СТЕНДАЛЬ (Анри Мари Бейль)
1783-1842
Творчество Стендаля представляет собой во многом отражение того, какое место в европейском обществе, в частности во французском, заняла периодическая печать уже в первой трети XIX века. Его роман «Красное и черное» (1831) имеет подзаголовок «Хроника XIX века». Однако это произведение писателя является более выражением его размышлений о судьбах родины и поколения, входящего в жизнь, на примере почти полувековой ее истории, нежели хроникой в полном смысле этого слова.
Особое место в этой истории, с ее значительными событиями и периодами (к примеру, революции и Империи) занимает пресса. Она стала самым обычным явлением в жизни провинциального городка, поэтому «пространное анонимное письмо», в котором господину Реналю «весьма подробно сообщали о том, что происходит у него в доме», он «получил из города вместе со своей газетой»1 (Пер. С. Боброва и Н. Богословской). Для нас представляет интерес то, что герой получил «свою» газету, значит, были те, которые он своими назвать не мог.
В третьей главе второй части романа есть эпизод, когда граф Норбер зашел в библиотеку «просмотреть газету, на случай, если вечером зайдет разговор о политике». Значит, газета была тем средством, которое позволяло быть в курсе политических событий и в случае необходимости поддержать соответствующий разговор. Этого мало, желание просмотреть газету привело к встрече графа с Жюльеном, о существовании которого «он уже успел позабыть», а встретив героя в библиотеке, граф «был с ним чрезвычайно любезен и предложил ему поехать кататься верхом» . Получается, что желание графа быть в курсе политических событий в данном случае делает газету одной из причин дальнейшего развития сюжета.
1 Стендаль. Красное и черное // Стендаль Красное и черное. Новеллы. М., Худож. лит., 1977. С. 127. Далее ссылки на это издание даются в тексте с указанием страницы.
Герои романа, в том числе и сам Жюльен Сорель, могут брать газету «для вида», чтобы скрыть свое волнение, как-то отвлечься.
Газеты уже обладали своим слогом, своими излюбленными оборотами речи, которые были хорошо известны людям, жившим во Франции в конце 20-х - начале 30-х годов XIX века. В момент особого напряжения в одной из дискуссий среди заговорщиков, в ряды которых попал Жюльен Сорель, автор замечает, что «смятение достигло апогея,1 как принято выражаться в газетах по поводу парламентских заседаний» . Выделяя курсивом слова об апогее, Стендаль подчеркивает этим, что они являются цитатой некоего общего места в отчетах газет о заседаниях парламента.
В самом начале романа есть эпизод, свидетельствующий о том, что и на провинцию, на захолустный городок Верьер, откуда начинается путь главного героя, распространилось понимание прессы, в котором есть и определенная доля уважения, и боязнь попасть на ее страницы, и презрение, в первую очередь, к прессе, которая выражает враждебные взгляды. Мэр Верьера господин де Реналь возмущен тем, как ведет себя господин Аппер, «этот выскочка из Парижа, который два дня назад ухитрился проникнуть не только в тюрьму и в верьер-ский дом презрения, но также и в больницу, находящуюся на безвозмездном попечении господина мэра и самых видных домовладельцев города» .
Однако мэра более волнует даже не сам факт проникновения, а то, какие оно может иметь последствия. Удивленная супруга де Реналя спрашивает, «что может вам сделать этот господин из Парижа, если вы распоряжаетесь имуществом бедных с такой щепетильной добросовестностью?» И получает вполне резонный ответ: «Он приехал сюда только затем, чтобы охаять нас, а потом пойдет тискать статейки в либеральных газетах». В этом ответе есть недоверие к современной печати, или, как минимум, ее либеральной части, но в нем же и свидетельство того, что была печать и другого, противоположного либеральному толка. Помимо этого, в ответе господина де Реналя подчеркнуто пренебрежительное отношение к тем, кто сотрудничает в газете, ибо, по словам господина мэра, они не пишут, а «тискают» свои «статейки».
Супруга вновь пытается сказать что-то успокоительное и вновь получает не менее обоснованный ответ:
«- Да ведь вы же никогда их не читаете, друг мой.
Но нам постоянно твердят об этих якобинских статейках; все это нас отвлекает и мешает нам делать добро <...>» .
По логике господина де Реналя, пресса - это то, что мешает чиновникам «делать добро», и он твердо знает об этом, даже не читая «якобинских статеек».
Господин де Реналь недолюбливает не только якобинскую печать. Его отношение к прессе, а заодно и к типографиям, которые ее печатают, послужило причиной того, что он потерял, одного из своих друзей детства, «высокомерно» оттолкнув его. Друга звали Фалькоз, был он «человек умный и сердечный, бумаготорговец из Верьера, купил типографию в главном городе департамента и открыл там газету. Конгрегация решила разорить его: газету его запретили, а патент на типографию отобрали. В этих плачевных обстоятельствах он решился написать г-ну де Реналю, впервые за десять лет. Мэр Верьера счел нужным ответить наподобие древнего римлянина: «Если бы министр короля удостоил меня чести поинтересоваться моим мнением, я бы ответил ему: беспощадно уничтожайте всех провинциальных печатников, а на типографское дело введите монополию, как на табак» .
Как видим, под горячую руку человека, который недолюбливает прессу, попадают даже провинциальные печатники. Сделанный еще 1814 году поступок, который сегодня де Реналь называет «необдуманным», только усугубляет его положение, положение обманутого мужа. Размышляя о том, что можно предпринять в такой ситуации, герой приходит к выводу, что возможности выбора решений сковывает все та же пресса: «Я могу избить до полусмерти этого наглеца-гувернера и вытолкать его вон. Но какой скандал подымется на весь Верьер и даже на весь департамент! После того как суд постановил прикрыть газету Фалькоза, а главного редактора выпустили из тюрьмы, я приложил руку к тому, чтобы лишить его места, где он зарабатывал шестьсот франков. Говорят, теперь этот писака снова где-то вынырнул в Безан-соне: уж он не упустит случая меня осрамить и сделает это так ловко, что и к суду-то его привлечь будет немыслимо. Привлечь к суду... Да ведь на суде этот наглец каких только пакостей не придумает, чтобы доказать, что он сказал правду! Человек знатного рода, умеющий поддержать свой престиж в обществе, как это делаю я, разумеется, вну-шает ненависть всем этим плебеям. Я увижу свое имя в этих гнусных парижских газетках, - Боже мой, какой ужас! Старинное имя Реналей, втоптанное в грязь зубоскалами! Если мне вздумается куда-нибудь поехать, придется менять имя. Подумать только! Расстаться с этим слав-
ным именем, в котором вся гордость моя, вся сила! Xуже этого ничего быть не может» .
Газета, закрытая по решению суда, и редактор, попавший из-за нее в тюрьму, пусть и выпущенный через некоторое время, вполне определенным образом характеризуют жизнь Франции и положение в ней печати второго десятилетия XIX века. Мы ничего не знаем о Фалькозе, который «снова где-то вынырнул», но господин де Реналь называет его «писакой» и, более того, в свое время «приложил руку», чтобы лишить его места. Значит, положение прессы было таково, что даже мэр провинциального и по-своему захолустного городка мог способствовать закрытию газеты и повлиять на судьбу ее издателя. Однако за прессой признается и определенная власть, если ее издатель и «писака» может осрамить, «втоптать в грязь» славное имя героя, да еще и сделать это очень ловко. Парижские «газетки» хоть и «гнусные», в понимании мэра города Верьера, но он боится оказаться на их страницах.
И в истории с неудавшейся покупкой дома, когда мэра де Реналя опередили, его волнует не столько сам факт этой неудачи, сколько то, что он «скомпрометирован». И еще: «Ну что, если проклятые якобинские газеты подхватят этот анекдотик и будут надо мной всячески потешаться?» .
Газетный слог не нравится и Жюльену Сорелю, правда, это случается только тогда, когда он уже в тюрьме и жить ему осталось, по собственному замечанию, «недель пять-шесть». В тюрьме его посещают мысли о самоубийстве как возможности избавиться от «лютых формалистов-судей», «которые с такой яростью преследуют несчастного подсудимого, а сами за какой-нибудь жалкий орден готовы вздернуть на виселицу лучшего из своих сограждан... Я бы избавился от их власти, от всех их оскорблений на отвратительном французском языке, который здешняя газетка будет называть красноречием...» . Презрительное «газетка» и оскорбления «на отвратительном французском языке», которые она в своих отчетах «будет называть красноречием», свидетельствуют и том, что герою хорошо известен стиль местной прессы, и о том, как он к ней относится. Другое дело, на отношение к местной газете, вне сомнения, оказывает принципиальное влияние место, где находится герой, и ожидание им скорой казни.
Многие персонажи романа не представляют себе жизнь без чтения свежей прессы. С помощью газеты можно попытаться скрыть или сгладить сущность произошедшего, отвлечь внимание тех, кто стал невольным его свидетелем. Так, госпожа де Реналь, заговорив вслух о любви
Жюльена к Элизе, понимает, «что допустила какую-то неосторожность»: «Чтобы избавиться от пристального взгляда служанки, она приказала ей почитать вслух газету, и, постепенно успокоенная монотонным голосом девушки, читавшей какую-то длинную статью из «Коти-дьен», г-жа де Реналь пришла к добродетельному решению обращаться с Жюльеном, когда она с ним увидится, как нельзя холоднее» .
Газета в судьбе героини может играть и более значительную роль. Именно «департаментская газета сообщила имена присяжных» , которым было поручено решить судьбу Жюльена Сореля, благодаря чему госпожа де Реналь предпринимает решительные шаги, чтобы как-то на них воздействовать.
В момент, когда Жюльен впервые увидел короля и ему «выпало счастье видеть его в нескольких шагах от себя», автор замечает, что не будет «повторять описаний всех церемоний в Бре-ле-О: в течение двух недель ими были заполнены столбцы всех газет нашего департамента» . Факт весьма примечательный, свидетельствующий не только о том, ка-кое значение придавалось визиту короля в департамент, но и о том, чем «в течение двух недель» могли быть заполнены столбцы всех газет целого департамента.
Наблюдая за событиями, связанными с приездом короля, и принимая в них участие, главный герой проникается осознанием их необычайной важности. Он замечает, что «все окрестное мужичье было пьяным - пьяно от радости и благочестия». Но главное даже не в этом: «Один такой денек способен свести на нет работу сотни выпусков якобинских газет» . Об этих самых якобинских газетах не случайно уже в самом начале романа вспоминал господин Реналь. Имея представление о том, как относились якобинцы к власти короля, можно представить себе, чем были наполнены «сотни выпусков якобинских газет». Однако все усилия прессы оказываются бессильны, если люди сами могут увидеть венценосного, наблюдать за ним во время молебна, молиться вместе с ним. Слово, пусть даже и печатное, вне сомнения, проигрывает возможности лицезреть того, кому оно посвящено.
