дней творения присутствовало в той картине, которая была явлена нам. Я был переполнен ликованием и мистическим ужасом одновременно.
Скоро ливень перешёл в ровный густой дождь, который, не переставая, лил три дня и три ночи. Ожили поля, забурлила вода в высохших руслах рек. Урожай и скот были спасены.
«Случайное совпадение»,- может быть, скажут скептики-атеисты. Что же, пусть говорят.
Сейчас, на склоне лет, приближаясь к таинственной черте, за которой кончается наше теперешнее существование и грядёт нечто Новое, я убеждён: на земном пути встречи с людьми, которые становятся твоими Учителями, наставниками или единомышленниками, верными попутчиками (правда, далеко не всегда они идут с тобой до конца), - все они посылаются нам свыше.
Всё предопределено судьбой и лишь корректируется в зависимости от наших поступков.
Мне везло на Учителей и единомышленников. «Везло» - какое неточное слово! В юности первым моим попутчиком и братом по духу был Саркис Погосян, мой ровесник.
Он появился на свет в турецком городе Эрзерум; когда Саркис был ещё младенцем, его родители переехали в Карс. Отец Саркиса был красильщиком, «пояджи» по-армянски;
человека этой профессии легко узнают по рукам - синим по локоть от краски, которую отмыть невозможно.
Мать Погосяна вышивала золотом - весьма почётное занятие в Армении в конце прошлого века.
Она считалась непревзойдённой мастерицей по нагрудникам и поясам для женщин из-богатых армянских семей.
Родители вполне преуспевали и старшему сыну Саркису решили дать духовное образование; мы познакомились, когда он заканчивал семинарию в Эчмиадзине и готовился стать священником.
В Эчмиадзин меня привело очередное странствие по Кавказу. В ту пору я искал ответ на сокровенный вопрос: «В чём смысл жизни?»
Итак, родители Саркиса Погосяна, как и мои, жили в ту пору в Карсе по соседству, их сын редко бывал дома («Из-за строгостей в семинарии»,- говорил он), и, узнав, что я отправляюсь в Эчмиадзин, Погосян-старший и его супруга передали со мной своему сыну посылку.
Так мы «случайно» познакомились. А уже через день были друзьями и единомышленниками: нас влекло одно и то же - всё таинственное, сверхъестественное в нашей жизни - и мучил один и тот же вопрос: «Зачем и кем мы посланы в этот мир, полный загадок?»
Ещё одна всепоглощающая страсть объединяла меня и моего нового друга: ненасытная жажда знаний и страстное увлечение древнеармянской литературой. Саркис разыскивал старинные книги где только мог — в библиотеке семинарии, у своих преподавателей, у продавцов на базарах.
Мы читали запоем, и, анализируя прочитанное, оба пришли однажды к выводу: есть в этих фолиантах, хранящих в себе многовековую мудрость, некие тайные знания о мироздании и предназначении человечества, которые полностью забыты, утеряны.
Однажды в книге, первые страницы которой отсутствовали, мы наткнулись на слово «Шамбала».
И далее на древнеармянском языке - мы его понимали с великим трудом, расшифровывая буквально каждое слово,- следовало описание этой недоступной простым смертным подземной страны, говорилось о семи башнях на земле, которые ведут в нее.
Текст был длинным, и мы решили уединиться - у Саркиса перед посвящением в духовный сан было три свободных месяца,- чтобы без спешки и посторонних глаз прочесть-таки эту книгу.
Сначала мы выбрали Александрополь, но городок показался нам слишком многолюдным и шумным. Наконец было найдено то, что мы искали.
В тридцати верстах от Александрополя находились развалины древней армянской столицы Ани. Мы оказались там под вечер; стоял сухой, знойный август, за опалённые жарой горы садилось солнце.
Среди древних руин мы соорудили хижину, которая очень походила на жилище отшельника: кругом пустынно, тишина, только треск кузнечиков со всех сторон, по ночам клекот невидимых птиц, пронзительный и пугающий.
До ближайшего села было около семи вёрст, через день или два мы отправлялись туда за водой и провизией.
Мы наслаждались своим уединением и читали безымянную древнюю книгу, вернее, разбирали каждую фразу, каждое слово, переводя с трудом прочитанное на современный армянский язык. Постепенно возникала одна из вариаций повествований о Шамбале и её обитателях. В дальнейшем подобные повествования я встречал в древних книгах, написанных на многих восточных языках. Но тогда это было наше первое постижение Шамбалы, и оно ошеломляло…
Отдыхали мы своеобразно. Бродя по руинам Ани, мы часто натыкались на заваленные ходы, которые, по нашему мнению, вели в подземные помещения древнего города, превращённого временем и людьми в каменный прах.
Найдя такой предполагаемый вход, мы предпринимали раскопки. Все они не давали никаких результатов- мы были археологами-дилетантами.
Найденные ходы или оканчивались тупиками, или завалу не было конца, и мы бросали начатую работу.
Но однажды… Помню, в то августовское утро дул сильный свежий ветер, небо заволокло тучами, спала жара. Я готовил на костре нехитрый завтрак, а Саркис ушёл на поиски очередного подземного хода.
Через несколько мгновений я уже был у развалин. Самое удивительное заключалось в том, что находка Саркиса была совсем рядом с нашей хижиной, метрах в тридцати от неё.
Смотри!..- прошептал Саркис.
Он стоял перед завалом, состоявшим из крупных глыб плотного ракушечника, и за этими камнями ощущалась пустота: она смотрела на нас чёрными полосами трещин в стене, и еле уловимый потусторонний холодок веял из них.
Мы с трудом отодвинули несколько камней, и перед нами открылся узкий коридор.
Мы скользнули туда. Скоро коридор привёл нас к ступеням, спускавшимся в неизвестность, и каменная лестница уперлась в новый завал. Дневной свет проникал сюда еле-еле.
Нужны свечи,- сказал я.
Саркис бросился к выходу и через несколько минут вернулся с двумя сальными свечами и спичками.
Мы закрепили свечи на полу, и началась тяжёлая работа: каменные глыбы, которые завалили дверной проём, были неимоверно тяжёлыми, и с ними нам пришлось провозиться несколько часов, употребив в качестве рычагов несколько палок потолще - для этого нам пришлось разобрать свою хижину. Наконец проход был открыт.
Мы взяли свечи и, испытывая невольный трепет - но только не страх! - едва протиснулись в небольшое помещение со сводчатыми потолками - в трещинах, с едва заметными остатками росписи.
Осколки глиняных горшков, обломки прогнившего дерева…
Похоже на монашескую келью,- прошептал Саркис.
И тут я обратил внимание на нишу в стене. В ней лежала груда пергаментов. Верхние листы обратились в прах, но под ними угадывались уцелевшие.
Мы начали очень осторожно вынимать из-под древнего праха свою драгоценную находку.
Под уцелевшими листами оказалась книга в толстом переплёте с обтрёпанными краями.
Мы торопливо снова возвели свою хижину потому что, судя по нахмурившемуся небу, собирался долгожданный дождь, и перенесли туда нашу находку.
И действительно, скоро начался монотонный дождик, под шорох которого, укрывшись в хижине, мы приступили к исследованию уцелевших пергаментных листов.
Мы углубились в их изучение, и скоро нам стало ясно, что в наших руках письма одного монаха другому, какому-то отцу Арему.
Перевод с древнеармянского на современный армянский язык, который мы сделали с Саркисом Погосяном, у меня сохранился.
Привожу отрывок из одного письма, который нас тогда поразил:
«Сообшаю Вам, отец Арем, самую важную новость. Наш достопочтенный отец Телвант наконец приступил к изучению истины о Братстве сермунг.
Их эрнос в настоящее время существует близ города Сирануш. Пятьдесят лет спустя, вскоре после переселения народов, они тоже оказались в долине Изрумин, в трёх днях пути от Ниэсса…»
Сермунг! Дней десять назад мы с Саркисом натолкнулись на это слово в древнем трактате под названием «Меркхават»: там довольно туманно, иносказательно говорилось, что сермунг - название эзотерической секты, которая, согласно преданию, была основана в Вавилоне в 2500 году до нашей эры и находилась где-то в Месопотамии до VI или VII века нашей эры.
Эта секта обладала тайными знаниями, содержавшими ключ к магическим мистериям, открывавшим двери в потусторонний мир.
О дальнейшей судьбе секты сермунг не было никаких сведений…
Послание отцу Арему могло быть написано в конце XVIII или в начале XIX века.
И если секта сермунг существовала в то время, когда писался текст на этом пергаменте, значит, вполне допустимо, что и сейчас она где-то есть.
Мы должны найти сермунг! - прошептал Саркис.
Но тут произошло следующее невероятное открытие. Я машинально открыл книгу, обнаруженную под пергаментом. Она называлась в приблизительном переводе с древнеармянского так: «Предназначение». Имя автора на титульном листе отсутствовало.
