«Пословицы и поговорки русского народа» — одна из самых знаменитых работ русского этнографа и писателя Владимира Ивановича Даля . В труде, опубликованном в 1862 году, содержится более тридцати тысяч поговорок, загадок и пословиц.

Собранные изречения дают представление о культуре, быте и жизненной философии русского народа. Также издание является памятником устной и письменной речи XIX века. Все поговорки записаны живым народным языком, а также представлены термины и фразеологические обороты, касающихся ремесел. Дополнительными источниками для книги послужили сборники XVIII века, частные записки, работы Д. Княжевича и И. Снегирева. Этот вспомогательный материал составил пятую долю «Пословиц и поговорок русского народа».

В своей работе Даль отказывается от увлечения терминологией и предоставляет читателю самостоятельно вникать и рассуждать над смыслом того или иного изречения. Себя автор именует «собирателем». Книгу предваряет вступительная статья – «Напутное». Остальной объем посвящен непосредственно образцам малого фольклора.

При составлении книги, Даль проделал колоссальную работу: собирал фразы на слух, в устной беседе. Использовать уже опубликованные пословицы необходимо было с осторожностью, встречались «пустые», «искаженные» выражения. Необходимо было отбраковывать фразы с опечатками или признаками недоразумений. Это сопрягалось с риском исключить из собрания аутентичные изречения. Таким образом, основная часть сборника посвящена записанным среди народа фразам.

Даль определяет пословицу как «невольно сорвавшийся возглас», который невозможно сочинить специально. Это крылатые фразы, которыми пользовались на всей территории проживания русского народа. Люди изобретали поразительно удачные слова и способы выражения мысли.

Также Даль распределил собранные фразы по тематическим группам. В книге можно найти изречения о Боге и вере, о счастье, богатстве и удаче, о добре и зле, о семье и животных, а также о многих других аспектах жизни духовной им материальной, включая стихии природы, земледелие, фразы о причудах. Всего представлено 178 тем, охватывающих всю картину мира, современного Далю человека. Кроме того в книге есть загадки, скороговорки, прибаутки.

Фольклор существовал еще в дописьменную эпоху. Изучение собрания Даля дает историческое представление о жизни и поверьях людей, о менталитете и общей культуре народа.

Даль Русские пословицы и поговорки: читать и скачать

Мы составили 2 сборника пословиц Даля, на основе имеющейся информации в открытых источниках, и записали их на Яндекс-диск в формате.doc. Для того чтобы скачать пословицы, пройдите по указанным ссылкам и нажмите «Скачать»

В. И. Даль «Пословицы и поговорки русского народы (по темам):

В. И. Даль «Пословицы и поговорки русского народы (темы в алфавитном порядке):

Пословицы Даля по темам:

Здесь же просто перечислим темы-подгруппы , на которые Владимир Иванович Даль поделил русские пословицы и поговорки в своей книге:

Баба – женщина, Бережь – мотовство, Бог – вера, Богатство – достаток, Богатство – убожество, Божба – клятва – порука, Болтун – лазутчик, Брань – привет, Былое – будущее.

Вера – грех, Вера – исповедание, Вера (загадки), Верное – вестимое, Верное – надежное, Вина – заслуга, Воля – неволя, Воровство – грабеж, Вселенная.

Где, Горе – беда, Горе – обида, Горе – утешение, Гость – хлебосольство, Грамота, Гроза – кара, Гульба – пьянство.

Далеко – близко, Двор – дом – хозяйство, Девичьи гаданья, Дети – родины, Дни, Добро – милость – зло, Докука, Достаток – убожество, Драка – война, Друг – недруг.

Езда – повозка.

Жених – невеста, Животное — тварь, Жизнь – смерть.

Забота – опыт, Зависть – жадность, Загадки, Задор – гульба – беспутство, Займы, Закон, Запас, Звания – сословия, Здоровье – хворь, Земледелие.

Игры – забавы – ловля, Изуверство – раскол, Изуверство – ханжество.

Kapa – гроза, Кабы – если б, Казна, Кара – милость, Кара – ослушание, Кара – потачка, Кара – признание – покорность, Кара – угроза, Клевета – напраслина, Клич носячих, Конанье (жеребий).

Любовь – нелюбовь.

Месяцеслов, Мир – ссора – спор, Много – мало, Молва – слава, Молодость – старость, Мошенничество – воровство, Муж – жена.

Надзор – хозяин, Название – имя – кличка, Народ – мир, Народ – язык, Наследство – подарок, Начало – конец, Начальство – приказ – послушание, Начальство – служба, Неправда – ложь, Неправда – обман, Нечаянность – расплох.

Одиночество, Одиночество – женитьба, Оплошность – расторопность, Опрятность, Осторожность.

Память – помни, Пища, Повод – причина, Погода – стихии, Поиск – находка, Покой – движение, Помощь – кстати, Пора – мера – успех, Пословица – поговорка, Похвала – похвальба, Правда – кривда, Правда – неправда – ложь, Праздник, Приговорки – прибаутки, Признательность, Приличие – вежество – обычай, Припевы, Присказки, Причина – отговорка, Причина – следствие, Причуда, Простор – теснота, Проступок – грех, Просьба – согласие – отказ, Прямота – лукавство, Путь – дорога, Пьянство.

Работа – праздность, Радость – горе, Раздумье – решимость, Растение – земледелие, Ремесло – мастеровой, Ремесло – снаряд, Род – племя, Родина – чужбина, Розное – одно, Русь – родина.

