Садриддин Айни
Нечасто бывает так, что биография одного человека почти полностью слилась с биографией его народа, как это произошло у Садриддина Айни. Жизнь его неразрывно связана с жизнью таджиков - от черных лет беспросветного прошлого до счастливых дней настоящего времени. И если проследить год за годом, шаг за шагом бурный поток событий в течение почти целого века, когда жил Айни, то это будет рассказ о судьбе целого народа, рассказ о том, как из нищеты и бесправия трудовой люд поднялся к счастью и свету, построив одну из пятнадцати республик многонационального социалистического Советского Союза. Сначала ребенком, потом юношей и, наконец, зрелым человеком, Айни видел и пережил то, что видели и пережили его соплеменники. Поэтому жизнь Айни стала для нас символом страдного пути, пройденного его народом.
На первую половину жизни выдающегося таджикского писателя падает сумрачная тень бухарского эмирата. Вторая половина - проходит в новое, светлое время, когда свежий ветер Великого Октября смел с лица нашей земли феодальные отношения, основанные на эксплуатации человека человеком. В братском Союзе Советских Социалистических Республик расцвел и окреп талант писателя-патриота. Своеобразный талант Айни впитал в себя все богатство тысячелетней культуры таджиков, бережно хранившееся в неисчерпаемых сокровищницах непокоренной народной души. Писатель сумел донести до наших дней прекрасную песню о любви к человеку, к свету и счастью.
Обратимся же к его собственным свидетельствам, как литератора и гражданина, как современника жизни, навсегда ушедшей в прошлое. Обратимся к Айни - историку нашего народа и к истории народа от времен Рудаки до последних часов эмирата. Сколько великих имен и скорбных судеб!..
В нищете и изгнании закончил свои дни замечательный поэт Рудаки - родоначальник классической таджикской поэзии.
Более двадцати лет скрывался от преследования султана Махмуда гениальный Фирдоуси.
Десятилетиями скитался вдали от родины великий таджикский мыслитель, ученый-энциклопедист Абу Али ибн Сина.
В водах Амударьи был утоплен вольнолюбивый поэт Адиб Собир Термези.
Камола Худжанди заточили в крепостное подземелье, и он умер вдали от родной земли.
Это - славные предшественники Айни, на протяжении десяти веков передававшие из рук в руки факел свободолюбия и гуманизма. Подобная же горькая участь постигла и многих его старших современников, учителей и друзей.
Ахмад Дониш (Калла), ученый и писатель, «самая яркая звезда на темнем небе Бухары», как образно назвал его Айни, жил в постоянной нужде и неоднократно подвергался преследованиям за «чернокнижие», то есть за прогрессивные взгляды.
Образованнейший поэт своего времени Зуфунун, резко обличавший в своих стихах правящую клику эмирата, вынужден был прикинуться безумным.
По приказу эмира был убит поэт Сахбо. В нищете, в горячке туберкулеза умерли поэт Шохин и ближайший друг Айни, талантливый поэт-просветитель Хайрат.
Государственная машина феодализма, политический и религиозный гнет эмирской Бухары безжалостно уничтожали всякое свободомыслие. Лучшие умы таджикского народа гибли в темницах эмирата, как гибли в душном мире царской России великие русские писатели и мыслители - Грибоедов и Пушкин, Лермонтов и Белинский.
Впрочем, разве и сегодня судьбы многих художников слова, подлинных сыновей своих народов, таких, как Пабло Неруда, Назым Хикмет, не напоминают нам о том, что уготовано реакцией свободолюбивому поэту.
Но народ бессмертен. Его могучую силу нельзя сломить и нельзя уничтожить. Об этом говорит нам правда нашей эпохи, об этом свидетельствует история всего человечества.
Народ бессмертен. В условиях жесточайшего угнетения и эксплуатации таджики сохранили и развивали свой язык и литературу, донесли до нашего времени образцы своего героического эпоса и проникновенной лирики. Под мечом и кнутом, в условиях феодальных раздоров, захватнических и междоусобных войн и набегов, разорявших и опустошавших страну, народ возделывал землю, возводил города, создавал изумительные памятники зодчества, прокладывал оросительные каналы, сочинял прекрасную музыку и слагал замечательные песни.
История таджикского народа до Октябрьской революции - это не только история его богатой культуры. Это история его борьбы за свободу и счастье, против угнетения и порабощения трудящихся масс.