Я осторожно перевернул несколько ветхих страниц и остолбенел. В моих руках была та же самая книга, для изучения которой мы уединились среди руин Ани.
То же повествование о Шамбале, только с первыми семью страницами, которые отсутствовали в том экземпляре, что приобрел Погосян на базаре в Карсе.
И с титульным листом «Предназначение»…
Но на этом невероятные открытия не кончились: между двенадцатой и тринадцатой страницами мы нашли карту, нарисованную на листке пергамента, вернее, обрывок карты с неровными краями.
Не дыша - казалось, от легчайшего прикосновения драгоценная находка рассыплется в прах,- мы склонились над нею…
Пунктирная линия, потускневшая от времени, явно обозначала маршрут и заканчивалась в верхнем правом углу, упершись в крестообразный знак, рядом с которым стояла римская цифра V.
Если определить стороны света, пунктирная линия шла с юго-запада на северо-восток. И только одно слово прочитывалось вверху: «Тибет».
- Эта пунктирная линия,- предположил Саркис,- ведёт в Шамбалу.
Нет,- возразил я.- Видишь крестик и римскую цифру «пять»? Да, скорее всего, это дорога в Шамбалу, но не прямая.
Пунктирная линия ведёт к одной из башен, в которой начинается спуск в Шамбалу. Может быть, её номер - пятый?
У меня ещё больше двух месяцев…- тихо сказал Саркис Погосян.- Мы можем успеть.
Но кроме того, что пунктирная линия проходит через Тибет,- усомнился я,- на этом клочке карты нет больше никаких обозначений.
Нам кто-нибудь или что-нибудь поможет в пути или на месте,- сказал мой друг.
Я был с ним согласен, меня уже охватила лихорадка нетерпения: «Вперед! В дорогу!» Братство сермунг было забыто. «На время! » - успокаивали мы себя.
Через неделю, сделав все необходимые приготовления и заручившись благословением родителей, мы отправились в путь. Моё первое дальнее путешествие. Наивная, ещё юношеская мечта найти дорогу в Шамбалу…
Я тогда ещё не подозревал, что для каждого человека, принявшего ЭТО решение, дорога в Шамбалу проходит не только по земной тверди, но и через собственные душу и сердце.
Забегая вперёд, надо сказать следующее. Мы совершили это долгое, опасное, во многом изнурительное путешествие, мы достигли Тибета. И это было единственным моим странствием с Саркисом Погосяном - наши жизненные пути в конце экспедиции разошлись.
Расставание произошло в Индии, в Бомбее,
Мы возвращались домой разными путями. Впрочем, сказать «домой» - значит погрешить против истины.
Домой вернулся я. А Саркис из Бомбея отправился в Англию на корабле «Святой Августин», нанявшись в команду простым кочегаром.
Он решил не принимать духовного сана: «Быть священником,- сказал на прощание Погосян,- не моё призвание.
Я рождён для моря». Я не осуждал и не осуждаю своего друга. Я это заметил и понял сразу: он - сын моря, океана, морской стихии.
Мы оказались в бомбейском порту - перед нами в акватории залива стояли корабли, у причалов шла погрузка; порт кипел своей пёстрой, казалось, хаотичной жизнью…
Я смотрел на своего друга - глаза его пылали, он весь подался вперёд, участилось дыхание. Он, как и я, первый раз в жизни видел океан и корабли на нём.
Прости, Гога,- прошептал Саркис.- Но я не уйду отсюда. Я остаюсь.
Сейчас, когда я пишу эти строки, мой давний друг Погосян жив и здоров. Теперь иногда его называют «мистер Икс». Он является владельцем нескольких океанских пароходов. Одним из них, совершающим рейсы по его любимым местам, между Суданом и Соломоновыми островами, Саркис Погосян, он же «мистер Икс», командует сам.
Он добился цели, которую поставил перед собой в Бомбее несколько десятилетий назад…
А теперь о главном. Я не буду описывать в подробностях наше долгое путешествие к Тибету. Было достаточно и приключений, и опасностей, и неожиданностей, которым мы не находили объяснения.
Мы уже были в Тибете. Все наши попытки что-то узнать о Шамбале, о пути к этой стране оканчивались крахом: нас или не понимали, или делали вид, что не понимают.
Мы шли наугад. Однажды, ранним утром, когда воздух чист и не раскалён солнцем, а горы вокруг кажутся призрачно-голубыми, я решился показать проводнику, худому, высохшему старику с коричневым лицом, иссеченным морщинами, обрывок карты на пергаменте.
Проводник остановился, пристально посмотрел на меня глубокими неподвижными глазами и сказал по-тюркски:
И мы остались втроем: я, Саркис и безмолвный ослик, нагруженный нашим дорожным скарбом и бурдюками с водой. Единственная дорога вела в неизвестность.
Мы двинулись по ней - у нас не было иного выхода. Ведь куда-то она ведет, эта пустынная дорога. К вечеру мы достигли развилки, от которой начинались сразу три тропы. Какую же выбрать?
Смотри! - воскликнул Саркис.
На земле чётко виднелись крест и римская цифра V. Проведённая рядом стрела указывала на самую неприметную тропу, заворачивавшую вправо.
Помню, первый раз в жизни я испытал сразу два чувства, казалось, несовместимых- мистический страх и непонятный, целиком завладевший мною восторг. Я видел: Погосян испытывает то же, что и я. Мы ни о чём не говорили.
С суетливой поспешностью мы двинулись по тропе, на которую указывала стрела.
По этой тропе, в конце концов превратившейся в дорогу, укатанную множеством повозок, мы шли двое суток. Странно… За все это время мы не встретили никого.
На третьи сутки дорога привела нас в большое селение, которое внезапно открылось за крытым поворотом.
Это селение - называлось оно Талым - лежало у подножия невысокой горы, и за ней, сказали нам на постоялом дворе, где мы остановились, открывается путь в Тибет.
ЭТО случилось со мной в первую же ночь. Если всё происшедшее представить драмой, то у неё было два действия.
Действие первое. В середине ночи я вскочил с постели, как от толчка. В те годы сон у меня был крепкий, глубокий, я не просыпался до самого утра. И не видел снов.
Они стали посещать меня после тридцати лет, превратившись в особый, только мне принадлежавший мир, в котором я жил второй, ирреальной жизнью.
Мы с Саркисом занимали крохотную каморку. Ночлежный дом представлял собой длинное одноэтажное здание, сложенное из крупных камней, и здесь даже в испепеляющую жару было прохладно.
Коридор освещался тусклыми светильниками. Итак, я проснулся, как от толчка. В окне стояла полная яркая луна, и казалось, она приклеена к аспидно-чёрному небу.
«Иди!» - прозвучал в моем мозгу приказ.
Я быстро - сейчас понимаю, что я действовал, как лунатик,- оделся, нащупал драгоценный обрывок карты, аккуратно завернутый в плотную бумагу (она хранилась у меня под прокладкой легкой дорожной куртки), и хотел разбудить Саркиса.
«Иди один!» - прозвучало во мне. Я оказался в коридоре. Тихо потрескивали фитили в плошках; расплывчатые ленивые тени колыхались по стенам. Двери, двери, двери. Я направился к выходу.
И тут одна из дверей открылась. В её тускло освещённом проёме я увидел женский силуэт: на голое тело было накинуто прозрачное лёгкое покрывало.
Я отчётливо видел крепкие широкие бёдра, тонкий стан; тёмные волосы рассыпались по округлым плечам.
Черты лица неразличимы, только мерцание глаз… И я, уж не знаю, каким образом, понимал, что передо мной совсем молодая, даже юная женщина, может быть, моя ровесница.
Из-под покрывала выпорхнули руки и протянулись ко мне.
У него был очень простой, ясный и совершенно определённый взгляд на цель человеческой жизни.
На пороге ранней юности, когда я уже начал задумываться своём предназначении, отец говорил мне:
Запомни, основным стремлением каждого человека должно быть осознание своей внутренней свободы. Это во-первых. А во-вторых, необходимо подготовить себя к счастливой старости.
Но эта цель, говорил отец, может быть достигнута, если человек с детства и до восемнадцати лет выполняет четыре заповеди. Вот они (если бы я мог внушить их каждому юноше, вступающему в самостоятельную жизнь!..):
Первая заповедь: любить своих родителей.
Вторая заповедь: быть вежливым со всеми без различия - богатыми, бедными, друзьями и врагами, власть имущими и рабами, но при этом внутренне оставаться свободным .
Третья заповедь: любить работу ради работы, а не ради выгоды.
Наконец, четвёртая заповедь: до восемнадцати лет оставаться целомудренным.
Я свято и непреклонно следовал в юности этим четырем отцовским заповедям.
За неделю до того, как мы с Саркисом появились в селении Талым, мне исполнилось восемнадцать лет.
Я теперь имел право, я мог… Больше не надо сдерживать себя, усилием воли гасить влечение к женщине, преодолевать желание.