Однако писатель понимает прессу, газету как средство, обладающее большой и, прежде всего, воспитательной силой. Есть в романе и мысль о том, что эта сила со временем будет только возрастать. Когда в семинарии Жюльен получил «первое повышение»: аббат назначил его «репетитором по Новому и Ветхому завету», то обнаружил, что «его стали меньше ненавидеть». В связи с этим писатель замечает: «Но к чему перечислять его друзей, его врагов? Все это гнусно, и тем гнуснее, чем
правдивее будет наше изображение. А между тем ведь это единственные воспитатели нравственности, какие есть у народа: что же с ним будет без них? Сможет ли когда-нибудь газета заменить попа?» .
Семинаристы - это будущие священники, «единственные воспитатели нравственности», однако логика вопросов Стендаля такова, что убеждает: у священника появился вполне достойный конкурент. Сама постановка вопроса о том, «сможет ли когда-нибудь газета заменить попа», не исключает такой возможности. Значит, газета при самом разнообразном отношении к ней уже во времена Жюльена Сореля многими представителями французского общества воспринималась как орудие воспитания народа, чьи возможности уже можно сравнивать с возможностями служителей церкви.
Пресса в романе понимается не только в качестве средства воспитания, тем более, когда ее возвышения в этой роли надо еще ожидать. В ней видят мощное средство сведения счетов, угрозу своему имени (вспомним хотя бы отношение к прессе господина де Реналя). Получив от маркиза предложение стать его секретарем, Жюльен отправляется к своему приятелю Фуке, чтобы узнать его мнение относительно такой перспективы. Фуке, который охарактеризован в романе как «человек здравомыслящий», не стал разделять восторгов Жюльена в связи с открывающимися перспективами жизни: «Для тебя это кончится не иначе как какой-нибудь казенной должностью, - сказал ему этот приверженец либералов, - и это рано или поздно приведет тебя к чему-нибудь такому, за что тебя в газетах с грязью смешают. Я о тебе здесь услышу только тогда, когда ты осрамишься <.>» .
В приведенном отрывке два принципиально важных, с точки зрения характеристики современной прессы, момента. Во-первых, казенная должность делает человека сразу же объектом внимания прессы, которая только и ждет, чтобы он оступился, и тогда можно будет смешать его «с грязью». И, во-вторых, поведение прессы таково, что человек становится интересен по-настоящему ей только тогда, когда он осрамился: в этом случае, благодаря прессе, о нем услышит не толь-ко столица, но и провинция.
Стремление прессы выполнять роль воспитателя нравственности, быть проводником и определяющей силой политики приводит к тому, что уже в этой эпохе появляется значительная часть людей, которые начинают избегать общения с прессой. Так, в самом начале второй части романа Жюльен слышит разговор того самого Фалькоза и его приятеля Сен-Жиро. Последний покинул Париж и отправился жить
в провинцию. Своим соседям, приходскому священнику и «мелкопоместным дворянчикам» он объяснял: «Я уехал из Парижа, чтобы больше за всю жизнь мою не слышать ни одного слова о политике. Как видите, я даже ни на одну газету не подписался. И чем меньше мне почтальон писем носит, тем мне приятнее» .
Получается, что повсеместное распространение печатных изданий, и прежде всего газет, приводит к тому, что теперь уже мало просто уехать из столицы, чтобы «не слышать ни одного слова о политике». Для этого надо отказаться от подписки на газеты, а еще лучше, чтобы и письма не приходили. Это тем более удивительно, что в ходе дальнейшей беседы Фалькоз называет Сен-Жиро «старым газетчиком».
В возможностях прессы герои Стендаля видят и другое. Аббат, устроивший Жюльену место секретаря у маркиза, беспокоясь о том, как бы «высокомерие маркизы и скверные шуточки ее сынка» не сделали жизнь его протеже невыносимой, советует ему в таком случае все-таки закончить образование, но недалеко от Парижа: «Если высокомерие маркизы или скверные шуточки ее сынка сделают для вас этот дом совершенно невыносимым, я вам советую закончить ваше образование где-нибудь в семинарии в тридцати лье от Парижа, и лучше на севере, чем на юге. На севере народ более цивилизован и несправедливости меньше, и надо признаться, - добавил он, понизив голос, - что соседство парижских газет как-никак немного обуздывает этих маленьких тиранов» .
Итак, в случае неудачи аббат советует Жюльену заканчивать церковное образование недалеко (приблизительно в 130 километрах) от Парижа, там, где еще ощутимо «соседство парижских газет», ощутимо настолько, что способно сдерживать «маленьких тиранов» духовных семинарий, о которых Жюльен Сорель знает не понаслышке.
Наблюдая за жизнью буржуазных домов, Жюльен заметил, что высшая политика здесь «служит обычной темой разговора», а «в домах того круга, к которому принадлежал маркиз, только в минуты бедствий». К наблюдениям героя автор добавляет и свои, замечая, что «потребность развлекаться и в наш скучающий век. непреодолима», однако на эти развлечения распространялся ряд ограничений: «В разговорах не допускалось только никаких шуточек над Господом Богом, над духовенством, над людьми с положением, над артистами, которым покровительствует двор, - словом, над чем-либо таким, что считалось раз навсегда установленным; не допускалось никаких лестных отзывов о Беранже, об оппозиционных газетах, о Вольтере, о Руссо, ни о чем бы
то ни было, что хоть чуть-чуть отдает свободомыслием, самое же главное - никоим образом не, допускалось говорить о политике; обо всем остальном можно было разговаривать совершенно свободно» .
Нельзя не заметить того, как «оппозиционные газеты» оказываются в одном ряду с Беранже, Вольтером, Руссо и со всем, «что хоть чуть-чуть отдает свободомыслием». Значит, оппозиционная пресса для высшего светского общества была явлением такого же порядка, что и поэзия Беранже, трактаты и повести Вольтера и Руссо.
Наблюдая за тем, как на светских приемах «разговор обычно поддерживался двумя виконтами и пятью баронами», Жюльен Сорель знал, что этих господ характеризует рента «от шести до восьми тысяч ливров», а также то, что «четверо из них выписывали «Котидьен», а трое - «Газет де Франс» . Обе газеты принадлежали правительству Франции. Для современников Стендаля такая характеристика была вполне исчерпывающей, так как свидетельствовала о завидном материальном положении и о вполне определенных политических пристрастиях.
Маркиз де Ла-Моль, вынужденный в определенный момент «довольствоваться обществом одного Жюльена», своего секретаря, однажды «был крайне удивлен, обнаружив у него какие-то мысли». Одной из причин того, что у и без того одаренного, наделенного острым умом юноши появились свои мысли, является пресса. Сам маркиз способствовал политическому развитию своего секретаря: «Он заставлял его читать себе вслух газеты. Вскоре юный секретарь уже сам был в состоянии выбирать интересные места. Была одна новая газета, которую маркиз ненавидел: он поклялся, что никогда не будет ее читать, и каждый день говорил о ней. Жюльен смеялся. Возмущаясь нынешним временем, маркиз заставлял Жюльена читать себе Тита Ливия: импровизированный перевод прямо с латинского текста забавлял его» .
Регулярное чтение газет научило Жюльена Сореля находить в них самое интересное, чтобы не читать все подряд. Однако в этом эпизоде больший интерес с точки зрения раскрытия психологии маркиза представляет упоминание новой газеты, которую последний ненавидел и «поклялся, что никогда не будет ее читать», но при этом «каждый день говорил о ней». Это психологически очень точно и интересно, когда героя привлекает то, что вызывает его раздражение и даже ненависть, когда отвратное одновременно выступает и как привлекательное.
С другой стороны, систематическое чтение прессы привело Жюлье-на Сореля к неутешительным выводам. Он заметил, что для ведения серьезных разговоров с дипломатами, которых он не без иронии называет
«великими», газетных истин явно недостаточно: «Никак не угадаешь, что надо сказать, когда говоришь с нашими великими дипломатами, - отвечал Жюльен. - У них просто страсть какая-то заводить серьезные разговоры. Так вот, если придерживаться общих мест и газетных истин, прослывешь глупцом <.>» .
Получается, что истины, которыми питаются читатели газет, делают их глупцами, а это значит, что и граф Норбер, просматривающий газеты на случай, если вечером зайдет разговор о политике, должен восприниматься именно в таком качестве.
Однако сила прессы главному герою романа хорошо известна, и он попытался ею воспользоваться. Когда Жюльен получил очередное письмо от мадмуазель де Ла-Моль с просьбой прийти ночью в сад и подняться по лестнице в ее покои для серьезного разговора, то почувствовал серьезную опасность и для своего «доброго имечка», и для жизни. Он сделал копии с писем мадмуазель де Ла-Моль и написал письмо своему другу Фуке, в котором изложил свою просьбу, обязательную к исполнению, если с ним что-то случится: «Друг мой, письмо, которое сюда вложено, ты вскроешь только в том случае, если что-нибудь случится, если ты услышишь, что со мной произошло нечто необыкновенное. Тогда сотри собственные имена в рукописи, которую я тебе посылаю, сделай восемь копий и разошли их по газетам в Марсель, Бордо, Лион, Брюссель и так далее; через десять дней отпечатай эту рукопись и пошли первый экземпляр маркизу де Ла-Молю, а недели через две разбросай ночью остальные экземпляры по улицам Верьера» .
В действиях, которых ждет от своего приятеля Жюльен Сорель, есть своя логика. Ему мало, чтобы правду узнали маркиз де Ла-Моль и родной Верьер. Включая в круг адресатов Марсель, Бордо, Лион, Брюссель, он стремится к тому, чтобы эта правда стала достоянием и Франции, и Швейцарии. В таком случае потеря доброго имени и даже потеря самой жизни будут отомщены и в какой-то степени оправданы. В газеты должен был попасть весьма примечательный документ, о котором автор сообщает: «В этом маленьком оправдательном документе, написанном в форме повествования, который Фуке надлежало вскрыть, только если случится что-нибудь необычайное, Жюльен постарался, насколько возможно, пощадить доброе имя м-ль де Ла-Моль; однако он все же весьма точно описал свое положение» .
Когда у де Ла-Моля возникает необходимость проверить память своего секретаря, вызванный к нему Жюльен застает маркиза, который «раздраженно мял в руках свежий номер «Котидьен», тщетно ста-
раясь скрыть необычайную серьезность». Уже достаточно опытный в общении с маркизом Жюльен, понимая, «что должен совершенно всерьез принимать этот шутливый тон, которым с ним старались говорить», предлагает своему хозяину:
«- Вряд ли этот номер «Котидьен» достаточно занимателен, но если господин маркиз разрешит, завтра утром я буду иметь честь прочитать его весь наизусть.
Как? Даже объявления?