Свадьба, Сватовство, Свое – чужое, Своеобычие, Семья – родня, Сказка – песня, Скороговорки, Скот – животное, Смелость – отвага – трусость, Смех – шутка – веселье, Смирение – гордость, Соблазн – искушение, Соблазн – пример, Сознание – улика, Сон, Сосед – рубеж, Ссора – брань – драка, Стихии – явления, Строгость – кротость, Суд – лихоимство, Суд – правда, Суд – приказный, Судьба – терпение – надежда, Суеверия – приметы, Сущность – наружность, Счастье – удача, Счет.

Тайна – любопытство, Терпение – надежда, Тишина – шум – крики, Тлен – суета, Толк – бестолочь, Торговля, Тороватость – скупость, Трусость – бегство.

Убийство – смерть, Угода – услуга, Ум – глупость, Умеренность – жадность, Упорство, Условие – обман, Услуга – отказ, Ученье – наука.

Хорошо – худо.

Царь, Цвет – масть.

Человек, Человек – приметы, Честь – почет, Чудо – диво – мудреное.

Щегольство.

Владимир Иванович Даль

Пословицы и поговорки русского народа

Напутное

«Будет ли, не будет ли когда напечатан сборник этот, с которым собиратель пестовался век свой, но, расставаясь с ним, как бы с делом конченым, не хочется покинуть его без напутного словечка».

Вступление это написалось в 1853 году, когда окончена была разборка пословиц; пусть же оно остается и ныне, когда судьба сборника решилась и он напечатан.

По заведенному порядку, следовало бы пуститься в розыск: что такое пословица; откуда она взялась и к чему пригодна; когда и какие издания пословиц у нас выходили; каковы они; какими источниками пользовался нынешний собиратель. Ученые ссылки могли бы подкрасить дело, потому что, кажется, уже Аристотель дал определение пословицы.

Но всего этого здесь найдется разве только весьма понемногу.

Ученые определения ныне мало в ходу, век школярства прошел, хотя мы все еще не можем стряхнуть с себя лохмотьев степенной хламиды его.

Времена, когда объясняли во введении пользу науки или знания, коему книга посвящалась, также миновали; ныне верят тому, что всякий добросовестный труд полезен и что пользе этой россказнями не подспоришь.

Ученые розыски, старина, сравнения с другими славянскими наречиями – все это не по силам собирателю.

Разбор и оценка других изданий должны бы кончиться прямым или косвенным скромным признанием, что наше всех лучше.

Источниками же или запасом для сборника служили: два или три печатных сборника прошлого века, собрания Княжевича, Снегирева, рукописные листки и тетрадки, сообщенные с разных сторон, и – главнейше – живой русский язык, а более речь народа.

Ни в какую старину я не вдавался, древних рукописей не разбирал, а вошедшая в этот сборник старина попадала туда из печатных же сборников. Одну только старую рукопись я просматривал и взял из нее то, что могло бы и ныне идти за пословицу или поговорку; эта рукопись была подарена мне гр. Дм. Ник. Толстым, мною отдана М.П. Погодину, а оттуда она целиком напечатана, в виде прибавления, при сборнике пословиц И.М. Снегирева.

При сем случае я должен сказать душевное спасибо всем доброхотным дателям, помощникам и пособникам; называть никого не смею, боясь, по запамятованию, слишком многих пропустить, но не могу не назвать с признательностью гр. Дм. Ник. Толстого, И.П. Сахарова и И.М. Снегирева.

Когда сборник последнего вышел, то мой был уже отчасти подобран: я сличил его издание со сборником Княжевича и попользовался тем, чего не было там и не нашлось у меня и что притом, по крайнему разумению моему, можно и должно было принять.

В собрании Княжевича (1822 г.) всего 5300 (с десятками) пословиц; к ним прибавлено И.М. Снегиревым до 4000; из всего этого числа мною устранено вовсе или не принято в том виде, как они напечатаны, до 3500; вообще же из книг или печати взято мною едва ли более 6000, или около пятой доли моего сборника. Остальные взяты из частных записок и собраны по наслуху, в устной беседе.

При этом сличении и выборе не раз нападали на меня робость и сомнение. Что ни говорите, а в браковке этой произвола не миновать, а упрека в ней и подавно. Нельзя перепечатывать слепо всего того, что, под названием пословиц, было напечатано; искажения, то умничаньем, то от недоразумений, то просто описками и опечатками, не в меру безобразны. В иных случаях ошибки эти явны, и если такая пословица доставалась мне в подлинном виде своем, то поправка или выбор не затрудняли; но беда та, что я не мог ограничиться этими случаями, а должен был решиться на что-нибудь и относительно тех тысяч пословиц, для исправления коих у меня не было верных данных, а выкинуть их вон – не значило бы исправить.

Не поняв пословицы, как это нередко случается, считаешь ее бессмыслицею, полагаешь, что она придумана кем-либо для шуток или искажена неисправимо, и не решаешься принять ее; ан дело право, только смотри прямо. После нескольких подобных случаев или открытий поневоле оробеешь, подумаешь: «Кто дал тебе право выбирать и браковать? Где предел этой разборчивости? Ведь ты набираешь не цветник, а сборник » и начинаешь опять собирать и размещать все сподряд; пусть будет лишнее, пусть рассудят и разберут другие; но тогда вдруг натыкаешься на строчки вроде следующих:

Все известно, что лукавые живут лестно.

В суетах прошла година, завсегда была кручина.

Где любовь нелицемерная, там надежда верная.

Роскошные и скупые меры довольства не знают.

Гулял млад вниз по Волге, да набрел смерть близ невдалече.