В своих произведениях Айни воссоздает и образ легендарного героя таджикского народа Муканну, возглавившего борьбу против арабских завоевателей в VIII веке, и мужественного воина Темур Малика, защитника города Ходжента от полчищ Чингисхана, и рабочих ремесленных цехов Бухары начала XX века, отстаивающих свои человеческие права, и процесс пробуждения самосознания Дохунды - жителя гор, - его приход в ряды активных борцов за новую жизнь, за создание и укрепление Советской власти в родном краю.
Детство и юность Айни прошли в гуще народа. Он болел с ним одной болью, радовался одной радостью. Из преданий и легенд узнает он о героическом прошлом таджиков и через всю жизнь проносит чистую любовь и восхищение славными подвигами своих предков. Каждая пядь нашей земли овеяна этой славой.
Отец Айни, Сайд Мурод-ходжа, был потомственным ремесленником, причем человеком грамотным, ценителем художественного слова. У своего отца перенял будущий писатель любовь к поэзии и понимание ее.
Жизнь в маленьком кишлаке Соктаре и Верхней Махалле - местах, где протекало детство Айни, - отражала в себе все особенности общественного строя феодальной Бухары. Лишь один воздух не был обложен там налогом. Так жили все крестьяне окрестных деревень, так жили труженики в ремесленных кварталах Бухары, куда приходит юноша Айни после смерти отца для того, чтобы получить образование.
В душную и темную келью медресе вела узкая дверь, сквозь которую не могли проникнуть человек, воздух и солнце одновременно. И если в келью проходил человек - значит, солнце и воздух оставались за ее порогом. Эта келья как бы олицетворяла собой весь мир старой Бухары.
Нищета для сотен тысяч и богатство для единиц, бесправие народа и ничем не ограниченное жестокое самовластье - такова была горькая правда жизни, и никаким туманом благочестивых молитв нельзя было скрыть ее от зорких глаз и пытливого сердца.
Становясь зрелым человеком, Айни выковал в себе решимость бороться за правду, нести в народ истину и просвещение. Он неустанно искал пути к этой правде, восторженно принял и продолжил просветительские идеи Ахмада Дониша. Эти искания, не подкрепленные знанием революционной теории марксизма, приводили порой Айни к заблуждениям. Так, первоначально он примкнул к буржуазно-националистическому движению джадидов, искренне поверив их фальшивым декларациям.
В своем благородном стремлении помочь народу Айни смело и честно шел по избранному им пути. Он принимал активное участие в создании «новометодных школ», писал для них учебники и вел преподавание. Когда по приказу эмира школы были закрыты, Айни продолжал свою просветительскую деятельность в рядах тайного общества «Воспитание юношества», ставившего своей целью распространение новой литературы и критику отдельных недостатков эмирского режима. В ту же пору Айни активно сотрудничает в первой газете на таджикском языке «Бухорои шариф» («Благородная Бухара»).
Все это не могло не навлечь на Айни гнева бухарского духовенства и правящей знати. Он стал силой, опасной для государственного строя эмирской Бухары, и, как бунтовщик и мятежник, был схвачен палачами и приговорен к семидесяти пяти палочным ударам, и каждый удар был направлен в сердце народа. Ведь любовь к справедливости и свободе, пылающая в сердце Айни, была выношена веками в народном сердце и передана ему по наследству как передовому человеку своего времени, как достойному сыну отечества.
Бухарские палачи просчитались. Мужественный дух писателя не был сломлен, как не был сломлен мужественный дух всего таджикского народа, подвергавшегося двойной эксплуатации Бухарского эмирата и царского самодержавия.
Хотя современные ученые иногда идеализируют эмирскую Бухару, но Айни безошибочно указал на причины ее упадка. Вместе с тем из мемуаров Айни встает образ редкой притягательности и изысканности города и его жителей, которых не случайно называют «французами Средней Азии». Пожалуй, только у Ольги Сухаревой, посетившей все махалли Бухары и заставшей еще обитателей эмирской эпохи, возникает столь целостная картина бытия этого великого культурного центра. Но в описании атмосферы ученых дискуссий, занятий в медресе, состязаний поэтов, жизни бухарских удальцов и бухарцев в дни праздников Айни не имеет себе равных. Кажется, что тени прошлого обретают свою реальность.