В точности. Не пропуская ни слова.
Вы ручаетесь, вы мне обещаете это? - вдруг спросил маркиз с неожиданной серьезностью <...>» .
Однако у маркиза был свой план: он предлагает во время их беседы исписать страниц двадцать, а вернувшись домой, выкроить из них страницы четыре и выучить их наизусть «вместо всего номера «Котидьен» .
Однако на этом история с заучиванием газетного номера наизусть не закончилась. На следующий день, уже в дороге Жюльен сообщает маркизу:
«<.> - Сударь, - сказал Жюльен, - покуда мне поправляли этот костюм, я выучил наизусть первую страницу сегодняшнего номера «Котидьен».
Маркиз взял газету, и Жюльен прочел на память все, не сбившись ни в одном слове. «Превосходно, - сказал себе маркиз, который в этот вечер сделался сущим дипломатом. - По крайней мере, юноша не замечает улиц, по которым мы едем» .
Газета в приведенной истории выступает как средство проверки памяти героя. Ее достоинство в этом случае таково, что газету, в отличие от книги, нельзя выучить заранее, а потом сделать вид, что ее выучили за одну ночь. Как выясняется позже, заучивание имело и другую цель: во время проверки этого заучивания спутник маркиза, занятый пересказом, не замечает улиц, по которым его везут по секретному адресу.
На квартире, куда Жюльен Сорель попал вместе с маркизом, история с проверкой памяти по газете имела продолжение: «Представляю вам господина аббата Сореля, - сказал маркиз. - Он наделен изумительной памятью; всего лишь час назад я сообщил ему о том, что, быть может, ему выпадет честь удостоиться высокой миссии, и он, дабы показать свою память, выучил наизусть всю первую страницу «Котидьен».
А-а! Сообщения из-за границы этого бедняги Н., - промолвил хозяин дома.
Он поспешно схватил газету и, состроив какую-то нелепую мину, ибо старался придать себе внушительный вид, поглядел на Жюльена. - Прошу вас, сударь, - сказал он.
Наступило глубокое молчание, все глаза устремились на Жюльена; он отвечал так хорошо, что после двадцати строк герцог прервал его, промолвив:
Довольно» .
Только здесь Жюльен Сорель по-настоящему понял, что «попал, по меньшей мере, в заговорщики». Его память нужна была для того, чтобы запомнить весь разговор, а потом по памяти оформить его протоколом, который со временем стал достоянием общественности. Пересказывая его содержание, писатель говорит о том, что представляет только «краткое изложение его, хотя и довольно бледное», а полностью этот протокол ко времени написания романа можно прочитать в газете: «Протокол Жюльена занял двадцать шесть страниц; вот краткое изложение его, хотя и довольно бледное, ибо пришлось, как это всегда делается в подобных случаях, выпустить разные курьезы, изобилие коих могло бы оттолкнуть или показаться неправдоподобным (см. «Газет де три-бюно»)» .
Писатель не боится отправлять читателя к газете, в которой был полностью напечатан протокол заседания заговорщиков. Он находит в такой отсылке вполне логичное оправдание, несмотря на то, что буквально перед этим пояснением в романе есть слова издателя газеты, тоже участника заговора, который, рассуждая о политике, сам отказывает прессе в способности верно и выразительно отражать ее процессы, да еще и учитывать при этом интересы всех читателей: «Политика, - возражал автор, - это камень на шее литературы; не пройдет и полгода, как он потопит литературное произведение. Политика средь вымыслов фантазии - это все равно, что выстрел из пистолета среди концерта: душераздирающий звук, но при этом безо всякой выразительности. Он не гармонирует ни с какими инструментами. Политика насмерть разобидит одну половину моих читателей, а другой половине покажется скучной, ибо то, что они читали сегодня утром в газете, было куда интереснее и острее... » .
Издатель уверен в том, что отражение политических событий в газете «куда интереснее и острее» чем то, каковыми на самом деле эти события являются. Значит, периодическая печать идет по пути искажения истинной политической картины, за счет придания ей особой остроты и добавления «интересных» подробностей.
Однако, несмотря на то, что в газете «куда интереснее и острее», чем в жизни, некоторые из заговорщиков считают газеты едва ли не единственным источником информации о политических событиях. Эти же газеты для них являются главным виновником того, что к концу 20-х годов во Франции, а особенно в Париже, так распространилось социальное зло. Молодой епископ Агдский, участник дискуссии заговорщиков, в связи с их целями заявляет: «Ныне, господа, требуется сокрушить не одного человека, а весь Париж. Вся Франция берет пример с Парижа. Какой толк вооружать ваши пятьсот человек в каждом департаменте? Затея рискованная, и добром она не кончится. Зачем нам вмешивать всю Францию в дело, которое касается одного Парижа? Только Париж, со своими газетами, со своими салонами, породил это зло, пусть же и погибнет этот новый Вавилон» .
По мнению священника, разделяемого и другими участниками заговора, среди главных виновников зла, поразившего Францию, - Париж, прежде всего, «со своими газетами». Солидарен с молодым епископом, к примеру, маркиз де Ла-Моль, предлагающий, чтобы во Франции было только две партии, «но чтобы это были две партии не только по имени, а две совершенно четкие, резко разграниченные партии. Установим, кого надо раздавить. С одной стороны, журналисты, избиратели, короче говоря, общественное мнение; молодежь и все, кто ею восхищается <...>» .
Отнюдь не случайно первыми в списке, «кого надо раздавить», оказываются журналисты, которые, наряду с избирателями, представляют «общественное мнение», раздавить и молодежь, а также всех тех, кто ею восхищается.
Жюльен Сорель начинает понимать газеты тоже в качестве зла по-настоящему в тот момент, когда оказался в тюрьме, когда уже во время следствия он ожидает смертельного приговора. В письме к мадемуазель де Ла-Моль, написанном в камере, он замечает, что «отомстил за себя», но «к несчастию, имя мое попадет в газеты, и мне не удастся исчезнуть из это мира незаметно. Прошу простить меня за это» .
Имя преступника, попавшее в газеты, доставляет неприятности не только ему, но и тем, кто был с ним близок, кто ему доверял и доверился. Отсюда - извинение ждущего смертного приговора перед тем, кто остается жить. Человек, мечтавший о том, чтобы прославить свое имя, сожалеет в итоге о том, что оно и в самом деле будет прославлено, и ему не удастся уйти из этого мира незамеченным. При этом, однако, он не забывает сравнивать себя с Наполеоном, который и в заточении не на-
ложил на себя руки. Имя Наполеона, его пример удерживают Жюльена Сореля от самоубийства в тюрьме.
Показательно, что после вынесения приговора, который определил Жюльену Сорелю смертную казнь, газета неизменно присутствует в его размышлениях о том, как приведение приговора в исполнение будет воспринято людьми, с которыми он был близок, которые были ему дороги. Приняв решение не подавать апелляцию, «он погрузился в задумчивость»: «Почтальон принесет газету1, как всегда, в шесть часов, а в восемь, после того как господин де Реналь прочтет ее, Элиза на цыпочках войдет и положит газету ей на постель. Потом она проснется и вдруг, пробегая глазами, вскрикнет, ее прелестная ручка задрожит, она прочтет слова: «В десять часов пять минут его не стало».
Она заплачет горючими слезами, я знаю ее. Пусть я хотел убить ее, - все будет забыто, и эта женщина, у которой я хотел отнять жизнь, будет единственным существом, которое от всего сердца будет оплакивать мою смерть.
«Удачное противопоставление!» - подумал он, и все время, все эти пятнадцать минут, пока Матильда продолжала бранить его, он предавался мыслям о г-же де Реналь. И хотя он даже время от времени и отвечал на то, что ему говорила Матильда, он не в силах был оторваться душой от воспоминаний о спальне в Верьере. Он видел: вот лежит безансонская газета на стеганом одеяле из оранжевой тафты; он видел, как ее судорожно сжимает эта белая-белая рука; видел, как плачет г-жа де Реналь... Он следил взором за каждой слезинкой, катившейся по этому прелестному лицу» .
Газета в этом эпизоде выступает в качестве детали, без которой картина была бы и не полной, и менее выразительной. Она является не простым дополнением интерьера, такого дорого и памятного для Жюльена пространства, она несет весть о том, что героя уже нет на свете, и ее сжимает «эта белая-белая рука», которая когда ласкала его, она там, где герой был по-настоящему счастлив.
Мысль о газете еще однажды придет герою, но совсем уже по другому поводу. Когда местный священник добивался встречи с Жюльеном Сорелем, «чтобы смягчить сердце этого отступника», герой, «не помня себя от ярости», воскликнул: «О, родина моя, в каком темном невежестве ты еще пребываешь! <...> Этому попу хочется попасть в газеты, и уж, конечно, он этого добьется. Ах, гнусные провинциалы!
Курсив в приведенном отрывке наш - С.А., С.В.
В Париже мне не пришлось бы терпеть таких унижений. Там шарлатанят искуснее» . В поступке священника Жюльен угадал только желание провинциала «попасть газеты», что представляется ему таким же шарлатанством, как и в Париже, только там шарлатаны были более искусными.
В романе «Пармская обитель» (1839) местом действия избрана Италия времен Реставрации, об этом автор сообщает в предисловии, как о первой неприятности для читателя: «действующие лица у меня - итальянцы, а это может уменьшить интерес к книге, так как сердца итальянцев сильно отличаются от сердец обитателей Франции; в Италии люди искренни, благодушны и не боязливы, - говорят то, что думают, тщеславие находит на них лишь приступами, но тогда оно становится страстью, именуемой puntiglio. И, наконец, они не смеются над бедностью»1 (Пер. Н. Немчинова).
Писателя волнует судьба того поколения итальянцев, которое входило в жизнь на рубеже двух столетий, входило с мечтой о единой и независимой родине.
Уже первый абзац романа, повествующий о событиях в Милане в 1796 году, дает выразительный образ выходившей три раза в неделю одной миланской газеты: «15 мая 1796 года генерал Бонапарт вступил в Милан во главе молодой армии, которая прошла мост у Лоди, показав всему миру, что спустя много столетий у Цезаря и Александра появился преемник. Чудеса отваги и гениальности, которым Италия стала свидетельницей, в несколько месяцев пробудили от сна весь ее народ; еще за неделю до вступления французской армии жители Милана видели в ней лишь орду разбойников, привыкших убегать от войск его императорского и королевского величества, - так, по крайней мере, внушала им трижды в неделю миланская газетка, выходившая на листке дрянной желтой бумаги величиною с ладонь».
Сам внешний вид газетки «величиной с ладонь», да к тому же выходившей на «листке дрянной желтой бумаги», уже не вызывает уважения. Но главное в том, что армия, которая на глазах Италии проявляла «чудеса отваги и гениальности», представлялась этой газеткой в качестве орды разбойников и трусов. То есть газета три раза в неделю снабжала своих сограждан откровенной ложью.