…Её руки были протянуты ко мне, и я шагнул в эту сладостную бездну, ощутил себя в жарком объятии, не испытывая никакого стеснения оттого, что моя восставшая плоть рвалась к ней, в её трепещущее страстью лоно.
Мы не сказали друг другу ни единого слова. Она увлекла меня в свою комнату, еле-еле освещённую слабым светильником, на низкое ложе из ковров, умело и быстро раздела и сама сбросила с себя покрывало.
Теперь я понимаю: это была весьма опытная женщина, может быть, даже профессионалка. И всё, что она делала, было по-восточному изощрённым.
В огненном бреду я познал, теряя девственность, все бездны сладострастия, и через несколько дней, когда я уже мог трезво всё оценить, пришёл, поразмыслив, к единственно верному пониманию: то высочайшее наслаждение, которое испытывают мужчина и женщина во время акта, предназначенного продолжить род людской,
- от Бога. Только от Бога.
Предвижу возражения.
Да, согласен: падшие ангелы используют этот небесный дар в других целях. Но это уже иная тема.
Не знаю, сколько продолжалось моё «падение».
Но когда я оказался на улице, была ещё ночь, только луна, потерявшая свою огненность, поблёкшая, склонялась к дальнему горизонту, а из-за горы, у подножия которой лежало селение Талым, всплыла яркая одинокая звезда.
Это была Венера. Неистово, исступлённо перекликались цикады. Я был другим. Я был мужчиной. Могучие силы и жажда жизни переполняли меня. «Иди!» - прозвучало в моём воспалённом сознании. Я откликнулся на зов.
Действие второе. Я ЗНАЛ, куда мне надо идти. Хотя вернее сказать по-иному: меня ВЕЛИ. Остались позади дома.
Залитая бледным лунным светом, простиралась передо мной дорога, слюдяные камушки поблёскивали на ней. Я был переполнен ликованием, сладостным томлением и ожиданием, предчувствием: сейчас произойдет нечто судьбоносное. То моё состояние абсолютно точно передал великий русский поэт, наверняка посланец Творца на нашу прекрасную и горестную землю:
Выхожу один я на дорогу.
Сквозь туман кремнистый путь блестит.
Ночь тиха. Пустыня внемлет Богу,
И звезда с звездою говорит…
Господи! Как искусен дьявол! Как умеет он прельстить неокрепшую душу человеческую! Прелесть! Прелесть.. . Справа от меня возникла широкая тропа, она вела к каменистой возвышенности - смутно виднелись острые уступы. И я знал, что эта тропа предназначена мне.
Я стремительно шёл вперёд, и шаги мои были легки. Тропа запетляла среди скальных нагромождений, и, миновав один из них, я заметил впереди пламя небольшого костра. Человек сидел перед ним на корточках.
Подойдя ближе, я увидел, что это старик, и сразу узнал его: то был наш проводник, отказавшийся идти с нами дальше, когда я показал ему обрывок карты с крестиком и римской цифрой V. Странно, но я совершенно не удивился.
Здравствуйте,- сказал я по-тюркски.
Старик поднял голову и посмотрел на меня тем же взглядом, глубоким и медленным.
Идём, отрок,- сказал он, поднимаясь.
Не оглядываясь, старик зашагал по тропе в глубь каменного хаоса. Я последовал за ним. Мы шли довольно долго.
Впереди всё росла и росла почти отвесная скала, и скоро мы оказались у входа в пещеру, возле которой нас встретил мужчина в длинном, до земли, одеянии красного цвета, с капюшоном на голове, почти закрывавшим лицо.
В руках у него было два факела. Один из них ярко и бесшумно горел. Поклонившись нам, человек поджег факел и передал его старику.
Следуй за нами,- сказал проводник.
И мы оказались в пещере. В неверном свете факелов я видел каменные своды, которые то уходили во тьму, то придвигались почти вплотную. Иногда летучие мыши с писком стремительно проносились мимо, чуть не касаясь моего лица, и я стремительно шарахался в сторону.
Мы шли, шли… Неожиданно каменные своды и стены исчезли, тьма вокруг показалась безграничной, наши шаги уносило эхо. Но вот возник свет, он становился всё ярче и ярче,- мы приближались к большому костру, вокруг которого сидело несколько старцев, все в белых одеждах.
Один из них, самый древний, с густыми и совершенно седыми волосами, восседал в кресле черного дерева с инкрустацией. Остальные - их было пятеро или шестеро - располагались прямо на земле, по-турецки скрестив ноги.
За всё время, пока это длилось, они не произнесли ни единого слова, не шелохнулись и казались изваяниями.
Мои провожатые погасили факелы, отступили в кромешную темноту, растворились в ней.
Сейчас я думаю, что мы находились в огромной пещере. Со мной заговорил старец, сидевший в кресле:
Да, это я.
- Вот твой гороскоп. - Перед старцем на плотном коврике лежал большой лист бумаги, испещрённый линиями, кругами и треугольниками, каббалистическими знаками, неразборчивыми в неверном свете костра письменами.
Ты пришёл точно в предписанную ночь. Слушай меня внимательно. Сначала я расскажу тебе об одном давнем событии. Там, на вашей земле, его называют мифом. Или легендой.
Старец задумался, пристально глядя на пламя костра. Толстые сухие стволы деревьев горели совершенно бесшумно. Я был так поглощён ожиданием рассказа, что не придал тогда никакого значения одному удивительному обстоятельству: трепетавший над стволами огонь не давал никакого жара, в костре не было углей.
Молчание затягивалось, и я решился на вопрос:
- А вы?.. Кто вы? - Сердце мое учащённо заколотилось.- Вы из Шамбалы?
Старец поднял голову и посмотрел на меня. Взгляд был темен, глубок. Подобие улыбки скользнуло по лицу старца.
Да, я оттуда,- последовал наконец ответ.- Я один из Великих Посвящённых. Итак… В 1162 году по вашему христианскому летосчислению… Ведь твой Бог, Георгий Гурджиев, Иисус Христос?
Да,- прошептал я.
Так вот, в середине двенадцатого века от Рождества Христова в семье монгольского воина по имени Есугей родился мальчик. Его назвали Темучином.
Никто из соплеменников не придавал никакого значения некоторым особенностям этого ребёнка: он мог, подняв руку, остановить ветер. Или табун лошадей, который, испугавшись, несётся в бешеном галопе.
Он понимал язык птиц и диких животных. Однажды
К тому времени Темучину исполнилось четырнадцать лет
Он был отправлен родителями в горы искать отбившихся от отары овец. Уже возвращаясь с ними домой, среди камней он нашёл огромное существо, истекавшее кровью. Это был человек и обезьяна одновременно.
Две стрелы торчали в его теле - одна под правой лопаткой, другая - в левом плече. В тех краях этих обитателей гор, которых очень редко удаётся увидеть людям, называют йети…
- Снежный человек? - вырвалось у меня.
Да, в Европе вы их называете так. Йети приближался к порогу смерти. Раненный охотниками, он потерял много крови. Темучин обладал ещё одним качеством: его руки умели врачевать - от одного его прикосновения раны затягивались.
Он осторожно извлёк из тела йети стрелы и начал водить над ранами умиравшего йети ладонями.
Так продолжалось несколько часов. Постепенно раны затянулись. Темучин отогнал овец домой и, никому ничего не сказав, вернулся к йети с водой и пищей.
Так продолжалось несколько дней.
Он выходил «снежного человека», как ты его называешь: настал час, и йети поднялся с земли; он был совершенно здоров.
Теперь ответь мне, Георгий, ты знаешь, кто такие йети? Каково их предназначение в наших горах?
Нет, не знаю,- прошептал я.
- Йети охраняют башни, через которые можно попасть в Шамбалу.
- Семь башен? - спросил я.- Семь башен, которые и есть врата в Шамбалу ?
Да. Но существуют и другие пути, по которым можно попасть к нам. Их тоже охраняют йети. Так вот, тот спасённый «снежный человек» в благодарность привел мальчика к своим хозяевам.
В Шамбалу? - вырвалось у меня.- К Великим Посвящённым?
Да.- Лицо старца напряглось.- К нам… К Великим Посвящённым. Йети угадал в мальчике того, кто был нужен нам. В дальнейшем он стал храбрым воином и получил новое имя - Чингис.
Старец замолчал, неподвижно, сосредоточённо глядя в мой гороскоп, который лежал у его ног.
Бесшумное холодное пламя над брёвнами в костре освещало лица старцев, сидевших вокруг него; они по-прежнему были неподвижными, застывшими, и мне они уже не казались живыми людьми.
Один из них сидел рядом со мной, и я невольно всматривался в его лицо, оно поражало неестественностью: не лицо - маска, на которой искусно вылеплены выразительные морщины, высокий лоб, глубокие глазницы, в которых не видно глаз…
А кто был нужен? - нарушил я своим вопросом молчание.