САДРИДДИН АЙНИ: УЦЕЛЕВШИЙ ДЖАДИД В РАМКАХ СОВЕТСКОЙ ЭПОХИ
Айдар Хабутдинов
профессор, доктор исторических наук, Россия
Айни является классическим примером того, как человек, пришедший из средневековья, находит свое место в советские времена. Самое ценное, что он оставил, - воспоминания о мире той Бухары-и‑шериф, сочетающие прекрасное знание предмета с критическим анализом ситуации.
Хотя современные ученые вновь скорее идеализируют эмирскую Бухару, но Айни безошибочно указал на причины ее упадка. Вместе с тем из мемуаров Айни встает образ редкой притягательности и изысканности города и его жителей, которых не случайно называют «французами Средней Азии». Пожалуй, только у Ольги Сухаревой, посетившей все махалли Бухары и заставшей еще обитателей эмирской эпохи, возникает столь целостная картина бытия этого великого культурного центра. Но в описании атмосферы ученых дискуссий, занятий в медресе, состязаний поэтов, жизни бухарских удальцов и бухарцев в дни праздников Айни не имеет себе равных. Кажется, что тени прошлого обретают свою реальность.
Садриддин Саид-Муродзода не может быть вписан в традиционное современное деление по национальности. Он был выходцем их ходжей, то есть сословия, берущего начала от пророка Мухаммада. Однако его род обеднел, а отец рано умер. Садриддину еще ребенком пришлось заняться трудом на поляхв кишлаке Соктар, близ Гиждувана, но после одного прекрасного урожая он понял, что второго уже не будет. Пески засыпали старые каналы, и возникало ощущение, что пространство Бухары съеживается как шагреневая кожа. Садриддин проводит долгие годы в бухарских медресе. Вначале в голоде и холоде, но затем его статус улучшается. Бухарская система напоминала советскую в том, что усердный шакирд со временем получал все больший кусок от общественных расходов и сам становился преподавателем. Будь Садриддин на десяток-другой лет постарше, может быть, он и смирился бы с бухарским официозом, получив в нем теплое местечко. В старой Бухаре ценили образованность. Жизнь Айни изменило, скорее, не российское государство как таковое, а российские джадиды-татары, чья община возникла как в Бухаре, так и в ее железнодорожной станции Новой Бухаре (Кагане). Уже в советские годы он пишет о том, как татарская буржуазия в союзе с местными собственниками стремилась к контролю над каракулем и хлопком Бухары, чтобы не допустить в эмират немусульманских предпринимателей.
Бухарские власти относительно либерально смотрели на деятельность джадидов, пока те не занимались политикой. Но после Февральской революции 1917 г. крупная бухарская буржуазия в союзе с татарской общиной и бухарскими интеллектуалами потребовала контроля над властью. Эмир лавировал, но, воспользовавшись Гражданской войной в России и неудачной попыткой свержения его власти, он перешел к прямому террору против джадидов и всей татарской общины Бухары. Айни был избит в тюрьме и освобожден революционными солдатами, но его брат не выжил. Кровавая межа между Айни и бухарским режимом была проложена. В литературоведении стандартно, но справедливо пишут, что элегия Айни «На смерть брата» (1918) прозвучала призывом к свержению эмира.
Трудно оценить деятельность Айни в советскую эпоху. С 1918 г. он однозначно оказался на стороне противников эмирского режима и вместе с левым крылом джадидов‑младобухарцев дрейфовал в сторону большевиков. В 1920 г. он поддержал революцию в эмирате и создание Бухарской народной советской республики. В сатире «Бухарские палачи» (1920) Айни обличал режим эмирата. Однако он активно не участвовал в политической деятельности, как Фитрат и целый ряд былых младобухарцев. В итоге такая стратегия оказалась разумной. Он выбрал для жительства не Бухару и Ташкент, где кипели политические страсти, а Самарканд и затем Душанбе (Сталинабад). Айни связал себя с таджикским, а не узбекским культурным проектом, хотя писал на обоих языках. Здесь он мог позволить себе уйти в изучение прошлого без особой боязни обвинений в «пантюркизме». Впрочем, в своей классической трилогии «Одина» (1924) вместе с романами «Дохунда» (1927–1928 гг., опубликован в 1930 г.) и «Рабы» (1934), охватывающей почти столетие, он весьма искренне обличает рабство и бесправие простого народа. Эту критику можно рассматривать и как обличение темного средневековья, рабовладельцев и феодалов. Но здесь можно говорить и о раскрытии грубейших нарушений шариатского права, когда земледельцы Герата, мусульмане-ханафиты, обращаются в рабов. Причем все, начиная от разбойников и кончая местным кади, делают вид, что все делается по закону. Айни рассказывает о том, как муж изгоняет старую жену, так как ему нужна новая для ткания ковров. Писатель благоразумно доводит свое повествование до падения эмирского режима в 1920 г.