Прежде смерти не должно умирать и пр. и пр.

Что прикажете делать с подобными изречениями кондитерской премудрости двадцатых годов? Выкинуть; но их-то и нашлось под другую тысячу, да столько же сомнительных, с коими не знаешь, как и быть, чтобы не обвинили в произволе. Посему-то, по затруднительности такой браковки, а частию и просмотром, – всякого греха не упасешься – и в этот сборник вошло много пустых, искаженных и сомнительных пословиц.

Относительно приличия при браковке пословиц я держался правила: все, что можно читать вслух в обществе, не извращенном чопорностию, ни излишнею догадливостью, а потому и обидчивостию, – все это принимать в свой сборник. Чистому все чисто. Самое кощунство, если бы оно где и встретилось в народных поговорках, не должно пугать нас: мы собираем и читаем пословицы не для одной только забавы и не как наставления нравственные, а для изучения и розыска; посему мы и хотим знать все, что есть. Заметим, впрочем, что резкость или яркость и прямота выражений, в образах для нас непривычных, не всегда заключают в себе видимое нами в этом неприличие. Если мужик скажет: «Что тому богу молиться, который не милует»; или «Просил святого: пришло до слова просить клятого», – то в этом нет кощунства, потому что здесь богами и святыми, для усиления понятия, названы люди, поставленные ради святой, божеской правды, но творящие противное, заставляя обиженного и угнетенного искать защиты также путем неправды и подкупа. Самая пословица, поражая нас сближением таких противоположностей, олицетворяет только крайность и невыносимость извращенного состояния, породившего подобное изречение.

Что за пословицами и поговорками надо идти в народ, в этом никто спорить не станет; в образованном и просвещенном обществе пословицы нет; попадаются слабые, искалеченные отголоски их, переложенные на наши нравы или испошленные нерусским языком, да плохие переводы с чужих языков. Готовых пословиц высшее общество не принимает, потому что это картины чуждого ему быта, да и не его язык; а своих не слагает, может быть из вежливости и светского приличия: пословица колет не в бровь, а прямо в глаз. И кто же станет поминать в хорошем обществе борону, соху, ступу, лапти, а тем паче рубаху и подоплеку? А если заменить все выражения эти речениями нашего быта, то как-то не выходит пословицы, а сочиняется пошлость, в которой намек весь выходит наружу.

Как достояние общенародное, как всемирный гражданин, просвещение и образованность проходят путь свой на глаз, с уровнем в руках, срывая кочки и бугры, заравнивая ямки и выбоины, и приводят все под одно полотно. У нас же, более чем где-нибудь, просвещение – такое, какое есть, – сделалось гонителем всего родного и народного. Как, в недавнее время еще, первым признаком притязания на просвещение было бритие бороды, так вообще избегалась и прямая русская речь и все, что к ней относится. Со времен Ломоносова, с первой растяжки и натяжки языка нашего по римской и германской колодке, продолжают труд этот с насилием и все более удаляются от истинного духа языка. Только в самое последнее время стали догадываться, что нас леший обошел, что мы кружим и плутаем, сбившись с пути, а зайдем неведомо куда. С одной стороны, ревнители готового чужого, не считая нужным изучить сперва свое, насильственно переносили к нам все в том виде, в каком оно попадалось и на чужой почве, где оно было выстрадано и выработано, тогда как тут могло приняться только заплатами и лоском; с другой – бездарность опошлила то, что, усердствуя, старалась внести из родного быта в перчаточное сословие. С одну сторону черемиса, а с другую берегися. Как бы то ни было, но из всего этого следует, что если не собрать и не сберечь народных пословиц вовремя, то они, вытесняемые уровнем безличности и бесцветности, стрижкою под гребенку, то есть общенародным просвещением, изникнут, как родники в засуху.

Простой народ упорнее хранит и сберегает исконный быт свой, и в косности его есть и дурная и хорошая сторона. Отцы и деды – для него великое дело; не раз ожегшись на молоке, он дует и на воду, недоверчиво принимает новизну, говоря: «Все по-новому да по-новому, а когда же будет по-доброму?» Он неохотно отступается от того, что безотчетно всосал с матерним молоком и что звучит в мало натруженной голове его складной речью. Ни чужие языки, ни грамматические умствования не сбивают его с толку, и он говорит верно, правильно, метко и красно, сам того не зная. Выскажу убеждение свое прямо: словесная речь человека – это дар божий, откровение: доколе человек живет в простоте душевной, доколе у него ум за разум не зашел, она проста, пряма и сильна; по мере раздора сердца и думки, когда человек заумничается, речь эта принимает более искусственную постройку, в общежитии пошлеет, а в научном круге получает особое, условное значение. Пословицы и поговорки слагаются только в пору первобытной простоты речи и, как отрасли, близкие к корню, стоят нашего изучения и памяти.

Все люди, как люди, один жид в ермолке.

Жид просится в рай, а сам смерти боится.

Для жида душа - дешевле гроша.

Не ведает жид, что такое стыд.

Жид, как бес, никогда не покается.

Жидовская синагога - есть жилище демонов.

Жиды - видимые бесы.

Бесы и жиды - дети сатаны.

С жидами знаться - с бесами связаться.

Не надо и беса, коли жид здеся.

Жид в хату, ангелы из хаты.

Что Богу угодно, то жиду непригодно.

Отольются в аду христианские слезы жиду.

Жид крещённый, что волк прирученный.

Жид и ладаном готов надымить, только бы деньгу добыть.

Что Богу грешно, то жиду смешно.

Тогда жида смешишь, когда Бога гневишь.