Был нужен спаситель мира,- тут же откликнулся старец и, прямо, пристально глядя на меня, спросил: - Скажи… Путешествуя со своим другом, разыскивая то место в Тибете, которое обозначено на твоей карте, что вы видели в пути?
Мы много всего видели, Учитель.- Я не совсем понял его вопрос.- Разные страны, города, храмы, где своим богам молятся люди. Мы видели…
Подожди! - перебил меня старец.- Как живут люди в тех местах, через которые вы прошли?
Они живут по-разному,- ответил я, не понимая, какого ответа от меня ждут.
Да! По-разному. Одни живут бедно, другие богато, одни купаются в роскоши, у других нет куска хлеба, чтобы накормить голодных детей. Так?
Так,- с горечью согласился я.
И между людьми раздор, вражда, ненависть, они убивают друг друга, они погрязли в грехах… Ты со мной согласен, Георгий?
Да, я согласен с вами, Учитель.
- Тогда было так же! - воскликнул старец. И повторил, уже шепотом:
Тогда, в двенадцатом веке, было также… Властители Шамбалы искали человека, наделённого могучей оккультной силой, которому можно было бы поручить спасение мира от вражды, раздоров, ненависти и пороков.
Именно такого человека к нам привёл спасённый йети.
Им был Чингис, сын воина.
Он оказался могущественным медиумом. В пятой башне нашего государства хранился трон…
Я не смог удержать возгласа и перебил старца:
- В башне под номером пять?
Именно так, мой юный друг. В троне, который получил Чингис от Великих Посвящённых, была сосредоточена невиданная сила, космическая.
Обладатель трона мог спасти человечество, вывести его на путь благоденствия, всеобщего равенства, на путь создания общества, где царствует только закон, перед которым все равны.
И в этом обществе развивается гармоничная человеческая личность.
Став обладателем трона, Чингис получил от правителей Шамбалы наставление: данными ему силой и властью спасти род людской. Старец опять погрузился в молчание и задумался.
И что же Чингис? - не вытерпел я.
Чингис? - Лицо рассказчика стало скорбным.- Двадцать с лишним лет он делал предписанное ему.
Но… Наверно, случилось то, что должно было случиться. Чингис вкусил прелесть первых побед, его ноздрей коснулся запах крови поверженных врагов.
Он обрёл светскую власть, став ханом… Он превратился в Чингисхана и задумал свои завоевательные походы. Всё дальнейшее общеизвестно. 1211 год: покорение Северного Китая - оно длилось до 1216 года.
Сын Чингисхана Тулей победоносно проходит через государства Кавказа, облагая их данью, оказывается в скифской степи и на реке Калка наносит тяжкое поражение русским князьям.
Начинается то, что в России, гражданином которой ты, Георгий, сейчас являешься, будет названо почти трехвековым монголо-татарским игом. Чингисхан завоёвывает Афганистан, Хорезм - и это уже 1224 год.
Опьянённый успехами, ставленник Шамбалы начинает готовить поход в Индию.
Старец тяжко вздохнул.
Терпение Великих Посвящённых иссякло: Чингисхан не оправдал их надежд.
Могущественный трон был у него отобран, и скоро великий полководец скончался, хотя его захватническое дело, увы, продолжали наследники. Ведь тебе известно имя хана Батыя?
Да, известно,- сказал я. И нетерпеливо спросил: - А трон? Что случилось с троном?
Теперь он называется троном Чингисхана. А хранится он на прежнем месте: в пятой башне Шамбалы.
Я молчал. Я лишился дара речи! Рассказчик, не мигая, смотрел на меня.
Глаза его были сплошными чёрными пятнами, в которых мерцал глубокий ровный огонь.
Я увидел: все старцы, сидевшие вокруг костра, тоже, повернув головы, внимательно смотрели на меня, и глаза их были черны.
Достань, Георгий, клочок карты, которая спрятана в твоей одежде.- В голосе старца звучал приказ.
Я повиновался: извлёк из куртки драгоценную карту и протянул её Учителю. (Во всём моём существе звучало, неоднократно повторялось, тоже как приказ: «Это твой Учитель».)
А у него в руках уже была большая карта с оторванным верхним правым углом.
Получив мой клочок карты, старец приложил его на место вырванного куска, края совпали, слились, и на моих глазах разрыв сросся…
Вот,- спокойно и торжественно сказал старец, протягивая мне целую и невредимую карту.- Теперь она твоя. Свыше предписано: второй раз попытаться спасти человечество и наставить его на путь истины и добра.
Мы, данным нам могуществом, не имеем права впрямую вмешиваться в судьбы людей, населяющих Землю.
Иногда мы можем только наставлять и указывать путь. Преодолевать препятствия должны сами люди.
Так вот, мой друг! Жребий пал на тебя.
Тебе предстоит проделать долгий и тяжкий путь к пятой башне и получить трон Чингисхана.
И знай: многие годы уйдут только на подготовку к этому пути.
Я молчал. Я был потрясён.
Запомни, Георгий: найти трон Чингисхана - твоя высочайшая миссия, твоё предназначение в этом земном воплощении. Но владеть им будет другой…
- Другой? - в смятении воскликнул я, и сердце моё упало.
Да, другой. На Земле родился, может быть, один из самых могущественных медиумов-магов, которых когда-либо знала эта грешная планета.
Он твой ровесник, и ваши пути пересекутся. Для него, и только для него ты призван Высшими Силами найти трон Чингисхана.
Но в дальний путь за ним ты отправишься один. Конечно, у тебя должны быть спутники, помощники. Но среди них не будет его. Ему заказан путь туда.
Почему? - вырвался у меня недоуменный вопрос.
Этого тебе не дано знать! - Старец помолчал, сосредоточенно, не мигая, глядя в пламя костра.
Этот претендент на спасение человечества с помощью трона построит новый, справедливый мир с равными возможностями для всех жителей Земли.
И в нём, в муках рождённом новом мире, будут жить только гармоничные люди. А сейчас ты увидишь этого человека. Ты должен узнать его, когда вы встретитесь.
Правда, ты увидишь будущего властителя нового человечества в момент его возможного триумфа. Ведь нам ведомо не только прошлое Земли и её сегодняшний день, но и то, что ей предстоит.
Внезапно всё изменилось. В секунду - или долю секунды - погас костёр, и кромешная, чёрная, мне почему-то показалось, бархатная тьма поглотила всех - и меня, и Учителя, и старцев у погасшего в одно мгновение костра.
Но я не успел испугаться - наверно, прошло всего лишь несколько секунд, и тут в глубине чёрного пространства возник огромный белый квадрат. Он постепенно наполнился голубоватым светом.
(Теперь, когда я пишу эти строки, сказали бы: гигантский киноэкран.)
И в этом квадрате я увидел то, от чего содрогнулся: на меня беззвучно двигались железные чудовища с длинными хоботами, вращались зубчатые ленты, очевидно заменившие колёса, по бокам неясно виднелись каббалистические пятиконечные звёзды.
Чудовиша надвигались на меня и исчезали во мгле. Тогда я ничего не знал о кинематографе, о движущихся картинках, новом потрясающем зрелище, которое позже изобрели французы, братья Люмьер.
Я был потрясен, ошеломлен, подавлен. Но одно я почувствовал, осознал: эти железные чудовища - военная мощь, нечто такое же, что и конница Чингисхана, только для другого, ещё не наступившего времени.
Изображение на белом квадрате изменилось: промелькнули картинки с уменьшенными железными чудовищами, которые двигались двумя колоннами, вроде бы по площади, замкнутой каменными причудливыми строениями.
И вдруг возникло странное сооружение, отдалённо напоминавшее ступенчатую пирамиду, на ней было нечто вроде балкона или открытой театральной ложи, и там стояли люди.
Внезапно они приблизились, но разглядеть их лиц я не успел: весь белый квадрат - по нему бежали вкось и вкривь прерывистые чёрные линии - занял один из этих людей: продолговатое лицо, кажется, рябинки на щёках, зоркие, гипнотизирующие глаза под густыми чёрными бровями; прямой заострённый нос, нависающий над усами, тоже густыми.
На человеке был странный сюртук, кажется, без воротника, застёгнутый на все пуговицы. Такую одежду в сезон зимних дождей носят богатые индийские купцы.
Запомни его,- властно прозвучал за моей спиной голос старца.
- Да, Учитель! - откликнулся я.
Квадрат начал медленно меркнуть, по нему теперь мелькало в разных направлениях всё больше пересекающихся линий, за сеткой их исчезала, терялась живая картина будущего. И наконец, квадрат совсем исчез, растворившись во мраке.
Тут же, как от прикосновения спички к дровам, облитым керосином, вспыхнул костёр.
И я увидел Великого Посвящённого в своём чёрном кресле, а вокруг костра, горевшего беззвучно и холодно, сидели старцы в белых одеждах, застыв в прежних позах.