Это не мешает главному герою романа Фабрицио после ранения искать именно в газетах информацию о том произошедшем, в чем он при-
нимал самое непосредственное участие. По замечанию писателя, «он остался ребенком только в одном отношении: ему очень хотелось знать, было ли то, что он видел, действительно сражением и было ли это сражение - битвой при Ватерлоо. Впервые в жизни ему доставляло удовольствие чтение: он все надеялся отыскать в газетах или в рассказах об этой битве описание тех мест, по которым он проезжал в свите маршала Нея и другого генерала».
Вынужденный скрываться от властей как воевавший на стороне Наполеона, Фабрицио получает от каноника Борда инструкции, как ему необходимо себя вести «во время его добровольного изгнания в Рома-ньяно». Один из пунктов этой инструкции гласил: «Никогда не бывать в кофейнях, никогда не читать газет, кроме двух правительственных листков - туринского и миланского, и вообще выказывать большую неохоту к чтению, а главное, не читать никаких книг, написанных после 1720 года, - самое большее можно сделать исключение для романов Вальтер Скотта».
Такое наставление свидетельствует о том, что человек, читавший что-либо помимо «правительственных листков», мог вызвать подозрения, он ставился на заметку, что в положении Фабрицио было недопустимо.
Однако тяга героя к газетам не пропадает и во время добровольного изгнания в Романьяно. Только делать это приходится тайно от окружающих: «он ходил пешком за три лье ради того, чтобы в непроницаемой, как ему казалось, тайне читать «Конститюсьонель» - он считал эту газету откровением. «Это так же прекрасно, как Альфиери и Данте!» - часто восклицал он. У Фабрицио была одна черта, роднившая его с французской молодежью: он серьезнее относился к любимой верховой лошади и к излюбленной газете, чем к своей благомыслящей любовнице».
«Конститюсьонель» - французская либеральная газета, основанная в 1815 году, была излюбленной, видимо, потому, что герой питал особую симпатию к Наполеону. Он уподобляет эту газету поэзии Данте и Витторио Альфиери, считая ее так же прекрасной, как их поэзия.
Пресса были настолько важным элементом жизни Фабрицио, что, когда он оказался заточенным в крепость, Клелия наряду с собственными коротенькими записками передавала ему в камеру книги и газеты.
В романе есть газеты, которые никак не могут вызывать симпатий главного героя, его единомышленников. Когда генерала Фабио Конти назначают комендантом крепости, «стало известно, что в Парме будет издаваться газета ультрамонархического направления».
В романе есть примечательный эпизод, когда герцогиня обсуждает с человеком, который решился на такое издание, возможные последствия этого предприятия:
«- Сколько раздоров породит такая газета! - сказала герцогиня.
Ну что ж! Мысль об ее издании, пожалуй, верх моей изобретательности, - смеясь, ответил граф. - Мало-помалу руководство газетой у меня отнимут самые ярые монархисты, - разумеется, против моей воли. Я уже распорядился назначить хорошее жалованье редакторам. Со всех сторон будут добиваться этих должностей. Дело это займет нас месяца на два, а тем временем все позабудут, какая опасность мне грозила. Две важные особы, П. и Д., уже выставили свои кандидатуры».
Герцогиня уверена в том, что в газете графа будут печатать «возмутительные нелепости», однако последнего этим смутить нельзя, ибо будучи дальновидным и даже хитрым политиком, он на это и рассчитывает: «Я на это и рассчитываю, - возразил граф. - Принц будет читать ее каждое утро и восхищаться моими взглядами, - ведь я ее основатель. Отдельные мелочи он станет одобрять или порицать, и так пройдут два часа из тех, которые он посвящает работе. Газета вызовет, конечно, нарекания, но к тому времени, когда поступят серьезные жалобы, - то есть месяцев через восемь - десять, - она уже полностью будет в руках махровых монархистов. Отвечать придется им. Эта партия мне мешает, и я выступлю против ее газеты. Но в конце концов лучше писать самые дикие нелепости, чем отправить на виселицу хоть одного человека. Кто помнит нелепость, напечатанную в официозной газете, через два года после выхода номера? А вот сыновья и родственники повешенного будут питать ко мне ненависть, которая переживет меня и, пожалуй, сократит мою жизнь».
Для того чтобы в условиях даже после поражения при Ватерлоо найти в газету «ультрамонархического направления» достойных сотрудников, необходимо хорошее жалование редакторам. При этом герцогиня почему-то уверена в том, что газета такого толка будет печатать «возмутительные нелепости», а издатель газеты абсолютно с этим согласен. Более того, он на это и рассчитывает. Только возмутительные нелепости возбудят к нему симпатии монархической семьи, самого принца. Есть и еще одно оправдание этим нелепостям, против которого что-либо трудно возразить: «лучше писать самые дикие нелепости, чем отправить на виселицу хоть одного человека». Весьма убедительно звучат слова о том, как людская память сохраняет напечатанное в «официозной газете» в сравнении с тем, что и как помнят родственники пове-
шенного. Писатель явно оказывается на стороне издателей, которые, независимо от направленности и стиля своего издания, независимо от того, насколько либеральным или реакционным, оппозиционным или официозным оно является, все равно выглядят лучше, чем те, которые повелевают судьбами людей и их жизнями.
Разговор об официозной печати на этом не прекращается. Он возникает вновь во время аудиенции Фабрицио у принца. Инициатором ее стал сам принц, «сказав несколько слов о великих принципах устроения общества и государства», он заметил: «Принципы эти, конечно, удивляют вас, молодой человек, . - да, эти принципы, конечно, удивляют вас, молодой человек. Признаюсь, они совсем не похожи на осанну самодержавию (он так и сказал!), которую вы каждый день можете видеть в моей официозной газете. Но, Боже мой, что я говорю! Наших газетных писак вы, конечно, не читаете!»
Принц, который называет официозную газету своей, пытается уверить Фабрицио в том, что принципы устроения общества и государства, которых он придерживается, «совсем не похожи на осанну самодержавию», которой ежедневно наполнена принадлежащая ему газета. Выходит, что пресса не является зеркальным отражением тех истинных пред-ставлений и принципов, которых придерживаются люди, ею владеющие. Примечательно и то, как пренебрежительно называет «писаками» принц преданных журналистов, на него работающих, своим пером отстаивающих его идеологию. Значит, принц знал цену этой преданности и этой работе.
Фабрицио спешит сделать комплемент официозной газете принца: «Прошу прощения, ваше высочество, я не только читаю пармскую газету, но нахожу, что в ней пишут довольно хорошо, и так же, как эта газета, я полагаю, что все, произошедшее с тысяча семьсот пятнадцатого года, то есть со времени смерти Людовика Четырнадцатого, было и престу-плением и глупостью».
Автор словно бы боится того, что читатель, зная Фабрицио, после таких слов заподозрит его в двоедушии, тем более что и любимая газета у него было совершенно иного толка. Поэтому после ухода героя от принца, он через несколько абзацев поясняет: «Фабрицио действительно верил почти всему, что он наговорил принцу, хотя и двух раз в месяц не думал о «великих принципах». У него была жажда жизни, у него был ум, но он был верующим».
Кроме того, у героя было свое понимание свободы, свое понимание счастья, которые расходились с модными их толкованиями, по-
разившими современное общество, что не мешало однако ему, даже рискуя, читать французские газеты, писавшие в духе этих новомодных представлений: «Стремление к свободе, новые идеи и культ счастья для большинства, которые увлекали девятнадцатый век, являлись в его глазах модой, ересью, недолговечной, как и всякая ересь, и неизбежно должны были исчезнуть, погубив, однако, много человеческих душ, подобно тому, как губит человеческую плоть чума, на время воцарившаяся в каком-нибудь крае. Но, несмотря на все это, Фабрицио с наслаждением читал французские газеты и даже совершал неосторожные поступки, чтобы их раздобыть».
Опасность от чтения в Италии, в частности в Парме, французских газет была вполне реальной. В конце романа читатель узнает от одного государственного деятеля, графа, что, покидая свой пост, он оставит «все дела в невообразимом беспорядке; у меня в различных моих министерствах, - признается он, - было человек пять толковых и трудолюбивых чиновников; два месяца назад я перевел их на пенсию за то, что они читали французские газеты, и посадил на их место круглых дураков».
Чтение именно французских газет стало причиной того, что толковые и трудолюбивые чиновники были отправлены на пенсию, а их места заняли «круглые дураки». По логике этого героя, получается, что только «круглые дураки» в наше время в Италии не читают французских газет, хотя власть этого и не приветствует.
Французские газеты вспоминаются в романе Стендаля и в связи с приемом у маркизы Крешенци, однако здесь представлены как раз-таки те, кто их не читает: «Через полчаса после облезлых лизоблюдов прибывало пять-шесть офицеров с зычными голосами и воинственной осанкой, обычно обсуждавших вопрос о количестве и размере пуговиц, которые необходимо нашивать на солдатские мундиры, для того чтобы главнокомандующий мог одерживать победы. В этой гостиной было бы опрометчивостью упоминать о новостях, напечатанных во французских газетах; даже если бы известие оказалось наиприятнейшим, как, например, сообщение о расстреле в Испании пятидесяти либералов, рассказчик тем не менее изобличил бы себя в чтении французских газет. Все эти люди считали верхом ловкости выпросить к своей пенсии каждые десять лет прибавку в сто пятьдесят франков. Так монарх делит со своим дворянством удовольствие царить над крестьянами и буржуа <.>».
Так или иначе, но обсуждение вопроса «о количестве и размере пуговиц» для войска главнокомандующего, который рассчитывает на
победу, и способность выпрашивать прибавку к пенсии выступают как оппозиция французским газетам. Автор создает впечатление, что читающие их не способны на такую «глубокомысленность» и такую «воинскую» ловкость.
Чтению французских газет самим Фабрицио не мешает даже его согласие с дядей, который считает, что «не нам разрушать престиж власти: французские газеты и без нас расправляются с ним довольно успешно».
Мнения этих газет боятся все, в том числе и принц. Когда возникает опасность того, что Фабрицио будет отравлен в крепости, куда он заточен, принца волнует не столько сам факт его возможной гибели, сколько то, что данный факт будет известен и опозорит его на всю Европу: «В моих владениях, сокрушается он, - отравляют заключенных, а мне ничего об этом неизвестно! Расси хочет опозорить меня перед всей Европой! Бог весть, что я прочту через месяц в парижских газетах!.. »
Иногда в романе пресса выступает с неожиданной для героя стороны, которого мы привыкли видеть в стремлении с помощью прессы составить представление о современной жизни, о политике, о себе. Так газета упоминается в связи с историей «с поджарой лошадью», которую Фабрицио бросил «на берегу Лаго-Маджоре». Чувствуя свою вину, он объявляет: «Я твердо решил, - очень серьезно сказал Фабрицио, - возместить хозяину лошади все расходы по объявлениям в газете и прочие издержки по ее розыску; крестьяне, наверное, нашли ее и вернут. Я буду внимательно читать миланскую газету и, конечно, натолкнусь там на объявление о пропаже этой лошади, - я хорошо знаю ее приметы».