Жидовские дети хуже, чем крысы в клети: и добру навредят, и христианских детей развратят.

Где жид, там и взятка - такова его повадка.

Жид водкой угостит, а потом и споит.

У жида уже твой грош, ну а ты всё пьёшь и пьёшь.

У жида твоя копейка, ну а ты ещё попей-ка.

Жида не понять, пока шкуру овечью с него не снять.

Жид не сам себе нос ковал, его жиду Бог дал.

Дети жида от христианки - все пейсаты обезьянки.

Каков жид, такова и его вонь.

Затем жиды с рожи на нас непохожи, чтобы мы не обознались.

Жид и мёртвый из петли вывернется.

Жид скажет, что бит, но не скажет за что.

Жид, как свинья: ничего не болит, а всё стонет.

Жид, как свинья: ничего не болит, а всё визжит.

Рядом с жидом - не житьё, а вытьё.

Жида приютить - волка в хлев пустить.

Хорош был дом, да жид поселился в нём.

С жидом кашу варить - себя отравить.

С жидом водиться, что в крапиве возиться.

Льстив жид в бедности, изверг при власти.

Там, где жиды, всегда жди беды.

Где хата жида, там всей деревне беда.

Нету роз без шипов, нету бед без жидов.

Кабы всё про жида знал, так бы и не погибал.

Любят в плен жиды сдаваться, чтоб врагу потом предаться.

Жид живёт - хлеб жуёт, да не жнёт.

Жид языком машет, а мужик на него пашет.

Чай, жидовин, устал на мужике сидеть?

Ел бы жид деньги, если бы мужик его хлебом не кормил.

Когда русский мрёт, тогда жид жрёт.

Жид не волк - в пустой сарай не заберётся.

Жидовские руки чужие труды любят.

У жида лечиться - смерти покориться.

Около жида потрёшься - беса наберёшься.

Жидовин даёт, а дурак берёт.

Бог не велит с жидом дружить.

Тот Богу неприятель, кто жиду приятель.

Свяжись с жидом - сам жидом будешь.

Любовь жида - хуже петли.

Служба жиду - на радость бесу.

Послужить жиду - предать своих врагу.

Жид, как крыса - силен стаей.

От всякого жида - ожидай вреда!

Нет рыб без кости, а жида без злости.

Верь своим очам, а не жидовским речам.

В том вся правда, что от жидов вся неправда.

В жидах лжи, что в полях ржи.

Поле засевают pожью, а жиды - всё ложью.

Язык жидовский всегда врёт, будто редьку трёт.

Жид обманом сыт.

Жид языком речист и на руку нечист.

Жид мнит, что не крадёт, а лишь своё берёт.

Всякий жид в наш карман глядит.

Жида, как дырявый мешок, никогда не насыплешь.

На что жид глянет, то враз завянет.

И у сытого жида всегда голодные глаза.

Подарил жид кукиш, чего хочешь, то и купишь.

Дабы выгоды добиться, жид всегда готов креститься.

Дорожку жидам всегда денежка прокладывает.

Жид в гроб уже смотрит, а деньги всё копит.

Жид имеет прибыли от нашей погибели.

Не жди от жида прибыли, а жди от него погибели.

Русская смерть жиду в прибыток.

Не ищи жида - сам придёт.

На Руси от голоду не мёрли, пока жиды не припёрли.

Когда жиду волю даём, сами себя запродаём.

От жидов ограждение - половина спасения.

Проще козла живого сожрать, чем жида переделать.

Из жида паршивого всю паршу не выколотишь.

Пиявка насосётся и отвалится, а жид - никогда.

Жид кровь сосать перестанет, когда дышать устанет.

Нет хороших жидов, как нет хороших крыс.

Богу молись, да жида берегись.

Жид хорош только в могиле.

Лишь мёртвый жид никого не укусит.

Жид в могилу уж глядит, а над каждой копейкой дрожит.

Держи копейку, чтобы к жиду не укатилась.

Не жид нас одолел, а страх задавил.

Чтобы жида извести, надо дел с ним не вести.

Жид боится воды крещенской и дубины деревенской.

Святым кулаком да по жидовской роже.

Хочешь жить - гони жида!

Что жиды, что комары, все кусают до поры.

Там хорошо, где жидов нету.

Чтобы не прогневался Бог, не пускай жида на порог.

Даль Порудоминский Владимир Ильич

«ПОСЛОВИЦЫ РУССКОГО НАРОДА»

«ПОСЛОВИЦЫ РУССКОГО НАРОДА»

«Собрание пословиц - это свод народной, опытной премудрости, цвет здорового ума, житейская правда народа», - пишет Даль; собирать и изучать пословицы - значит сделать «какой-нибудь свод и вывод, общее заключение о духовной и нравственной особенности народа, о житейских отношениях его». В творчестве народа привлекает Даля не только творчество («дар созиданья»), больше - созидатель, даром этим обладающий: народ.

Собирали пословицы и прежде. Еще в конце семнадцатого века составлен был свод «Повестей или пословиц всенароднейших», ибо они «зело потребны и полезны и всеми ведомы добре». В Далево время делу этому много и упрямо служил профессор Иван Михайлович Снегирев. У Снегирева накоплено было около десяти тысяч пословиц, он тоже видел в них отражение исторических событий, общественного и семейного быта, но полагал, что создавались пословицы в избранном, «высшем» кругу, народ же лишь принимал и распространял мудрые речения, открывая в них «сродные русскому добродушие, милосердие, терпение». Митрополит Евгений, один из тогдашних духовных владык, назвал книгу Снегирева «курсом национальной морали»; владыка светский, государь Николай Павлович пожаловал автора бриллиантовым перстнем. Снегирев - серьезный ученый, но он не исследовал пословицы, чтобы узнать и понять свой народ, он полагал, что знает народ и понимает его, и, из этого исходя, собирал (подбирал!) пословицы. Снегиревские сборники называются «Русские в своих пословицах» и (позднейший) «Русские народные пословицы» - заголовки по существу отличны от Далева: «Пословицы русского народа».