Да, Учитель! - В моей руке была свернутая в трубку карта.- Я иду!
Из мрака возник мой проводник, теперь, как и другой мой провожатый, в красном одеянии и с ярко пылавшим факелом.
Я иду…- прошептал я.
После того как в Бомбее мы с Саркисом Погосяном расстались, мой путь к дому был долог, труден, но полон впечатлений, встреч, новых знаний. Именно в то моё первое дальнее путешествие я встретил Учителя веры, которая потом, переработанная собственным миропониманием, стала основой, фундаментом моего учения о гармоничном человеке. Из Индии на Кавказ я возвращался через Пакистан, афганские выжженные пустыни и безлесные горы, и там, в Афганистане, в горном селении под Кандагаром, произошла моя встреча с шейхом Ул Мохаммедом Даулом. На пустынной дороге, ведущей в это селение, мне встретился босоногий мальчик, сидевший на пыльной обочине. Поклонившись, как и подобает мусульманину, он сказал по-арабски:
Идём! Учитель ждёт тебя.
Я воспринял это приглашение без всякого удивления. Я словно ждал его…
В селении было около двух десятков убогих домов с плоскими крышами, сложенных из крупных камней. Дома прижимались к подножию невысокой горы. Никакой растительности, голо. Стоят в тени глинобитных заборов ослики с печальными глазами, сидят под стенами домов седобородые старики, о чём-то тихо разговаривают. Прошли мимо две женщины в длинных чёрных покрывалах. Чужая, непонятная, загадочная жизнь.
Только одно огромное дерево росло в этом селении - не дерево, а целый зелёный мир с могучим кряжистым стволом, с густой раскидистой кроной (я не знаю, как оно называется). Оно росло во дворе шейха Ул Мохаммеда Даула; а недалеко от дерева, попадая в тень его листвы, в небольшом мраморном бассейне била вверх, наполняя раскалённый воздух прохладой и тихим звоном, струя фонтана. К этому фонтану и вышел шейх, высокий старик, с аскетически суровым лицом, в белых одеждах.
Я поклонился. Ул Мохаммед Даул ответил мне еле заметным кивком и сказал:
Тебя, чужестранец, ещё три дня назад видели в Кандагаре. Ведь ты держишь путь в Россию?
Да, это так,- ответил я.- Моя родина - Армения.
Значит, ты не мог миновать мой дом. Будь гостем, чужестранец. Да согреет тебя тепло моего очага.
Я прожил в доме шейха Даула три дня, мы вели долгие беседы. Вернее, больше говорил шейх, я слушал. Иногда, прервав свою проповедь, он задавал вопросы. Услышанным я был потрясён - то восхищение охватывало меня, то я негодовал, оскорблялся, мысленно протестовал, не решаясь, однако, возразить вслух, и снова восхищался… Впервые я находился в обществе суфия, впервые эта вера, правильнее сказать, философия миропонимания, парадоксальная и неожиданная, которая называется у европейцев суфизмом, обрушилась на меня своими сокрушительными, огненными догмами. И главное, внушал мне шейх (он говорил спокойно, невозмутимо, но казалось, намеренно задевая моё самолюбие), вот что: меня, как личности, способной постичь высший смысл бытия, ещё нет, мне надо сорвать с себя несколько оболочек, суть которых - традиции и условности общества, в котором я родился и вырос, и только тогда («Может быть»,- несколько раз повторил Учитель) я выйду на дорогу к Истине.
Я протестовал, не соглашался, в душе считая себя уже состоявшейся личностью, и, хотя и молчал, я видел усмешку в глазах хозяина огромного волшебного дерева, выросшего среди испепелённых солнцем гор и пустыни: он знал мои мысли.
Провожая меня, шейх Мохаммед Даул сказал: - Ты успокоишься. Сейчас встревоженная душа твоя и взбунтовавшийся разум со временем придут в равновесие, и ты не раз будешь мысленно возвращаться к нашим беседам. Я вижу это. И настанет час, ты вернёшься ко мне. А значит, к нашим убеждениям. К ним ведёт дорога в тысячу шагов. В эти дни ты сделал первый неумелый шаг. Я не говорю тебе «прощай», чужестранец.
Я заканчиваю эту дневниковую запись в своём рабочем кабинете во дворце Приерэ, который находится в парижском предместье Фонтенбло. Дворец я купил двадцать шесть лет назад, в 1922 году. Впрочем, дворцом сию обитель называют ученики. На самом деле это замок XIV века. И все земельные угодья близ замка я купил тоже - больше сотни гектаров парков, прудов, пастбищ и полей и большой участок леса, где великолепная охота.
…Да! Необходимо уточнить: сейчас дворец Приерэ не принадлежит мне. Ещё в 1934 году я его продал и переселился в Париж, купив большую, нелепую по планировке (этим она меня и привлекла) квартиру на улице Колонель-Ренар близ площади Звезды. В контракте о купле-продаже я оговорил один пункт: этот мой кабинет и спальня, расположенная рядом, закрепляются за мной вплоть до моей смерти, я могу появиться здесь, когда пожелаю, и жить, сколько захочу. И я давно решил: умирать приеду в Фонтенбло.
А в ту далекую пору, как только я поселился здесь… Смешно… Тогда среди французской элиты -да и не только французской - я сразу стал знаменитостью: «Этот колдун Георгий Гурджиев - алхимик, он нашёл рецепт изготовления золота из олова и селитры». Глупцы! Никто из них так и не научился по-настоящему работать, используя те возможности, что Творец дал каждому. Даже те, кто были моими учениками в Институте гармоничного развития человека. Ладно! К чему бередить раны?.. Я, не лукавя, говорю себе: «Маэстро! Вы прожили достойную земную жизнь». А ошибки… Кто от них застрахован? Только одной ошибки, роковой и для меня, и для всего человечества, я не могу себе простить. Я знаю: за неё отвечать придётся - это неотвратимо. И я на Высшем Суде готов к ответу. Мне есть что ТАМ сказать, я тороплю этот миг и чувствую: скоро. Земной жизни мне осталось совсем немного - год, может быть, меньше.
Какой ветер поднялся в тёмном осеннем парке за окном! Сухие сломанные ветки стучат по стеклу. В моём одиноком кабинете жарко топится камин. Глоток доброго старого вина. Вот так… Всё-таки жизнь человеческая - мираж, сон, фантазия.
Что? Вы спрашиваете, боюсь ли я смерти, коли предвижу её? Полно, господа! Ведь я бессмертен…»
Продолжение следует…
Член Русского географического общества (РГО) города Армавира, Фролов Сергей
Статья-расследование
Часть 2:
Георгий Гурджиев
Егор Каропа
Статья-расследование
Часть 2:
Георгий Гурджиев
Онлайн-журнал Атанор продолжает путешествие к истокам Эннеаграммы. была посвящена новейшей истории Эннеаграммы, а также двум отцам-основателям – Оскару Ичазо и Клаудио Наранхо. Сегодня мы делаем следующий шаг. Главный герой этой части – человек, чей вклад в развитие Эннеаграммы невозможно переоценить.
Георгий Гурджиев
Георгий Иванович Гурджиев
Георгий Иванович Гурджиев
Георгий Иванович Гурджиев – одна из самых таинственных и противоречивых фигур XX столетия. Одни считают его великим мистиком и духовным учителем, другие – мистификатором и шарлатаном. Его имя окружено сотнями мифов и невероятных историй, а в его биографии белых пятен больше, чем на средневековой карте мира.
Впрочем, одно известно о Гурджиеве точно – именно он первым познакомил западный мир с Эннеаграммой. Гурджиев утверждал, что это знание в течение долгого времени было скрыто от посторонних, и он – первый, кому выпала честь открыть его широкой общественности. Он никогда не называл себя автором Эннеаграммы, более того, неоднократно подчеркивал, что получил это знание из некого древнего и таинственного источника. Сохранилась стенограмма одной из Парижских лекций, в которой Гурджиев говорит: «Этот символ невозможно найти, исследуя оккультизм, ни в книгах, ни в устной традиции. Ему придавалось такое огромное значение теми, кто его знал, что он никогда не публиковался и не передавался полностью».
Однако Эннеаграмма Гурджиева – это не та психологическая модель, которой через несколько десятилетий будет обучать своих учеников Ичазо. Это не типология. Гурджиев никогда не говорил про мотивации, не соотносил Эннеаграмму со смертными грехами, не указывал на ее связь с типами личности.
В первую очередь, Эннеаграмма для Гурджиева – это священный универсальный символ, в котором зашифрованы великие космические законы, управляющие мирозданием. Чертеж, по которому строятся все явления и процессы во вселенной. Источник мудрости, способный объяснить все и вся тому, кто сумеет его прочесть.