В данном случае газета выступает для героя как одно из средств искупить свою вину и возместить в том числе и расходы хозяина лошади на объявления в газетах.
Новости в Парме могут распространяться весьма быстро и без помощи газет. Случается даже так, что, распространившись в виде слухов, пармская новость возвращается затем в Парму из Парижа, но уже благодаря газетам и в измененном виде. Так случается с новостью о назначении нового епископа пармского: «<.> Буржуа, а за ними и простой народ, заключили, что принц, несомненно, решил сделать монсиньора дель Донго архиепископом Пармским. В кофейнях хитроумные политики даже утверждали, что нынешнему архиепископу, отцу Ландриани, ведено подать в отставку под предлогом болезни, а в награду за это ему, очевидно, назначат солидную пенсию из доходов от табачной моно-
полии; такие слухи, дойдя до архиепископа, очень его встревожили, и на несколько дней его ревностные заботы о нашем герое значительно ослабели. Через два месяца эта важная новость появилась в парижских газетах с маленьким изменением: архиепископом собирались, оказывается, назначить «графа Моска, племянника герцогини Сансеверина».
Здесь важно не только то, что новость пришла с маленьким изменением, но и то, что эта «важная новость» пришла из Парижа только спустя два месяца: срок необычайно большой для важной новости.
В романе Стендаля газеты очень часто вводят своих читателей в заблуждение, выдают желаемое за действительное, публикуют непроверенную, а то и откровенно сфабрикованную информацию. Встретив герцогиню, которая не позволила Фабрицио открыто вернуться в Парму, граф рассказывает ей о том, что в городе «реакция в полном разгаре». Наряду с другими показателями реакции он предупреждает собеседницу: «<...> у нас тут все постарались замять. Если ты заглянешь в нашу газету, то узнаешь, что некий Барбоне, писец из крепости, умер от ушибов, упав из экипажа. А шестьдесят с лишним бездельников, в которых я приказал стрелять, когда они бросились на статую принца в дворцовом саду, отнюдь не убиты, а благополучно здравствуют, но только отправились путешествовать. Граф Дзурла, министр внутренних дел, лично побывал в доме каждого из этих злосчастных героев, дал по пятнадцати цехинов их семьям или друзьям и приказал говорить, что покойник путешествует, весьма решительно пригрозив тюрьмой, если только посмеют заикнуться, что он убит. Из министерства иностранных дел специально послан человек в Милан и Турин договориться с журналистами, чтобы они ничего не писали о печальном событии, - такой у нас установлен термин; человек этот должен также поехать в Лондон и в Париж и дать там во всех газетах почти официальные опровержения всем возможным толкам о происходивших у нас беспорядках. Второго чиновника направили в Болонью и Флоренцию. Я только плечами пожал».
Административными и репрессивными мерами можно остановить беспорядки, можно наказать виновных, но создать нужное представление об этих событиях, успокоить взволнованное ими общество нельзя. Здесь власть прибегает к возможностям прессы, печатая в официозной газете искаженную информацию, предпринимая меры, чтобы «дого-вориться с журналистами», давая «почти официальные опровержения» в газетах европейских столиц «всем возможным толкам».
Таким предстает концепт средства массовой информации в видении персонажей двух романов и их автора, писателя Стендаля.
Фредерик Стендаль - литературный псевдоним Анри Мари Бейля, известного французского писателя, являющегося одним из основоположников жанра психологического романа, входящего в число самых выдающихся писателей Франции XIX в. При жизни он снискал славу в меньшей степени беллетриста и в большей - как сочинитель книг, рассказывающих об итальянских достопримечательностях. Появился на свет 23 января 1783 г. в Гренобле. Отец его, состоятельный адвокат, рано потерявший жену (Анри Мари было 7 лет) не уделял достаточно внимания воспитанию сына.
Будучи воспитанником аббата Ральяна, Стендаль проникся антипатией к религии и церкви. Увлечение сочинениями Гольбаха, Дидро и других философов-просветителей, а также Первая французская революция оказали огромное воздействие на формирование взглядов Стендаля. Всю дальнейшую жизнь он сохранял верность революционным идеалам и защищал их так решительно, как не делал никто из его собратьев по перу, живших в XIX в.
На протяжении трех лет Анри учился в Центральной школе Гренобля, а в 1799 г. уехал в Париж, собираясь стать учащимся Политехнической школы. Однако переворот Наполеона произвел на него столь сильное впечатление, что он записался в действующую армию. Молодой Анри оказался на итальянском Севере, и эта страна навсегда осталась в его сердце. В 1802 г., преисполнившись разочарования в политике Наполеона, он подал в отставку, обосновался на три года в Париже, много читал, превратившись в завсегдатая литературных салонов и театров, грезя при этом карьерой драматурга. В 1805 г. он снова оказался в армии, но на этот раз в качестве интенданта. Сопровождая войска в военных походах до 1814 г., он, в частности, принимал участие в сражениях наполеоновской армии в России в 1812 г.
Негативно относясь к возвращению монархии в лице Бурбонов, Стендаль после поражения Наполеона уходит в отставку и на семь лет переезжает в итальянский Милан, где появляются первые его книги: «Жизнь Гайдна, Моцарта и Метастазио» (опубликована в 1817 г.), а также исследования «Рим, Неаполь и Флоренция» и двухтомник «Истории живописи в Италии».
Начавшееся в стране в 1820 г. гонение на карбонариев заставило Стендаля возвратиться во Францию, однако слухи о его «подозрительных» связях сослужили ему недобрую службу, вынуждая вести себя чрезвычайно осторожно. Стендаль сотрудничает с английскими журналами, не подписывая своим именем публикации. В Париже появляется целый ряд произведений, в частности, опубликованный в 1823 г. трактат «Расин и Шекспир», ставший манифестом французских романтиков. Эти годы в его биографии были достаточно тяжелым. Писатель преисполнился пессимизма, его материальное положение зависело от эпизодических заработков, он не раз за это время писал завещание.
Когда во Франции установилась Июльская монархия, в 1830 г. Стендаль получил возможность поступить на госслужбу. Король Луи назначил его консулом в Триест, но неблагонадежность позволила ему занять эту должность лишь в Чивита Веккии. Ему, имеющему атеистическое мировоззрение, сочувствующему революционным идеям, сочинявшему произведения, проникнутые духом протеста, было одинаково непросто проживать и во Франции, и в Италии.
С 1836 по 1839 г. Стендаль находился в Париже в длительном отпуске, в течение которого был написан последний его знаменитый роман - «Пармская обитель». Во время очередного отпуска, на этот раз короткого, он буквально на несколько дней приехал в Париж, и там с ним случился инсульт. Произошло это осенью 1841 г., а 22 марта 1842 г. он скончался. Последние годы жизни были омрачены тяжелым физическим состоянием, слабостью, невозможностью полноценно работать: так проявил себя сифилис, которым Стендаль заразился в юности. Не в состоянии писать сам и диктуя тексты, Анри Мари Бейль продолжал сочинять до самой смерти.
Мари́-Анри́ Бейль (фр. Marie-Henri Beyle; 23 января 1783, Гренобль - 23 марта 1842, Париж) - французский писатель, один из основоположников психологического романа. В печати выступал под различными псевдонимами, наиболее важные произведения опубликовал под именем Стенда́ль (Stendhal ). При жизни был известен не столько как беллетрист, сколько как автор книг о достопримечательностях Италии.
Анри Бейль (псевдоним Стендаль) родился 23 января 1783 г. в Гренобле в семье адвоката Шерюбена Бейля. Генриетта Бейль, мать писателя, умерла, когда мальчику исполнилось семь лет. Поэтому его воспитанием занимались тётка Серафи и отец. С ними отношения у маленького Анри не сложились. Тепло и внимательно к мальчику относился лишь его дед Анри Ганьон. Позже в автобиографии «Жизнь Анри Брюлара» Стендаль вспоминал: «Я был всецело воспитан моим милым дедом, Анри Ганьоном. Этот редкостный человек в своё время совершил паломничество в Ферней, чтобы повидать Вольтера, и был им прекрасно принят…» Анри Ганьон был поклонником просветителей и познакомил Стендаля с творчеством Вольтера , Дидро и Гельвеция . С тех пор у Стендаля зарождается отвращение к клерикализму. Из-за того, что Анри в детстве столкнулся с иезуитом Райяном, который заставлял его читать Библию, он всю жизнь испытывал ужас и недоверие к священнослужителям.
Учась в гренобльской центральной школе, Анри следил за развитием революции, хотя вряд ли понимал её важность. Он проучился в школе всего три года, освоив, по его собственному признанию, только лишь латынь. Кроме того, он увлекался математикой, логикой, занимался философией, изучал историю искусств.
В 1799 году Анри отправился в Париж с намерением поступить в Политехническую школу. Но вместо этого, вдохновленный переворотом Наполеона, поступает на службу в действующую армию. Он был зачислен сублейтенантом в драгунский полк. Влиятельные родственники из семейства Дарю выхлопотали для Бейля назначение на север Италии, и юноша навсегда влюбился в эту страну. Историк масонства А. Меллор полагает, что «масонство Стендаля не стало достоянием широкой гласности, хотя он и принадлежал в течение некоторого времени к ордену».
В 1802 году, постепенно разочаровавшись в Наполеоне, он подаёт в отставку и живёт на протяжении последующих трёх лет в Париже, занимаясь самообразованием, изучая философию, литературу и английский язык. Как следует из дневников того времени, будущий Стендаль мечтал о карьере драматурга, «нового Мольера». Влюбившись в актрису Мелани Луазон, молодой человек последовал за ней в Марсель. В 1805 году он снова вернулся на службу в армию, но на этот раз в качестве интенданта. В должности офицера интендантской службы наполеоновской армии Анри побывал в Италии, Германии, Австрии. В походах он находил время для размышлений и писал заметки о живописи и музыке. Он исписывал своими заметками толстые тетради. Часть этих тетрадей погибла при переправе через Березину.
В 1812 г. Анри принял участие в русской кампании Наполеона. Побывал в Орше, Смоленске, Вязьме, был свидетелем Бородинского сражения. Видел, как горела Москва, хотя собственно боевого опыта у него не было.
После падения Наполеона будущий писатель, негативно воспринимавший Реставрацию и Бурбонов, подает в отставку и уезжает на семь лет в Италию, в Милан. Именно здесь он подготавливает к печати и пишет свои первые книги: «Жизнеописание Гайдна, Моцарта и Метастазио» (1815), «История живописи в Италии» (1817), «Рим, Неаполь и Флоренция в 1817 году». Большие куски текста этих книг заимствованы из произведений других авторов.