Снегирев (каковы бы ни были взгляды его) - ученый, для него пословицы распространены в народе, проверены и обточены веками; находились люди, пытавшиеся распространять в народе пословицы. Смешно, однако, по-своему и знаменательно: попытка насадить в народе пословицу - признание ее силы и действенности.

Екатерина Вторая (которая и русского-то не знала толком) с помощью секретарей сочиняла «сентенции» вроде «Милость - хранитель государева» или «Где любовь нелицемерная, тут надежда верная». Уже при Дале, в конце сороковых годов, какой-то анекдотический Кованько через министра Уварова поднес царю нелепый сборник «Старинная пословица вовек не сломится, или Опытное основание народного мудрословия в двух частях», в коем «изложение есть одной великой мысли духа народного» - любви к государю; назвать пословицами измышления автора невозможно: «Собака на владыку лает, чтоб сказали: ай, Моська, знать, она сильна, коль лает на слона» (высочайше приказано было выпустить книгу вторым изданием).

Ничуть не хотим умалить ученых заслуг Снегирева (кстати, высоко ценимого Далем), но в его взгляде - «С пословицы совлекли ее царственно-жреческое облачение и одели ее в рубище простолюдина и вмешали ее в толпу черни» - и в попытках «свыше» внедрить пословицу в народ есть нечто подспудно общее; оно, это общее, в корне противоречит Далеву убеждению, что пословицы народом созданы и лишь в народе существуют: «Признавая пословицу и поговорку за ходячую монету, очевидно, что надо идти по них туда, где они ходят; и этого убеждения я держался в течение десятков лет, записывая все, что удавалось перехватить на лету в устной беседе» («ходить по них», по пословицы, - сказано все равно, что «по грибы», - уже в этом оттенке приоткрывается способ Далева собирательства!).

Нет, Даль не пренебрег трудами предшественников, в «Напутном» к собранию своему он поминает добрым словом и Снегирева, и Княжевича, издавшего в 1822 году «Полное собрание русских пословиц и поговорок», и других радетелей на общем с ним поприще, поминает даже старинного пиита Ипполита Богдановича с его попытками превратить пословицу в «кондитерскую премудрость» («Сколько волка ни корми, он все в лес смотрит» у Богдановича превратилось в: «Кормленый волк не будет пес - корми его, а он глядит на лес»), поминает Крылова и Грибоедова, поскольку «включал в сборник свой» те их изречения, которые ему приходилось «слышать в виде пословиц», но основной источник труда его не печатные сборники, а «живой русский язык», «по который ходил» он туда, где жил нетронутым, неискаженным язык этот, - в самый народ.

«В собрании Княжевича (1822) всего 5300 (с десятками) пословиц; к ним прибавлено И. М. Снегиревым до 4000; из всего этого числа мною устранено вовсе или не принято в том виде, как они напечатаны, до 3500; вообще же из книг или печати взято мною едва ли более 6000, или около пятой доли моего сборника. Остальные взяты из частных записок и собраны по наслуху, в устной беседе». В собрании Даля более тридцати тысяч пословиц, а точно - 30 130.

Пословицы в труде Даля нередко противоречивы: об одном предмете народ подчас мыслит по-разному: «Мудрено, что тело голо, а шерсть растет - мудреней того». Народ в царя верил: «Без царя - земля вдова», но все же «Государь - батька, а земля - матка», и тут же опыт-подсказка: «До неба высоко, до царя далеко», «Царю из-за тына не видать». Народ в бога верил: «Что богу угодно, то и пригодно», но все же «Бог и слышит, да не скоро скажет», и опыт-подсказка: «На бога надейся, а сам не плошай!» Народ в правду верил: «Кто правду хранит, того бог наградит», но все же «У всякого Павла своя правда», и опыт-подсказка: «Правду говорить - никому не угодить», «Правда в лаптях; а кривда хоть и в кривых, да в сапогах». Даль объяснял: «Самое кощунство, если бы оно где и встретилось в народных поговорках, не должно пугать нас: мы собираем и читаем пословицы не для одной только забавы и не как наставления нравственные, а для изучения и розыска, посему мы и хотим знать все, что есть».

Труд Даля, вопреки названию, - не одни пословицы; подзаголовок разъясняет: «Сборник пословиц, поговорок, речений, присловий, чистоговорок, прибауток, загадок, поверий и проч.». В «Напутном» Даль толкует: пословица - «коротенькая притча», «суждение, приговор, поучение, высказанное обиняком и пущенное в оборот, под чеканом народности»; поговорка - «окольное выражение, переносная речь, простое иносказание, обиняк, способ выражения, но без притчи, без суждения, заключения, применения; это одна первая половина пословицы» («Поговорка - цветочек, а пословица - ягодка») и т. д. Но мы, не покидая окончательно разговора о составе, поспешим к построению труда его.