Сам Гурджиев говорил: «Для человека, умеющего пользоваться Эннеаграммой, книги и библиотеки становятся совершенно не нужны... Каждый раз, глядя на нее, он сможет узнать нечто новое, на что он прежде не обращал внимания». С этой точки зрения, психологическая Эннеаграмма – это частное приложение универсальной модели к конкретной области – человеческой психологии и типам личности.
Впрочем, мы не можем утверждать, что сам Гурджиев не был знаком с психологическим измерением Эннеаграммы, хотя бы отчасти. По воспоминаниям учеников, он утверждал, что у каждого человека есть особая, ключевая черта характера, которая является его главным препятствием на пути к пробуждению, и что обнаружение этой черты и систематическая работа над ней способны кратчайшим путем привести искателя к истине.
Гурджиев с учениками. 1920-е годы
Гурджиев с учениками. 1920-е годы
Сам Гурджиев никогда не давал исчерпывающего перечня таких ключевых черт, однако намекал своим ученикам, над каким качеством следует работать каждому из них в первую очередь. Также Гурджиев говорил о трех центрах, причем весьма подробно. Известно, что значительная часть его «четвертого пути» строилась на восстановлении правильной работы центров. Человека он называл «трехмозговым существом», выделял мыслительный, эмоциональный и телесный центры, детально описывал механику их работы, искажения, высшие аспекты центров и пр. То есть, некоторая связь между тем, на что Гурджиев опирался в работе, и теорией психологической Эннеаграммы все же прослеживается. Но были ли эти сведения взяты Оскаром Ичазо у Гурджиева, или оба почерпнули их из одного и того же источника независимо друг от друга?
К сожалению, Гурджиев, как и Ичазо, никогда напрямую не рассказывал о том, где именно он получил свои знания. В книгах и беседах с учениками он довольствуется намеками, метафорами, аллегориями и подсказками. В его рассказах вымысел почти невозможно отделить от реальных фактов, а восстановить полную картину его жизни так же трудно, как собрать большое мозаичное полотно из тысячи разрозненных осколков.
Впрочем, несмотря на сложность и масштабность задачи, именно это мы и постараемся сделать. В нашем расследовании в первую очередь нас будет интересовать, когда и где Гурджиев был посвящен в тайну Эннеаграммы? А главное – кем?
Мы проанализируем существующие сведения и версии и, как всегда, предоставим читателю право самому решать, во что верить.
Учитель танцев
1913 год. Санкт-Петербург. Из парадных доходных домов несет старыми сапогами, керосином и сбитнем. По Невскому, пугая лошадей и собак, грохочут первые самодвижущиеся экипажи. Извозчики сипло ругаются, крестятся и плюют через плечо. В городе проходят пышные празднования в честь 300-летия воцарения Романовых, однако большевистскую газету «Правда» с воззваниями Ульянова-Ленина уже передают из рук в руки и читают на подпольных собраниях – полушепотом, вздрагивая от страха жандармских облав. До начала Первой Мировой Войны остаются считанные месяцы.
На фоне этих исторических декораций в столице объявляется загадочный человек яркой кавказской внешности – высокий, усатый, черноглазый и совершенно лысый. Он носит бурку и папаху, торгует дорогими персидскими коврами и называет себя «князь Озай», а иногда просто - «учитель танцев». Еще он утверждает, будто владеет животным магнетизмом и посвящен в тайные учения Востока, чему присутствующие, особенно дамы, охотно верят.
Георгий Иванович Гурджиев
Георгий Иванович Гурджиев
Человек этот – Георгий Гурджиев. Он быстро становится известной фигурой в оккультных кругах Петербурга, его приглашают в салоны и на званые вечера, и вскоре вокруг него формируется небольшая группа последователей, своего рода ядро будущей Школы. Гурджиев покоряет своей харизмой, неожиданными смелыми идеями, диковинными практиками и аутентичным восточным колоритом. Петр Успенский, ближайший ученик Гурджиева, так описывает свою первую встречу с учителем: «Я увидел человека восточного типа, немолодого, с чёрными усами и проницательными глазами. Это был человек с лицом индийского раджи или арабского шейха. Он говорил по-русски неправильно, с сильным кавказским акцентом».
И. и Е. Каропа рядом с домом, в котором родился Гурджиев, в г. Гюмри. За 150 лет первый этаж врос в землю и стал полуподвальным. Сегодня это все еще обычный жилой дом.
Георгий Иванович Гурджиев родился в городе Гюмри, Армения (в то время город назывался Александрополь). Датой рождения он сам называл 1866 год. Его отец был ашугом – народным сказителем и певцом. От него мальчик унаследовал любовь к музыке и древним преданиям, а также впервые услышал легенду о братстве Имастунов – древнем ордене мудрецов, которые пережили потоп и сохранили знания великой цивилизации, существовавшей в допотопные времена. Уже в зрелом возрасте Гурджиев будет неоднократно подчеркивать, что именно эти легенды, услышанные им в детстве от отца, пробудили в нем страсть к духовному поиску.
И. и Е. Каропа рядом с домом, в котором родился Гурджиев, в г. Гюмри. За 150 лет первый этаж врос в землю и стал полуподвальным. Сегодня это все еще обычный жилой дом.
В возрасте 18-ти лет юноша отправляется в длительное путешествие, которое проходит по маршруту Тифлис-Константинополь-Конья. В пути он посещает православные монастыри и суфийские общины, беседует со священниками и дервишами. В дороге он знакомится с молодым человеком по фамилии Погосян, таким же искателем, как и он сам. В 1886 году, проведя в путешествии в общей сложности 2 года, они возвращаются назад в Гюмри. Здесь с друзьями происходит удивительное происшествие, во многом определившее все последующие события. Впрочем, позволим самому Гурджиеву рассказать о нем:
Разочаровавшись в современной научной литературе и не находя ответов на многие вопросы, мы направили все свое внимание на древнюю литературу. Мы решили поехать в Александрополь и найти там тихое уединенное место, где могли бы полностью посвятить себя чтению древних книг. Мы выбрали развалины города Ани (древний разрушенный город, в настоящее время находящийся на территории Турции – прим. ред.), расположенные в тридцати милях от Александрополя, и поселились здесь, среди руин, построив хижину и покупая еду в ближайших аулах и у пастухов.
Живя среди руин этого древнего города и проводя все время за чтением и обсуждением прочитанного, мы иногда для отдыха проводили раскопки в надежде найти что-нибудь интересное, так как среди развалин Ани было много подземных ходов. Однажды мы с Погосяном, копая в одном из таких подземелий, обнаружили место, где характер грунта изменялся, и, пробиваясь дальше, открыли узкий проход, конец которого был завален камнями. Разобрав этот завал, мы увидели маленькую комнату с арками, согнувшимися от времени. Это была монастырская келья, почти пустая, с полом, засыпанным черепками простой глиняной посуды и древесной трухой, несомненно являвшейся остатками деревянной отделки.
Развалины города Ани, наше время
Не сразу в некоем подобии ниши мы обнаружили груды древних пергаментов. Некоторые из них полностью превратились в пыль, другие более или менее сохранились. С предельной осторожностью мы отнесли их в нашу хижину и попытались прочесть. Оказалось, что они были заполнены надписями на языке, который сперва показался нам армянским, но тем не менее мы ничего не смогли прочесть. Я владел армянским в совершенстве, как и Погосян, и все-таки наши попытки разобраться в этих надписях оказались безуспешными, так как это был древнеармянский, имеющий мало общего с современным армянским языком.
Пергаменты так заинтересовали нас, что мы спешно вернулись в Александрополь, захватив их с собой, и провели много дней и ночей за их расшифровкой. Наконец, ценой огромных усилий, постоянно консультируясь со знатоками древнеармянского языка, нам удалось кое-чего добиться. Оказалось, что это письмена, посланные одним монахом другому, некоему отцу Арему. Нас особенно заинтересовало одно из них, носившее загадочный характер. К сожалению, этот пергамент был значительно поврежден и некоторые слова прочесть было абсолютно невозможно, но мы добились немалого успеха в расшифровке письма. Начинаясь обычным длинным приветствием, оно заканчивалось пожеланием счастья и благополучной жизни. Одно сообщение в конце письма особенно привлекло наше внимание. Вот оно:
"Наш достопочтенный отец Телвант наконец узнал правду о Сармунгском братстве. Их монастырь действительно существовал возле города Сирануша пятьдесят лет тому назад, и во время переселения народов они также мигрировали и осели в долине Изрумин в трех днях пути от Нивси".
В поисках Сармунгского братства
К моменту находки свитка слово «Сармунг» уже знакомо Гурджиеву – он знает, что так, по легенде, назывался тайный орден мудрецов, основанный в Вавилоне не менее 4500 лет назад. «Сармун» в переводе с древнеперсидского – «пчела». Братство носит такое название, потому что его члены приняли обет собирать и сохранять истинное знание, подобно тому, как пчелы собирают и сохраняют внутри своего улья драгоценный мед.