Претендуя на лавры нового Винкельмана, Анри Бейль принимает в качестве основного псевдонима название родного города этого автора. В Италии Анри сближается с республиканцами - карбонариями. Здесь же он пережил безнадежную любовь к Матильде Висконтини, супруге польского генерала Я. Дембовского, которая рано умерла, но навсегда оставила след в его сердце.
В 1820 году в Италии начинается преследование карбонариев, в том числе друзей Стендаля, вынудившее его два года спустя вернуться на родину. Отвращение к реакционному австрийскому режиму, установившему своё господство на севере Италии, он впоследствии передаст на страницах романа «Пармская обитель». Париж встретил писателя неприветливо, так как сюда добрались слухи о его сомнительных итальянских знакомствах, ему приходится быть очень осторожным. Он печатается в английских журналах, не подписывая свои статьи. Лишь спустя сто лет был определен автор этих статей. В 1822 году он публикует книгу «О любви» в различные исторические эпохи. В 1823 г. в Париже увидел свет манифест французского романтизма - трактат «Расин и Шекспир».
В 20-е годы Стендаль стяжал себе в литературных салонах репутацию неутомимого и остроумного спорщика. В те же годы он создает несколько произведений, свидетельствующих о его движении в сторону реализма. Издает свой первый роман «Арманс» (1827), повесть «Ванина Ванини» (1829). В том же 1829 году ему предлагают создать путеводитель по Риму, он откликается, и так появляется книга «Прогулки по Риму», представляющая собой рассказ французских путешественников о поездке в Италию. В 1830 году выходит в свет роман «Красное и чёрное», основанный на происшествии, о котором автор прочёл в газетном разделе криминальной хроники. Эти годы были достаточно тяжёлыми в жизни писателя, не имеющего постоянного заработка. Он рисовал пистолеты на полях своих рукописей и писал многочисленные завещания.
После установления 28 июля 1830 года Июльской монархии во Франции, Стендаль поступает на государственную службу. Он был назначен французским консулом в Триесте, а затем в Чивитавеккию, где в качестве консула он проработает до самой смерти. В этом портовом городишке парижанину было скучно и одиноко, чиновничья рутина оставляла мало времени для литературных занятий. Чтобы развеяться, он часто ездил в Рим. В 1832 году начал писать «Воспоминания эготиста», а ещё через 2 года занялся романом «Люсьен Левен», который позднее забросил. С 1835 по 1836 годы был увлечён написанием автобиографического романа «Жизнь Анри Брюлара».
Выхлопотав себе продолжительный отпуск, Стендаль провёл в Париже плодотворные три года с 1836 по 1839. За это время были написаны «Записки туриста» (опубликованы в 1838) и последний роман «Пармская обитель». (Стендаль если не придумал слово «туризм», то первым ввёл его в широкий оборот). Внимание широкой читающей публики к фигуре Стендаля в 1840 году привлёк один из популярнейших французских романистов, Бальзак , в своём «Этюде о Бейле». Незадолго до смерти дипломатическое ведомство предоставило писателю новый отпуск, позволивший ему в последний раз вернуться в Париж.
Последние годы писатель находился в очень тяжелом состоянии: болезнь прогрессировала. В своём дневнике он писал, что принимает для лечения препараты ртути и иодид калия и что моментами он настолько слаб, что с трудом держит перо, и потому вынужден диктовать тексты. Препараты ртути известны многими побочными эффектами. Предположение, что Стендаль умер от сифилиса, не имеет достаточных подтверждений. В XIX веке отсутствовала релевантная диагностика этого недуга (так, например, гонорея считалась начальным этапом заболевания, отсутствовали микробиолоигические, гистологические, цитологические и иные исследования) - с одной стороны. С другой - целый ряд деятелей европейской культуры считались умершими от сифилиса - Гейне, Бетховен, Тургенев и многие другие. Во второй половине XX века эта точка зрения была пересмотрена. Так, например, Генрих Гейне сейчас рассматривается как страдавший одним из редких неврологических недугов (точнее говоря, редкой формой одного из недугов).
23 марта 1842 года Стендаль, потеряв сознание, упал прямо на улице и через несколько часов скончался. Смерть, вероятнее всего, наступила от повторного инсульта. Двумя годами ранее он перенёс первый инсульт, сопровождавшийся выраженной неврологической симптоматикой, включая афазию.
Похоронен Стендаль на кладбище Монмартр.
В завещании писатель просил написать на могильной плите (исполнили на итальянском):
Арриго Бейль
Миланец
Писал. Любил. Жил.
Художественная проза составляет малую толику написанного и опубликованного Бейлем. Чтобы заработать себе на хлеб, на заре своей литературной деятельности он в большой спешке «создавал жизнеописания, трактаты, воспоминания, мемуары, путевые очерки, статьи, даже своеобразные „путеводители“ и написал книг такого рода значительно больше, чем романов или новеллистических сборников» (Д. В. Затонский).
Его путевые очерки «Rome, Naples et Florence» («Рим, Неаполь и Флоренция»; 1818; 3 изд. 1826) и «Promenades dans Rome» («Прогулки по Риму», 2 т. 1829) на протяжении всего XIX века пользовались успехом у путешествующих по Италии (хотя основные оценки с позиций сегодняшней науки представляются безнадёжно устаревшими). Стендалю принадлежат также «История живописи в Италии» (т. 1-2; 1817), «Записки туриста» (фр. «Mémoires d"un touriste», т. 1-2, 1838), известный трактат «О любви» (опубликован в 1822).
Разбирая архивы Папского государства эпохи Возрождения, Стендаль обнаружил немало романтических историй, которые в 1830-е гг. подготовил для печати под названием «Итальянские хроники» (фр. «Chroniques italiennes»). Отдельное издание этих историй последовало в 1855 году.
Своё эстетическое кредо Стендаль выразил в статьях «Расин и Шекспир» (1822, 1825) и «Вальтер Скотт и „Принцесса Клевская“» (1830). В первой из них он трактует романтизм не как конкретно-историческое явление, присущее началу XIX века, а как бунт новаторов любой эпохи против условностей предыдущего периода. Эталон романтизма для Стендаля - Шекспир, который «учит движению, изменчивости, непредсказуемой сложности мировосприятия». Во второй статье он отказывается от вальтер-скоттовского тяготения к описанию «одежды героев, пейзажа, среди которого они находятся, черт их лица». По мнению писателя, куда продуктивнее в традиции мадам де Лафайет «описывать страсти и различные чувства, волнующие их души».
Как и другие романтики, Стендаль жаждал сильных чувств, но не мог закрывать глаза на торжество мещанства, последовавшее за свержением Наполеона. На смену веку наполеоновских маршалов - фигур по-своему столь же ярких и цельных, как кондотьеры Возрождения, - пришли «утрата личности, усыхание характера, распад индивида». Подобно тому, как другие французские писатели XIX века искали противоядие от пошлой обыденности в романтическом побеге на Восток, в Африку, реже на Корсику или в Испанию, Стендаль создал для себя идеализированный образ Италии как мира, сохранявшего, в его представлении, прямую историческую преемственность с дорогой его сердцу эпохой Возрождения.
В то время, когда Стендаль сформулировал свои эстетические взгляды, европейская проза находилась всецело под обаянием Вальтера Скотта. Передовые писатели предпочитали неспешное развёртывание повествования с обстоятельной экспозицией и пространными описаниями, призванными погрузить читателя в среду, где происходит действие. Подвижная, динамичная проза Стендаля опередила своё время. Он сам предсказывал, что его смогут оценить не ранее 1880 года. Андре Жид и Максим Горький характеризовали стендалевские романы как «письма в будущее».
И действительно, возрождение интереса к Стендалю пришлось на вторую половину XIX века. Поклонники Стендаля вывели из его произведений целую теорию счастья - т. н. бейлизм, который «предписывал не упускать ни одной возможности насладиться красотою мира, а также жить в ожидании неожиданного, находиться в постоянной готовности к божественной непредвиденности». Гедонистический пафос творчества Стендаля унаследовал один из крупных французских писателей Андре Жид, а доскональный анализ психологических мотивировок и последовательная дегероизация военного опыта позволяют считать Стендаля непосредственным предшественником Льва Толстого.
Психологические воззрения Стендаля не потеряли своего значения до наших дней. Так его теория «кристаллизации любви» представлена в 1983 году в виде выдержек из его текста (книги) «О любви» в «Хрестоматии по психологии эмоций», вышедшей под редакцией Ю. Б. Гиппенрейтер.
«Извинить бога можно только за то, что его не существует».
), французский писатель. Сын адвоката; воспитывался в семье деда, гуманиста и республиканца. В 1799 поступил на службу в военное министерство. Участвовал в итальянском походе Наполеона I (1800). Выйдя в отставку, занялся самообразованием, посещал театры и литературные кружки. Затем вернулся в армию и в качестве интенданта наполеоновских войск (1806‒14) исколесил почти всю Европу, был свидетелем Бородинского сражения и бегства французов из России. После падения Наполеона (1814) уехал в Италию, где поддерживал связи с вождями карбонариев, сблизился с итальянскими романтиками, подружился с Дж. Байроном. С 1821 жил в Париже, сотрудничал во французской и английской оппозиционной прессе. В 1830 стал французским консулом в Триесте, затем в Чивитавеккьи, где провёл последнее десятилетие своей жизни.
Первые произведения С. были посвящены музыке, которую он называл своей «самой сильной» страстью. В работах «Жизнь Гайдна, Моцарта и Метастазио» (1817), «Жизнь Россини» (1824) эстетические вкусы и симпатии С. выражены вполне определенно: он больше всего тяготел к итальянской опере (Д. Чимароза, Дж. Россини) с её мелодическим пением, искусством бельканто, к классическому симфонизму И. Гайдна и В. А. Моцарта.
В книге «История живописи в Италии» (т. 1‒2) и «Рим, Неаполь и Флоренция» (обе 1817) идеалистическая эстетика критикуется с позиций культурно-исторического метода, развивается взгляд на искусство как на средство отображения и познания действительности. В дальнейшем С. не раз выступал в роли блестящего популяризатора искусства («Прогулки по Риму», 1829, и др.). В 1822 С. опубликовал трактат «О любви» ‒ опыт конкретного психологического анализа, обогащенного личными переживаниями и наблюдениями.
Свидетельством активного участия С.