Немногочисленные и необъемные собрания Далевых предшественников строились обычно «по азбучному порядку». Встречались, впрочем, и редкие исключения: известный ученый Востоков, к примеру, небольшой рукописный свод имевшихся у него пословиц расположил в порядке «предметном», выбирая из несметного богатства изреченных сокровищ те, что открывали «добродетели» человеческие. Сам перечень «добродетелей» необычайно характерен: осторожность, рассудительность, бережливость, умеренность, благонравие; как хотелось, должно быть, все это узреть в народе и как не укладывалось в «добродетели», заранее вписанные в тетрадочку Востоковым, то, что думал, чувствовал и отчеканил в изречения народ!..

Новизна построения Далева труда не в том, что «предметный порядок» расположения пословиц никому прежде в голову не приходил, а в том, что Даль не к определенным понятиям подбирал пословицы, а шел наоборот: собранные тысячи разделил по содержанию и смыслу. Не всегда удачно (подчас пословица может быть отнесена не к одному - к нескольким разрядам, подчас одна пословица встречается и в нескольких разрядах), но это мелочи, издержки, главного Даль добился: «народный быт вообще, как вещественный, так и нравственный», в труде его открывается.

Даль сознавал возможные издержки: «Принятый мною способ распределения допускает бесконечное разнообразие в исполнении… Смотря по полноте или обширности, частности и общности толкования пословицы, можно ее перемещать из одного разряда в другой сколько угодно и еще утверждать, что она не на месте». Но, посмеивался Даль, «расстричь их и расположить в азбучном порядке может всякий писарь» и тем самым доставить образованному обществу забавную игру: «загадывать на память пословицы и справляться, есть ли они в сборнике». Издержки Даль сознавал и упреки предвидел, однако он в правоте своей был твердо и неколебимо убежден, он убежден был, что в главном не ошибся: «Обычно сборники эти издаются в азбучном порядке, по начальной букве пословицы. Это способ самый отчаянный, придуманный потому, что не за что более ухватиться. Изречения нанизываются без всякого смысла и связи, по одной случайной и притом нередко изменчивой внешности. Читать такой книги нельзя: ум наш дробится и утомляется на первой странице пестротой и бессвязностью каждой строки; приискать, что понадобилось, нельзя; видеть, что говорит народ о той либо другой стороне житейского быта, нельзя; сделать какой-нибудь вывод, общее заключение о духовной и нравственной особенности народа, о житейских отношениях его, высказавшихся в пословицах и поговорках, нельзя; относящиеся к одному и тому же делу, однородные, неразлучные по смыслу пословицы разнесены далеко врознь, а самые разнородные поставлены сподряд…»

Вот пример простой (ничтожный даже, если на Далевы несметные запасы поглядеть), но «У бедного и два гроша - куча хороша»: выпишем у Даля полтора десятка пословиц и поговорок, чтобы лучше строение труда его понять. Вот они - сначала по азбучному порядку:

Б - «Богатство с деньгами, голь с весельем»

В - «Вино надвое растворено: на веселье и на похмелье»

Г - «Где закон, там и обида»

Д - «Дуга золоченая, сбруя ременная, а лошадь некормленая»

Е - «Ехал наживать, а пришлось и свое проживать»

Ж - «Житье - вставши да за вытье»

К - «Кто законы пишет, тот их и ломает»

М - «Муж пьет - полдома горит, жена пьет - весь дом горит»

Н - «Небом покрыто, полем огорожено»

О - «Одна рюмка на здоровье, другая на веселье, третья на вздор»

П - «Продорожил, ничего не нажил, а продешевил да два раза оборотил»

Р - «Рубище не дурак, а золото не мудрец»

С - «Свой уголок - свой простор»

Т - «Торг - яма: стой прямо; берегись, не ввались, упадешь - пропадешь»

Ч - «Что мне законы, были бы судьи знакомы»

Каждое изречение по-своему метко, умно, однако все вместе они пока ни о чем не говорят - они разобщены: просто выписанные подряд полтора десятка народных изречений. Но вот те же пословицы и поговорки как они у Даля - по содержанию и смыслу:

Достаток - убожество

«Житье - вставши да за вытье»

«Богатство с деньгами, голь с весельем»

«Рубище не дурак, а золото не мудрец»

Двор - дом - хозяйство

«Свой уголок - свой простор»

«Небом покрыто, полем огорожено»

«Дуга золоченая, сбруя ременная, а лошадь некормленая»

Закон

«Где закон, там и обида»

«Кто законы пишет, тот их и ломает»

«Что мне законы, были бы судьи знакомы»

Торговля

«Продорожил, ничего не нажил, а продешевил да два раза оборотил».

«Ехал наживать, а пришлось и свое проживать»

«Торг - яма: стой прямо; берегись, не ввались, упадешь - пропадешь»

Пьянство

«Вино надвое растворено: на веселье и на похмелье»

«Муж пьет - полдома горит, жена пьет - весь дом горит»

«Одна рюмка на здоровье, другая на веселье, третья на вздор»

Признаемся: не случайно именно из этих разделов Далева сборника выписали мы примеры, - помним, что Даль на сотнях пословиц раскрыл перед деятелями Географического общества семейный быт на Руси; судя по одному из писем его, он предполагал также, основываясь на пословицах, показать, «что именно народ говорит» о бедности, о доме, о законах, о торговле, о пьянстве. Читая подряд две-три сотни пословиц на одну тему, можно постигнуть мнение народное, сквозь толщу метких и веселых слов увидеть золотой песок на дне, мудрость, отстоявшуюся в веках.