Не без труда Гурджиеву и Погосяну удается выяснить, что город Нивси, упоминаемый в пергаменте – это современный город Мосул, находящийся на территории Ирака в Курдистане. Собравшись, друзья отправляются на поиски долины Изрумин. В пути с ними происходит еще одна счастливая случайность – они встречают православного армянского священника, который показывает им некую древнюю карту. Вот как об этом рассказывает сам Гурджиев:
Священник принес в церковь пергамент. Развернув его, я сначала не мог разобрать то, что на нем было изображено, но, приглядевшись получше, чуть не завопил от восторга. Господи! Я никогда не забуду то, что почувствовал в это мгновение. Стараясь скрыть свое волнение, я держал в руках древнюю карту места, которое я искал столько месяцев, о котором грезил долгими бессонными ночами
На карте был отмечен древний монастырь Сармунгского братства. Гурджиев тайно перерисовывает карту и друзья продолжают свой путь. Однако, волею судьбы им приходится сделать огромный крюк, длиною в несколько лет и тысячи километров – судьба забрасывает их в Египет. Гурджиев посещает Каир, Фивы, Мекку, Судан. Со временем их пути с Погосяном расходятся, и в Ирак Гурджиев попадает только в 1889 году. Точных сведений он не дает, однако, похоже, Иракский след так и не выводит его на Сармуни. Возможно, вместо скрытого от посторонних глаз действующего монастыря он находит лишь древние и давно покинутые людьми руины, или же не находит вообще ничего.
Караван. Средняя Азия. Конец XIX века
В течение следующих десяти лет Гурджиев продолжает поиски. Он пересечет всю Турцию и Среднюю Азию, посетит Россию, Швейцарию, Италию, Грецию и многие другие области, включая Сибирь. Повсюду на своем пути он учится и принимает посвящения в духовные традиции.
1898-й год оказывается решающим. Находясь в Бухаре, Гурджиев снова выходит на след Сармуни. Точнее, они сами выходят на него. С ним связывается дервиш одного из суфийских орденов, сообщает ему пароль и называет место, в которое необходимо явиться. Впрочем, предоставим Гурджиеву возможность самому рассказать продолжение этой невероятной истории:
В условленный день Соловьев и я оказались возле развалин старинной крепости, где встретились с четырьмя киргизами, посланными за нами. Обменявшись паролем, мы спешились и по их требованию поклялись сохранить в тайне все, что мы узнаем в этой экспедиции. Затем мы тронулись в путь, причем нам на глаза были надвинуты башлыки.
Всю дорогу мы держали данное слово, не пытаясь приподнять башлык, чтобы определить, где находится наш караван. Нам позволяли снимать их только во время привала, когда мы останавливались, чтобы отдохнуть и подкрепиться. Но во время движения башлыки с нас снимали всего дважды. В первый раз это произошло на восьмой день пути, когда нашей кавалькаде пришлось преодолевать горное ущелье по подвесному мосту. Он был так узок, что пройти по нему можно было только гуськом, держа лошадей в поводу.
По характеру местности мы предположили, что находимся где-то в долине Пянджа или Зеравшана, так как ширина потока была довольно значительной, а мост напоминал нам висячие мосты, уже увиденные нами на этих реках.
Современный навесной мост через р. Зеравшан
Второй раз нам позволили освободиться от наших башлыков при приближении какого-то встречного каравана, очевидно, не желая, чтобы мы привлекали внимание своим странным видом и вызывали у людей разные подозрения.
На нашем пути периодически появлялись сооружения, весьма типичные для Туркестана. Без этих загадочных монументов путешественники не имели бы возможности самостоятельно ориентироваться в этой местности, лишенной нормальных дорог. Они обычно располагаются на высоком месте, так что их можно увидеть издалека, часто за много миль. Эти сооружения представляют собой одиночные каменные блоки или просто высокие столбы, вкопанные в землю.
В дороге мы несколько раз сменили наших лошадей и ослов, несколько раз нам приходилось спешиваться и вести животных в поводу. Не однажды мы переплывали через быстрые горные реки и перебирались через высокие горы. Жара сменялась прохладой, из этого мы заключили, что мы то спускаемся в долину, то поднимаемся высоко в горы. В конце концов через двенадцать дней пути нам позволили ехать с открытыми глазами, и мы увидели, что находимся в глубоком ущелье, по дну которого струился бурный, но неширокий поток, а склоны были покрыты густой растительностью.
Как оказалось, это был наш последний привал. Подкрепившись, мы снова сели на лошадей и дальше ехали с открытыми глазами. Перебравшись через горную реку, мы ехали еще полчаса, и затем перед нами открылась долина, со всех сторон окруженная горами, вершины которых были покрыты снежными шапками. Вскоре мы увидели несколько строений, похожих на те, которые мы видели на берегах рек Амударьи и Пянджа. Эти строения, напоминающие крепость, были окружены сплошной высокой стеной. У ворот мы были встречены старой женщиной, с которой наши проводники о чем-то заговорили, после чего они исчезли за воротами. Женщина, оставшаяся с нами, неторопливо отвела нас в предназначенные для гостей маленькие комнаты, похожие на монастырские кельи, и, указав на деревянные кровати, что стояли там, ушла.
Вскоре пришел пожилой мужчина, который очень доброжелательно заговорил с нами, как будто мы были давно знакомы, и, ни о чем нас не спрашивая, рассказал, что в первые дни еду нам будут приносить сюда. Он также посоветовал нам отдохнуть после долгой дороги, но добавил, что если мы не устали, то можем выйти и посмотреть окрестности, и дал нам понять, что мы можем делать все, что хотим.
Через несколько дней их приглашают в обитель.
Гурджиев весьма скупо рассказывает об обычаях монастыря и о тех знаниях, с которыми он знакомится там. «Я не буду описывать в деталях все, что мне довелось здесь увидеть, может быть, в свое время я посвящу этому отдельную книгу», - вот и все пояснение. Более-менее внятно он рассказывает лишь о священных танцах, практикуемых в монастыре – думается, тех самых, которые позже превратятся в знаменитые движения.
По словам Гурджиева, внутри он находит своего старого друга князя Любовецкого, которому удалось найти орден гораздо раньше. Князь болен смертельной болезнью и через три месяца покидает монастырь, отправляясь провести оставшееся отведенное ему время в Тибете.
Этот эпизод на первый взгляд представляется совсем уж фантастическим. Впрочем, некоторые историки допускают, что князь Любовецкий – персонаж вымышленный, метафорический. Его отбытие из монастыря символизирует ту глубокую внутреннюю перемену, которая происходит здесь с Гурджиевым – символическую смерть личности, прощание с собой прежним.
В обители Гурджиев проводит, по разным оценкам, от года до двух. Затем снова продолжает свое путешествие, посещает Баку, Ашхабад, Тибет, в том числе Лхасу, но, судя по всему, связи с братством уже не теряет. На страницах своей книги «Встречи с замечательными людьми» он упоминает о втором монастыре, в который ему был открыт доступ. Обитель находится в Кафиристане, у истоков Амударьи. Справедливости ради следует признать, что Гурджиев дает настолько утопическое описание обители, что оно больше похоже на метафору мирного сосуществования различных духовных течений, объединенных вокруг общего зерна Истины, нежели на реальный монастырь:
«Мы поняли, что членом братства может стать любой человек вне зависимости от его расы или прежнего вероисповедания. Как мы установили впоследствии, среди здешних монахов были бывшие христиане, иудеи, мусульмане, буддисты, ламаисты и даже один бывший шаман. Всех их объединила вера в Господа единого и всемогущего».
Однако, в этой метафоре Гурджиев упоминает о четырех главных центрах братства, членом которого он стал. Эти центры находятся: первый – в Кафиристане (область на северо-востоке Афганистана), второй – в долине Памира, третий – в Тибете, четвертый – в Индии.
После короткого описания нравов и уклада жизни в монастыре Гурджиев говорит:
Мы прожили здесь шесть месяцев и покинули этот монастырь из-за того, что были до краев переполнены новыми мыслями и впечатлениями, так что казалось – еще немного, и наш рассудок не выдержит. Мы узнали так много нового и неожиданного, получили такие исчерпывающие и убедительные ответы на вопросы, которые многие годы не давали нам покоя, что казалось, нам больше не нужно ничего искать и не к чему стремиться. Прервав наше путешествие, мы с профессором Скридловым возвратились в Россию тем же путем, что и добрались сюда.
В 1913-м году, проведя в путешествиях в общей сложности около 20-ти лет, Гурджиев объявляется в Санкт-Петербурге. Ему за 40. Он совсем не похож на того романтического юношу, который когда-то отправлялся в свои первые странствия. Он харизматичен, самоуверен, решителен. Он готов делиться знаниями и опытом со всеми, кто будет способен его услышать и понять. Он мечтает создать Институт в России, в котором его ученики могли бы заниматься внутренней «работой» под его наставничеством и руководством.