в спорах о романтических и классических направлениях в литературе служат две версии памфлета «Расин и Шекспир» (1823 и 1825), в которых он, противопоставляя глубокое и страстное искусство У. Шекспира обветшалым догмам эпигонов классицизма, требует отказа от пресловутых «трёх единств», создания новой драматургии, современной по духу. Защищая романтизм, С. в то же время отвергает установки консервативных романтиков с их бегством от действительности и идеализацией средневековья, мишурной экзотикой и, по сути дела, закладывает основы реалистического направления в литературе. Историзм в подходе к событиям, правдивая обрисовка положений и характеров, глубокий анализ тончайших переживаний человека, сатирическое изображение мирка светской черни ‒ все эти черты реалистического метода С. наметились уже в его первом, ещё не свободном от некоторого схематизма романе «Арманс» (т. 1‒3, 1827). В новелле «Ванина Ванини» (1829) сочувственно обрисован итальянский патриот-карбонарий.
Роман «Красное и чёрное» (1831) носит подзаголовок «Хроника XIX века»: в нём С. рисует широкую картину французского общества накануне Июльской революции 1830, обличая стяжательство буржуазии, мракобесие церковников, судорожные попытки аристократии сохранить свои сословные привилегии. Но главное в романе ‒ это описание драматического единоборства юного Жюльена Сореля с самим собой: природная честность, врождённое великодушие и благородство, возвышающие этого сына простого плотника над толпой окружающих его толстосумов, ханжей и титулованных ничтожеств, вступают в противоречие с его честолюбивыми помыслами, с попытками пробиться наверх любой ценой. Этот разлад между жаждой власти и отвращением к низменной погоне за ней приводит героя к гибели.
Ещё большей социальной остроты и обличительного пафоса С. достигает в неоконченном романе «Люсьен Левен» (1834‒1836, опубликован 1929), где будни Июльской монархии
,
пришедшей на смену Реставрации, предстают в виде трагикомического фарса. Пользуясь приёмами гротеска, С. обнажает отвратительную сущность государственного аппарата Луи Филиппа, в котором царят подкуп, клевета, шантаж; показывает армию, выродившуюся в банду карателей, расправляющуюся с восставшими рабочими; обличает приспособленчество части французской интеллигенции.
В поисках цельных характеров, пламенных страстей и героических деяний, которым, по убеждению С., не было места в современной ему Франции, писатель обращается к старинным хроникам и эпизодам национально-освободительной борьбы итальянского народа против австрийских поработителей. Толчком для создания романа «Пармская обитель» (1839) послужило как изучение хроник семейства Фарнезе, так и восстание, на самом деле происшедшее в герцогстве Моденском и спровоцированное самим герцогом. Перенеся место действия в Парму, С. превращает изображение нравов этого крохотного полицейского государства в символическую картину всей Европы периода реакции после Наполеоновских войн
.
В романе с огромной силой звучит тема свободолюбия, тема борьбы гордых и самоотверженных патриотов за освобождение и воссоединение Италии.
Из тех же источников С. черпал сюжеты для «Итальянских хроник» (создавались на протяжении 30-х гг.; отдельно изданы 1855), изображая в них незаурядные характеры эпохи Возрождения, моменты смертельной вражды, взрывы стихийных чувств, столь далёкие от подёрнутых паутиной благонадёжности и лицемерия нравов французской аристократии и буржуазии середины 19 в. Сатирическому показу этих измельчавших, погрязших в обыденности людишек посвящены «Записки туриста» (т. 1‒2, 1838).
С. оставил немало произведений, опубликованных уже посмертно. К ним относятся автобиографические повести «Жизнь Анри Брюлара» (1835, изд. 1890) и «Воспоминания эготиста» (1832, изд. 1892), полные метких бытовых зарисовок и тонких психологических наблюдений, неоконченный роман «Ламьель» (1839‒42, изд. 1889, полностью 1928) и «Чрезмерная благосклонность губительна» (1839, изд. 1912‒13), композиционно примыкающие к циклу «Итальянских хроник», а также дневники и обширная переписка.
Творчеству С. свойственно органическое сочетание трезвости взгляда и воодушевляющей романтики, элементов критики и психологической глубины. Вся его литературная деятельность была подчинена стремлению отразить драматизм жизни, создать пластически-объёмные, полнокровные образы, в которых запечатлены мысли и страсти породившей их эпохи.
Заслуживший при жизни признание немногих (П. Мериме, О. Бальзак, И. В. Гёте), С. был заново «открыт» во 2-й половине 19 в. С тех пор не прекращается публикация его рукописей, посвященных ему монографий и периодических изданий; ни одно поколение французских писателей не проходит мимо его творческого наследия. В 1933 в Гренобле, в квартире, где родился Анри Бейль, был создан Музей Стендаля. Поставлено несколько фильмов-экранизаций произведений С., в том числе «Ванина Ванини» (1922), «Пармская обитель» (1948), «Красное и чёрное» (1954).
В России сочинения С. стали известны уже в 30-е гг. 19 в.; ими восхищались А. С. Пушкин, Л. Н. Толстой.
Соч.: , etabl. du texte et pref. par H. Martineau, , P., 1927‒37; в рус. пер.‒ Собр. соч., под ред. А. А. Смирнова и Б. Г. Ревазова, т. 1‒15, Л. ‒ М.,‒1950; Собр. соч. в 15 тт. [Общая ред. и вступ. ст. Б. Г. Реизова], т. 1‒15, М., 1959.
Лит.:
Луначарский А, В., Стендаль, Собр. соч., т..), М., 1965; Реизов Б. Г., Стендаль. Годы ученья, Л., 1968; его же, Стендаль. Философия истории . Политика . Эстетика , Л., 1974; Горький М., [Преднел.], в кн.: Виноградов А. К., Избр. произв., т. 1, Три цвета времени, М., 1960; Виноградов А. К., Стендаль и его время, 2 изд., М., 1960; Эренбург И., Уроки Стендаля, в его кн.: Французские тетради, М., 1958; Фрид Я., Стендаль. Очерк жизни и творчества, 2 изд., М., 1967; Прево Ж., Стендаль, М.‒Л., 1960; ThibaudetA., Stendhal, P., 1931; Martineau Н., Petit dictionnaire stend-halien, P., 1948; «Europe», 1972, № 519‒521 (номер посвящен Стендалю).
═ Ю. Н. Стефанов.
Большая советская энциклопедия. - М.: Советская энциклопедия . 1969-1978 .
- … Википедия
Бейль Анри Мари, см. Стендаль (см. СТЕНДАЛЬ (французский писатель)) … Энциклопедический словарь
Бейль Анри Мари, французский писатель; см. Стендаль … Большая советская энциклопедия
- (Анри Мари Бейль) (1783 1842 гг.) писатель Архитектурный облик здания, который вызывает у нас чувство, соответствующее его назначению, это и есть стиль. Будем трудиться, потому что труд это отец удовольствия. В любви страсти совершенное счастье… …
Фр. Stendhal Сод … Википедия
Фредерик (настоящее имя Анри Бейль, 1783 1842) французский писатель, один из основоположников французского реалистического романа XIX в. Р. в Гренобле в буржуазной семье, почти все члены которой (за исключением деда вольтерьянца, оказавшего… … Литературная энциклопедия
СТЕНДАЛЬ (Stendhal) (наст. имя Анри Мари Бейль, Beyle) (1783 1842), французский писатель. Книга «Расин и Шекспир» (1823 25) первый манифест реалистической школы. Мастерством психологического анализа, реалистическим изображением общественных… … Энциклопедический словарь
Стендаль (Stendhal) (наст. имя и фамилия Анри Мари Бейль, A. Marie Beyle) (1783 1842) Стендаль. Stendhal. Биография Французский писатель. Стендаль родился 23 января 1783 в Гренобле, в семье адвоката. Воспитывался в семье деда республиканца. В… … Сводная энциклопедия афоризмов
Стендаль - Стендаль. СТЕНДАЛЬ (Stendhal) (настоящее имя Анри Мари Бейль) (1783 1842), французский писатель. Книга Расин и Шекспир (1823 25) первый манифест реалистической школы. Психологическим мастерством, трезво–реалистическим изображением общественных… … Иллюстрированный энциклопедический словарь
- (Stendhal) (настоящее имя Анри Мари Бейль) (1783 1842), французский писатель. Книга Расин и Шекспир (1823 25) первый манифест реалистической школы. Психологическим мастерством, трезво реалистическим изображением общественных противоречий отмечены … Современная энциклопедия
Изучая непростую, во многом противоречивую биографию Стендаля, становится ясно, что он был мужественным, стойким и страстным человеком.
Анри Мари Бейль появился на свет в Гренобле – прекрасном городе на юге-востоке Франции. Это событие в семействе юриста Шерюбена Бейль и его жены Аделаиды-Генриетты Бейль произошло 23 января 1783 года.
К сожалению, когда мальчику минуло 7 лет, его мать скоропостижно скончалась. Воспитание легло на плечи отца и родной тёти будущего писателя. Однако, по признанию самого Стендаля, главным человеком в его жизни был дедушка – Анри Ганьон. Только ему он был обязан своим воспитанием, образованием, обширными знаниями и, самое главное – способностью мыслить.
Получив достаточное домашнее образование, Стендаль пошёл учиться в местную Центральную школу. Там он пробыл недолго – всего три года, и после его отпустили в столицу Франции для поступления в Политехническую школу. Но стать студентом ему было не суждено. Осуществлению его планов помешал переворот 18 брюмера.
Вдохновленный смелостью и героизмом молодого Наполеона Бонапарта , который возглавлял тот заговор, он поступил на военную службу. В драгунском полке Стендаль прослужил два года и ушел в отставку с намерением вернуться в Париж и заниматься исключительно образованием и литературной деятельностью.
Французская столица встретила его благосклонно и подарила три года для получения настоящего образования. Он изучал английский язык, философию, историю литературы, много писал и читал. В этот же период он стал убежденным врагом церкви и всего, что связано с мистикой и потусторонним.
В 1805 году Стендаль вынужден был восстановиться на военную службу. С 1806-1809 года он участвовал во всех европейских сражениях наполеоновской армии. В 1812 году добровольно, по собственному побуждению отправился на войну с Россией. Он пережил Бородинское сражение, своими глазами наблюдал гибель Москвы и вместе с остатками некогда великой наполеоновской армии бежал через Березину.
Французский писатель всегда справедливо восхищался духом и доблестью русского народа. В 1814 году он переехал в Италию.
В Милане писатель прожил семь лет. В краткой биографии Фредерика Стендаля отмечено, что именно в этот период он написал свои первые серьезные работы: «Жизнеописания Гайдна, Моцарта и Метастазио», «История живописи Италии», «Рим, Неаполь и Флоренция» и многие другие. Там же, в Италии, впервые его книги начали публиковаться под псевдонимом «Стендаль».
В 1821 году из-за царящей в Италии политики насилия и запугивания он вынужден был бежать на родину. В Париже, переживая сложное материальное положение, он работал в качестве литературного и художественного критика. Это не облегчало его участи, но помогало держаться на плаву.