«На пословицу ни суда, ни расправы» - Даль не пытался, ему и в голову не приходило не то что пригладить пословицу, но - чего проще! - припрятать: в труде своем он отдавал народу то, чем владел, без оглядки и без утайки. Труд вышел из-под пера его неприглаженный, непричесанный - рыжими огненными вихрами торчали, бросаясь в глаза, будто дразня, речения вроде: «Царь гладит, а бояре скребут», «Попу да вору - все впору», «Господи прости, в чужую клеть пусти, пособи нагрести да вынести», «Барин за барина, мужик за мужика», «Хвали рожь в стогу, а барина в гробу». Это поместил в своем сборнике тот самый Даль, который призывал освобождать крестьян умеренно и аккуратно; тот самый, который советовал остерегаться слов «свобода», «воля» - они-де воспламеняют сердца, а в сборнике пословиц его: «Во всем доля, да воли ни в чем», «Воля велика, да тюрьма крепка», и тут же: «Поневоле конь гужи рвет, коли мочь не берет», «Терпит брага долго, а через край пойдет - не уймешь».

Люди, чье меткое и мудрое слово становилось пословицей, крестьяне русские, верили в бога и подчас не меньше, чем в бога, верили в надёжу-государя, веками повиновались барам и терпеливо сносили гнет и бесправие. Но эти же люди, неведомые творцы пословиц, всякий день убеждались, что милостив бог не ко всякому и что редко сбывается надежда на справедливость - «Бывает добро, да не всякому равно»; истощалось терпение - «Жди, как вол обуха!», шла брага через край - «Пока и мы человеки - счастье не пропало»; поднимались деревни, волости, губернии, присягали Стеньке и Пугачу, усадьбы барские горели, и города сдавались крестьянскому войску; дрожали в страхе шемяки-чиновники («Подьячий - породы собачьей; приказный - народ пролазный»), и поп-обирала («Попово брюхо из семи овчин сшито») прятался в своей кладовой между пузатыми мешками; новые пословицы рождались.

Осторожный Даль сотню повестушек готов был под спудом держать - пусть «гниют», лишь бы спать спокойно, а сотню пословиц из собрания своего выбросить не захотел, хотя и предвидел: «Сборник мой… мог бы сделаться небезопасным для меня» - и в том не ошибся. Даль ни одной пословицы выбросить не пожелал - тут дело взгляда, убеждения: Даль не придумывал народ с помощью пословиц, а показывал, как в пословицах, разных, нередко противоречивых, раскрывается народ. Даль здесь близок по взгляду Добролюбову, который тоже видел в пословицах «материал для характеристики народа». Любопытно: из одного и того же неиссякаемого источника, из Далева собрания, черпали запасы и Лев Толстой для речей любимца своего, покорного и умиротворенного «неделателя» Платона Каратаева, и участники революционного кружка, выбравшие из «Пословиц русского народа» самые крамольные, «кощунственные» и составившие из них агитационный (по Далю - «подстрекательский») раек.

Даль эту неисчерпаемость чувствовал и понимал - каждый в сборнике найдет свое. «В редьке пять еств: редечка триха, редечка ломтиха, редечка с маслом, редечка с квасом да редечка так», - народ неисчерпаем, и оттого так разна «ествами» острая редечка-пословица. В «Напутном» Даль писал: «Толковать остроту или намек, который читатель и сам понимает, - пошло и приторно… Самые читатели, как бы мало их ни нашлось, также не одинаковы, у всякого могут быть свои требования - не солнце, на всех не угреешь».

На всех Даль не угрел: начинается долгая, почти десятилетняя история напечатания «Пословиц русского народа».

«Будет ли, не будет ли когда напечатан сборник этот, с которым собиратель пестовался век свой, но, расставаясь с ним, как бы с делом конченным, не хочется покинуть его без напутного словечка» - такими строками открывает Даль предисловие к своему труду и прибавляет: «Вступление это написалось в 1853 году, когда окончена была разборка пословиц; пусть же оно остается и ныне, когда судьба сборника решилась и он напечатан». Наверно, не случайно захотелось Далю «оставить и ныне» (и тем самым навсегда) горестную тревогу - «будет ли, не будет ли когда»: тяжелую, неравную борьбу за то, чтобы итог тридцати пяти лет жизни и труда увидел свет, остался людям, из прожитого века своего не выкинешь - и хорошо обошлось, да все сердце жжет…

Академия наук, куда попал труд Даля, поручила высказать суждение о нем двум членам своим - академику Востокову и протоиерею Кочетову.

Отзыв Востокова не слишком подробен и не враждебен, хотя и не вполне благожелателен: рядом со справедливыми замечаниями об ошибочных толкованиях отдельных пословиц (Даль к мнению Востокова прислушался) неудовольствие из-за присутствия пословиц на религиозные темы - «Прилично ли?..». В целом же: «Собирателю надлежало бы пересмотреть и тщательно обработать свой труд, который, конечно, содержит в себе весьма много хорошего». Бесстрастный аккуратист-академик не поленился отметить пословицы переводные - и с какого языка, указал, выписал пословицы литературного происхождения - и автора назвал…

Пунктуалист!

То ли дело протоиерей-академик, вот про этого не скажешь «бесстрастный» - сколько пылу, задору; про этого не скажешь «критик», «недоброжелатель» - враг!.. Протоиерей был ученый человек, участвовал в составлении академического «Словаря церковнославянского и русского языка», издал первый на русском языке опыт «науки нравственного богословия»; но можно по-разному знать и любить свой язык, по-разному ценить самородки народного ума и слова, а также иметь разные суждения о нравственности народной.