Афиша, приглашающая на открытую лекцию Г.И. Гурджиева
Афиша, приглашающая на открытую лекцию Г.И. Гурджиева
Однако мечте не суждено осуществиться – начавшаяся война и революция вынуждают его снова переезжать с места на место и, в конечном итоге, эмигрировать из России. Гурджиев с учениками проводят некоторое время в Стамбуле, Берлине, Лондоне, Париже, и затем в 1922-м году обосновываются в самом известном из гурджиевских мест – поместье Приэре под Парижем. В ближайшие 10 лет здесь будет находиться Институт Гармонического Развития человека. Последователи «четвертого пути» создадут здесь своего рода коммуну, к которой сможет присоединиться практически любой желающий. В тридцатые и сороковые годы Гурджиев активно пишет, стремясь изложить основы своего учения на бумаге. Со своими лекциями он несколько раз посещает США, найдя там многих заинтересованных последователей. Однако Вторая Мировая война снова разрушает его планы. Работа института приостанавливается. Все, что было создано за долгие годы работы, кажется, приходит в упадок.
После войны Гурджиев с неиссякаемым упорством примется за восстановление Института, однако возраст и здоровье уже не позволят ему работать так, как раньше. Он скончается в Парижском пригороде Нейи-сюр-Сен в окружении самых преданных учеников в 1949 году.
Именно в этом году молодой Оскар Ичазо получит от своего нового пожилого знакомого приглашение присоединиться к встречам закрытой теософской группы в Буэнос-Айресе.
Учителя Гурджиева
Со дня смерти Гурджиева прошло почти 70 лет, а загадки, оставленные им, до сих пор продолжают волновать его последователей, биографов и историков. Не вызывает сомнений, что основы своего учения «четвертого пути» Гурджиев не придумал самостоятельно, а получил в некоем источнике, или источниках. Но что это за источники? И какое место среди них занимают Сармуни?
Все версии на этот счет группируются вокруг трех основных вариантов:
1. Братство Сармуни – метафора . Гурджиев придумал его, чтобы придать своему учению больше таинственности и убедительности. Иными словами, братства Сармуни не существует.
2. Братство Сармуни – это реально существующий суфийский орден с одним или несколькими центрами. В этой версии часто предполагается, что это ответвление от традиции Накшбанди, в которую, как известно, был посвящен Гурджиев. Иными словами, братство Сармуни существует, но это просто один из множества суфийских орденов.
3. Братство Сармуни – это древний орден хранителей мудрости . Он старше суфизма, ислама, христианства, буддизма, зороастризма, иудаизма и всех остальных религий вместе взятых. Именно посланники этого ордена стояли за большинством мировых духовных течений и откровений. А Гурджиев был одним из его эмиссаров.
Попробуем проанализировать каждую из версий.
Первая версия, конечно же, не исключена, однако не вызывает сомнений, что до 1913 года Гурджиев много путешествовал и был посвящен в различные духовные школы и практики. Все его учение строится на принципах, отголоски которых мы находим в самых разных традициях, в том числе весьма древних. Также, по воспоминаниям ближайших учеников, он до самого конца жизни поддерживал связь со своими учителями, а перед ключевыми жизненными решениями, бывало, уезжал в длительные поездки на Восток. Все это подводит к мысли, что некие источники, связь с которыми Гурджиев сохранял всю жизнь, все же существовали.
После смерти Гурджиева многие искатели пытались пройти путем Гурджиева. В истории известны имена, по меньшей мере, трех людей, которые утверждают, что им это удалось, и они нашли братство Сармуни, следуя подсказкам, оставленным Гурджиевым.
Первого человека, утверждавшего, будто ему удалось найти учителей Гурджиева, зовут Рафаэль Леффорт. В 1966-м году он издал книгу, которая так и называлась: «Учителя Гурджиева». В ней он описывает свое путешествие по Малой и Центральной Азии. Проделав длительный путь и встретив множество учителей, в финале книги он находит одного из Мастеров той самой Традиции, из которой берет начало гурджиевское учение, однако тот велит ему возвращаться в Европу, потому что центр традиции сейчас находится там. «Я вернулся в Европу и разыскал центр, в который был послан. Он оказался в десяти милях от моего дома!» - пишет Лефорт. Этакая история Алхимика, вернувшегося туда, откуда он начинал свой путь, только рассказанная за 30 лет до Коэльо.
Второго зовут Майкл Берк. Его книга «Среди дервишей» была издана в Англии в 1973-м году. В этой книге он также описывает свои путешествия по центральной Азии. Где-то в середине книги встречается любопытный фрагмент:
«Кафиристан, согласно суфиям, был центром эзотерической школы, называемой Сармун, оккультной ветви бухарского ордена Накшбанди. Это была школа, имевшая раньше ветви по всему мусульманскому миру… Мой друг (которого я буду называть здесь Изат Хан) бывал даже у Пагманского хребта Гиндукуша и присутствовал на тайных встречах школы Сармун, но не много мог рассказать об их секретах».
Оставим за скобками долгое и полное приключений путешествие, описанное в книге. Берк утверждает, что в конце концов ему удалось попасть к истокам Аму-Дарьи и найти общину братства Сармуни, в которой он провел около 4-х недель. «Во многих отношениях время, проведенное в гостях у общин Амударьи, было самым интересным за всю мою жизнь», - пишет Берк. Однако, никаких особых чудес он там не встречает, хоть и подчеркивает, что практики и дух общины необычны для большинства суфийских традиций. И ни слова про древнюю мудрость, тайные знания и пр.
Одним словом, наше путешествие к истокам Эннеаграммы продолжается.
Продолжение следует...
Идрис Шах (1924-1996) - писатель, учитель в суфийской
традиции, популяризатор суфизма
К обеим книгам сложно относиться как к серьезным источникам, и не только из-за того, что они написаны в легкой беллетристической манере. Во-первых, нет никаких реальных следов людей, которых звали бы Майкл Берк и Рафаэль Леффорт. Также ими не написано и не издано больше ни одной книги. Все исследователи сходятся во мнении, что это псевдонимы. Причем, стоит за ними, скорее всего, один и тот же человек – Идрис Шах. Выходец из знатной Афганской семьи, он большую часть жизни прожил в Великобритании и в 60-70-е годы использовал все возможные способы для популяризации суфизма в западном мире. (Здесь стоит вспомнить, что Идрис Шах был одним из первых учителей Наранхо, к которому тот пришел за ответами, однако, как утверждает Наранхо, ничему выдающемуся он у него научиться не сумел).
Также мы находим упоминание о монастыре Сармунского братства в книге «Источник йоги Дервишей – целительские техники дервишей» Идриса Лаора (основатель французского института «Самадева», в том числе специализирующегося на преподавании Эннеаграммы и Гурджиевских практик). В этой книге Лаор утверждает, что во время своего пребывания в Афганистане сумел найти обитель братства Сарман и стать учеником Мастера по имени Пир Кеджтеп Анкари, который научил его «помимо других вещей, целительским техникам дервишей». «Я был и до сих пор остаюсь единственным западным человеком, получившим посвящение от него», - утверждает Лаор. При всем уважении к автору, отрывок, посвященный практикам Сармунской обители, здесь выглядит еще менее убедительным, чем в предыдущих источниках, и больше похож на красивую метафору.
Сторонниками третьей версии, согласно которой Сармуни – это древний орден, стоящий над всеми духовными течениями, были многие из ближайших учеников Гурджиева. Они искренне верили в реальное существование сил, стоящих за Гурджиевым - то ли потому, что были очарованы харизмой и убедительностью своего учителя, то ли знали нечто, недоступное остальным, - то, что Гурджиев разглашал только самым близким.
Известно, например, что Успенский до самой смерти в 1947 году ожидал, что Сармунское братство выйдет с ним на связь, как когда-то оно вышло на связь с самим Гурджиевым. Джон Бенетт, один из ближайших учеников и последователей Гурджиева, в своем незавершенном труде «Учителя Мудрости» дает масштабную картину того, как великие мировые религии и духовные течения на протяжения всей истории человечества вдохновлялись единым источником, который направлял и поддерживал распространение знания. Энциклопедичность книги, а также богатство исторического и религиоведческого материала, изложенного в ней, впечатляют. Однако не делают выводы и предположения автора более обоснованными для непредвзятого читателя.
Впрочем, если Беннет прав, и братство Сармуни, посвятившее Гурджиева в учение о трех центрах и Эннеаграмму, действительно существует и является самым древним духовным орденом на планете, то мы будем находить следы изначального знания в самых разных религиозных и мистических традициях. Необходимо лишь искать внимательно. И кто знает, быть может, нам повезет так же, как Оскару Ичазо, сумевшему отыскать таинственную «Халдейскую печать» в одной из средневековых книг?
Собирая материал для статьи. На встрече с Артуром Никогосяном, историком, посвятившим исследованию биографии Гурджиева более 25 лет. Гюмри, Армения. Май 2016 г.