В 1930 его назначили на государственную должность – французским консулом в Триесте. В этот же год в свет вышел самый известный его роман – «Красное и чёрное».
23 марта 1842 года классик французской литературы умер. Это случилось на улице во время прогулки.
23 января 1783 года во французском городе Гренобле родился Анри Мари Бейль. Его отец, Шерюбен Бейль, служил адвокатом и был человеком весьма черствым и суровым. Мать, Генриетта Бейль, умерла, когда Анри исполнилось всего семь лет, и воспитанием мальчика занялись отец и тетя, не сумевшие дать ему достаточно любви и внимания, но зато беспрерывно читающие нотации. У Анри, ребенка очень своенравного, это вызывало лишь раздражение. Куда теплее относился к Анри дед, Анри Ганьон, врач и большой поклонник Вольтера. Еще одним наставником будущего писателя стал аббат Ральян, проживавший в доме Бейлей, но с ним общего языка Анри не нашел, и в душе его навсегда осталось недоверие к священникам и к недоказанным теориям
В тринадцатилетнем возрасте мальчика отдали учиться в Центральную школу Гренобля. Школы, подобные этой, были учреждены после революции во многих городах провинции, чтобы заменить прежнее религиозное и частное образование государственным и светским. В Центральной школе Анри учился три года и, по собственному признанию, освоил только латынь, хотя увлекался и другими предметами, особенно математикой. Эти его способности были замечены, и по окончании школы талантливого юношу отправили в Париж, чтобы он поступил в Политехническую школу, которая готовила артиллерийских офицеров и военных инженеров. Но учиться там Анри не довелось - в столицу он прибыл через несколько дней после переворота, когда Наполеон, объявивший себя первым консулом, захватил власть. Вдохновленный этими событиями юноша немедленно решился идти в армию. С помощью дальнего родственника он получил при военном штабе церковную должность, но такая работа оказалась слишком скучной, и год спустя Анри зачислили сублейтенантом драгунского полка, отправлявшегося в Италию.
В армии Анри Бейль прослужил около двух лет, не попав, по счастью, ни в одно сражение. Гарнизонная скука быстро переросла в отвращение к службе, и в 1802 году Анри, уйдя в отставку, приехал в Париж. К этому моменту он окончательно утвердился в своем желании стать писателем, а потому в столице принялся упорно изучать литературу, философию и английский. Французская философия того времени была исключительно материалистической и сделала Анри Бейля врагом церкви и мистики, а попутно и монархии. Коронацию Наполеона в 1804 году, на которую прибыл в Париж римский папа, начинающий писатель счел « союзом обманщиков».
Но помимо политики и философии Анри приходилось думать и о деньгах. Отец посылал ему крайне малый пенсион, считая сына бездельником, и денег не хватало. Анри начал писать комедии, но не закончил ни одной и решился зарабатывать коммерцией. На тот момент он был влюблен в молодую трагическую актрису Мелани Гилбер, как аз уезжавшую играть в театр города Марселя. Последовав за возлюбленной, Анри целый год прослужил в марсельском торговом предприятии, но эта профессия не принесла ему ни денег, ни удовольствия, да и любовь к актрисе сошла на нет. Анри понял, что таланта к торговле у него не имеется, заскучал и вернулся в армию. Шел 1805 год, Наполеон воевал с европейскими странами, и Анри в качестве интенданта побывал в Германии, Италии, Австрии. В военных походах он исписал несколько толстых тетрадей заметками о музыке, живописи и литературе (часть этих записей была утеряна во время переправы через Березину).
В 1811 году Анри дали отпуск, который он провел в Италии, где задумал написать книгу об истории итальянской живописи. Год спустя Анри добровольно уехал в армию Наполеона, уже находящуюся в России, и видел пожар Москвы, а потом бежал вместе с разгромленным войском во Францию, навсегда сохранив воспоминания о русской доблести. В 1814 году, после входа русских войск в Париж, он получил отставку. Реставрацию монархии во Франции Анри принял очень негативно, а потому уехал в Милан, успев, впрочем, издать в Париже свою первую книгу - «Lettres sur Haydn».
В Италии Анри прожил семь лет, получая очень небольшую пенсию наполеоновского отставного офицера. Здесь же, в Милане, он издал книги по истории искусства - в 1815 году очерки и Гайдне и Моцарте, еще через два года - о деятельности итальянского драматурга Метастазио. В 1817 году он также опубликовал книгу, названную «Рим, Неаполь и Флоренция», где пытался охарактеризовать политику Италии, ее культуру и нравы. В данном сочинении уже прекрасно виден его блестящий повествовательный талант - в сценках современного итальянского быта и пересказе исторических эпизодов. Это произведение он и подписал впервые псевдонимом «Стендаль». Кроме того, в Италии начинающий писатель свел знакомство с Байроном и карбонариями и пережил безответное и серьезное чувство к Матильде Висконтини Дембовски, сочувствующей итальянским революционерам. В 1820 году карбонариев начали преследовать, в Италии вспыхнул террор, и летом 1821 года Анри вернулся во Францию.
Трактат «О любви», который он написал еще в Италии, был издан в 1822 году в Париже, но книга так и не распродалась, обретя огромную популярность лишь после смерти своего автора. В то время французское реакционное правительство вызывало глубокое возмущение у либералов, а помимо политической борьбы шла и литературная - между классицизмом и романтизмом. Стендаль принял сторону романтиков, утверждавших, что литература должна говорить на том же языке, каким говорят в жизни, а идеалы и искусство меняются со временем. В 1823 году он написал брошюру под названием «Расин и Шекспир», где изложил свои воззрения на литературу, а потом ее продолжение. Эти произведения принесли некоторую известность, но литературных заработков даже вкупе с пенсией хватало лишь на самое скромное существование. Не везло и с личной жизнью - в 1826 году он расстался с графиней Клементиной Кюриаль и неоднократно собирался покончить жизнь самоубийством. На полях его рукописей тех лет множество рисунков пистолетов, да и завещаний Анри написал тогда немало. Правда, в то же печальное для себя время он начал сочинять первый роман, в основном, спасаясь творчеством от ипохондрии.
Названием первого романа Стендаля стало имя его героини - Арманс. Книга вышла в 1927 году и не обрела успеха не только у читателей, но даже у близких друзей автора. Разумеется, радостных эмоций сей факт писателю не прибавил. Но тут подвернулась и неожиданная удача - издатель Стендаля предложил ему заняться написанием большого путеводителя по Риму, сделав это в форме занимательного повествования. Обещанный гонорар выводил писателя из финансового кризиса, и он создал «Прогулки по Риму» - вполне художественное произведение об искусстве барокко и Ренессанса, римских древностях, нравах и обычаях.
Зиму 1928 года Стендаль вновь провел в Италии, а на обратном пути заехал в Гренобль навестить сестру. Там он и узнал о судебном процессе некоего Берте, из ревности стрелявшего в бывшую любовницу. Так возник замысел романа «Красное и черное» - книги, прославившей Стендаля в веках. Роман вышел в год очередной революции во Франции - 1830-й.
Власть в стране получила теперь буржуазия, и появившееся на парижских улицах трехцветное знамя поначалу привело Стендаля в восторг. Но Луи-Филипп, новый король, оказался лгуном и душителем свободы, а либералы, которые примкнули к Июльской монархии, в глазах Стендаля были ренегатами. И все же он попытался устроиться на государственную службу, ведь наполеоновское прошлое отныне не вредило, а помогало. Получив должность консула в австрийских владениях в Италии, Стендаль был очень рад, но правительство Австрии навело справки и не испытало радости - новый консул являлся автором множества либеральных книг об Италии. Стендаля перевели в порт Чивита-Веккью, недалеко от Рима, где он и прослужил до конца своих дней.
Это было очень скучное место - ни общества, ни следов античности, и Стендаль старался почаще ездить в Рим. Впрочем, и римские салоны не имели тех интересов, остроумия и образованности, которыми блистали французы. Не имея возможности полноценного общения, Стендаль не мог и писать - в Италии он не закончил ни единого начатого произведения. Творчество спасали только длительные отпуска, которые писатель проводил в Париже, где писал очень много и очень плодотворно. В 1832 году он принялся за мемуары, названные «Воспоминаниями эгоиста», но бросил после первой сотни страниц. Лишь через три года он снова вернулся к этой идее и начал автобиографию «Жизнь Анри Брюлара», которую, впрочем, тоже довел лишь до событий своей юности.
Примерно в 1833 году Стендаль обнаружил на чердаке одного из римских палаццо старые рукописи, в которых изложены были истории криминального характера - любовные истории высокопоставленных священнослужителей, преступления князей, дела о грабежах и убийствах. Добравшись до Парижа, писатель решился обработать и издать эти свидетельства о нравах трехсотлетней давности, и появились «Итальянские хроники», практически лишенные рассуждений и полные захватывающего действия, - лучшие образцы европейских новелл.
В 1834 году Стендаль начал роман, которому придумал едва не десяток названий. Наиболее признанное из них - «Люсен Левьен». Однако последняя часть романа осталась ненаписанной - возможно потому, что речь там должна была идти о французском посольстве и Риме, а будучи консулом, писатель не мог себе позволить свободно говорить об Италии.
Последний его роман «Пармская обитель» увидел свет в 1839 году. Он создавался с огромным подъемом, во время парижского отпуска, и охватил всю панораму исторического развития Италии с 1800 года до 1838. Написана «Пармская обитель» была всего за месяц, в основном путем диктовки писцу, потому что рука писателя не успевала за рвущейся на бумагу мыслью. После выхода романа Стендаль прочел о себе статью Бальзака, отозвавшегося о «Пармской обители» с большим восторгом, но не преминувшего дать множество советов по исправлению книги. Попытавшись воспользоваться этими советами и переделать книгу, Стендаль быстро понял, что, восприняв критику Бальзака, пойдет вразрез с собственными убеждениями и всем замыслом книги. Его ответное письмо Бальзаку, по всей видимости, не достигло адресата, но представляет немалый литературный интерес.
Во время этой несостоявшейся переписки Стендалю уже было пятьдесят семь лет, и он давно мучился подагрой, но не желал поддаваться болезни. Следил за своей внешностью, очень много работал над новым романом. В 1841 году он снова получил отпуск и уехал в Париж. Там, вечером 22 марта следующего года, Стендаль потерял сознание на улице. Это событие оказалось уже вторым апоплексическим ударом, и его писатель уже не пережил.
Стендаль скончался следующим утром, 23 марта 1842 года. Похороны его состоялись на Монмартрском кладбище, в присутствии всего лишь нескольких друзей. Тогда его смерть не восприняли как серьезную утрату для литературы - слава пришла к Стендалю позже. Только спустя несколько лет его произведения издали полностью, вместе с перепиской и статьями для журналов, после чего этот французский писатель стал одним из крупнейших представителей европейской литературы.