«По моему убеждению, труд г. Даля есть 1) труд огромный, но 2) чуждый выборки и порядка; 3) в нем есть места, способные оскорбить религиозное чувство читателей; 4) есть изречения, опасные для нравственности народной; 5) есть места, возбуждающие сомнение и недоверие к точности их изложения. Вообще о достоинствах сборника г. Даля можно отозваться пословицею: в нем бочка меду да ложка дегтю; куль муки да щепотка мышьяку».

Эта «щепотка мышьяку» Даля особенно разозлила: он ее все забыть не мог и спустя почти десять лет писал в «Напутном»: «Нашли, что сборник этот и небезопасен, посягая на развращение нравов. Для большей вразумительности этой истины и для охранения нравов от угрожающего им развращения придумана и написана была, в отчете, новая русская пословица, не совсем складная, но зато ясная по цели: «Это куль муки и щепоть мышьяку».

Даже «огромность» труда, которая вроде бы могла быть Далю в заслугу поставлена, для протоиерея - грех: «Через это смешал назидание с развращением, веру с суеверием и безверием, мудрость с глупостью…»; смешал «глаголы премудрости божьей с изречениями мудрости человеческой» («сие не может не оскорблять религиозное чувство читателей»); «священные тексты им искалечены, или неверно истолкованы, или кощуннически соединены с пустословием народным».

«Соблазн приходит в мир… в худых книгах»… «Не без огорчения благочестивый христианин будет читать в книге г. Даля»… «К опасным для нравственности и набожности народной местам в книге г. Даля можно еще отнести»… Про мудрость народа, про благочестивую нравственность его - протоиерей походя, а как до дела - без обиняков: «Нет сомнения, что все эти выражения употребляются в народе, но народ глуп и болтает всякий вздор»; Далев труд есть «памятник народных глупостей» (а Даль-то полагал, что мудрости народной!).

Кочетовскому под стать - как сговорились (а может, и сговорились!) - отзыв «светского» цензора, коллежского советника Шидловского. Коллежскому советнику разыгрывать ученого мужа незачем, но мужа бдительного нелишне: он вслед за Кочетовым твердит об «оскорблении религиозных чувств», главное же, не упускает случая ухватить «вредную двусмысленность». Раздел «Ханжество», а пословица - «Всяк язык бога хвалит»; раздел «Закон», а пословица - «Два медведя в одной берлоге не уживутся». Само «соседство» иных изречений неуместно, ибо может вызвать смех, заключая в себе понятия, которые «не должны бы находиться в соприкосновении»: «У него руки долги (то есть власти много)» и следом «У него руки длинны (то есть он вор)» - разве допустимо? Нет, недопустимо, никак нельзя: «Пословицы и поговорки против православного духовенства, казны, власти вообще, службы, закона и судей, дворянства, солдат (?), крестьян (?) и дворовых людей не только бесполезны (!), но, смею сказать, исключительно вредны»…

И вот ведь прелюбопытная особенность ревностных «охранителей»: им дают на отзыв труд Даля, а они все норовят и в строках, и между строк «открыть» неблагонамеренность, тайный умысел самого Даля, так их и подмывает донести: «Если этот сборник есть плод трудов человека, окончившего курс учения в одном из высших воспитательных заведений в России, человека, много лет состоящего на службе…»; или: «Правительство заботится о том, чтобы издать более книг назидательных, способных просвещать народ, а г. Даль…» Даль отвечал потом в объяснительной записке: «Я не вижу, каким образом можно вменить человеку в преступление, что он собрал и записал, сколько мог собрать, различных народных изречений, в каком бы то ни было порядке. А между тем отзывы эти отзываются какими-то приговорами преступнику».

Барон Модест Андреевич Корф, директор публичной библиотеки (и он же - член негласного комитета для надзора за книгопечатанием), рассудил по-своему: поскольку цель Далева труда «собрать все», сборник следует напечатать «в полном его составе», но поскольку это было бы «совершенно противно» «попечению правительства об утверждении добрых нравов», сборник следует напечатать «в виде манускрипта… в нескольких только экземплярах» - и то «к напечатанию сборника можно приступить за отзывами цензуры и министерства народного просвещения», да вдобавок - «не иначе как с особого высочайшего соизволения». Прелюбопытнейшая мысль Корфа: «Сборник пословиц, в том виде как он задуман и исполнен г. Далем, есть книга, для которой должно желать не читателей (!), а ученых исследователей, не той публики, которая слепо верит во все печатное… а такой, которая умеет возделать и дурную почву (!)». Даль всему народу хотел возвратить взятые у него сокровища, а Корф предлагал (как милость!) держать труд Даля для нескольких ученых мужей под замком, в главных библиотеках.

Но и скопческий проект Корфа не был осуществлен: за малым дело - высочайшего соизволения не последовало. Император Николай, благосклонно принимавший поделки про глупую Моську, которая на владыку лает, и щедро награждавший придуманное «охранителями» «мнение народное», не пожелал видеть напечатанным труд, который ум, душу и опыт народа открывал в народном слове.

Смешно: Корф писал в отзыве, что в пословицах, народом созданных, «множество лжеучений и вредных начал», «опасных для нашего народа», - царь, барон, протоиерей пытались отвадить народ от того, к чему он в течение долгих веков приходил мыслью и сердцем. Царь, барон, протоиерей, коллежский советник пытались процедить сквозь свое решето народную мудрость, которую как самую великую ценность пытался уберечь Даль. «Гуси в гусли, утки в дудки, вороны в коробы, тараканы в барабаны, коза в сером сарафане; корова в рогоже - всех дороже».

Сборник «Пословицы русского народа» увидел свет лишь в начале шестидесятых годов. На титульном листе, под заголовком, Даль поставил: «Пословица несудима».