В России, как известно, надо жить долго. Звездным часом на всесоюзной арене для Айни стал I съезд советских писателей в 1934 г. Историю публичной поддержки Айни со стороны Сталина рассказывают как анекдот. Думается, что ситуация была несколько сложнее. В 1934 г. на XVII съезде партии было объявлено о построении основ социализма в СССР. Одновременно лично Сталин отредактировал первый школьный учебник по истории СССР, где в качестве положительных персонажей появились российские правители и классики. Пантеон положительных героев нужно было выстраивать и для мусульманских народов. Но к этому времени уже оформился общетюркский культурный проект, сконцентрированный в Турции. При этом тюркский проект был выстроен в сотрудничестве интеллектуалов тюркского мира и западных ученых вполне в рамках европейской традиции. Как бывший нарком по делам национальностей и этнический грузин Сталин прекрасно понимал, что тюркский проект имеет и вполне конкретное и не слишком приятное для СССР политическое измерение. В этом отношении Айни предлагал практически идеальный вариант. Советский нетюркский проект приобретал великое культурное прошлое, получившее высокую оценку в мировом исламоведении. Вероятно, в этом контексте нужно рассматривать сцену, когда Айни с восторгом прерывает Сталина, называющего Фирдоуси таджикским поэтом. Отсюда, вероятно, и растут корни тоста Сталина в честь Айни в дни I съезда советских писателей.
Отныне Айни может спокойно вести излюбленный им образ бухарского книжника, столь внешне не схожий с реалиями советской эпохи. Так, у Айни за «Историей эмиров мангытской династии» (1923), антологией «Образцы таджикской литературы» (ч. 1–3, 1926) последовали очерки и монографии о Рудаки, Фирдоуси, Ибн Сине, Саади, Навои, Васифи, Бедиле. В период Отечественной войны Айни превращает Гитлера и его приспешников в каких-то средневековых дивов. С 1948 г. Айни до конца жизни работал над «Воспоминаниями» (русский перевод «Бухара», кн. 1–4, 1949–1954). За них он получает Сталинскую (Государственную) премию СССР в 1950 г. В конце жизни Айни обласкан званиям и наградами. В 1951 г. он становится первым президентом Академии наук Таджикской ССР. В 1950‑м он избирается депутатом Верховного Совета СССР 3‑го созыва, в 1954 г. - 4‑го созыва. Айни был награжден 3 орденами Ленина и орденом Трудового Красного Знамени. Очень важно, что после Великой Отечественной войны он получает прекрасного биографа в лице Иосифа Самуиловича Брагинского. Спасающиеся от преследований эпохи борьбы с космополитизмом евреи создают историю Таджикистана, его археологию и историю литературы.
Но любая жизнь небесконечна. И бывший шакирд и джадид, а ныне советский академик и депутат умирает 15 июля 1954 г. в Душанбе. Наверное, не случайно, что он считанные годы не дожил до эпохи спутников и ракет. Почти одновременно в Турции умирает его ровесник и тоже бывший джадид Садри Максуди. Место ученых занимают политики, партфункционеры и генералы… Но правители приходят и уходят, а улочки старой Бухары остаются прежними, старые рукописи «не горят». А значит, память о последнем летописце эмирской Бухары остается…
Садриддин Айни родился 15 (27) апреля 1878 года в селе Сактари (ныне Гиждуванский район, Бухарская область Узбекистана). Айни учился в бухарских медресе, был близко знаком с видными бухарскими интеллектуалами: Садри Зиё, дамулла Икрамча и др.
Принимал участие в установлении Советской власти в Бухаре. В советское время занимался в основном литературной деятельностью. Составил впервые антологию таджикского национального творчества «Образцы таджикской литературы».
С 1951 года академик и первый президент Академии наук Таджикской ССР. Депутат Верховного Совета СССР 3-4 созывов (с 1950 года).
Айни был в числе организаторов Самаркандского Государственного университета в 1927 году, который тогда назывался академией.
Садриддин Айни кроме родного таджикского прекрасно знал узбекский язык и некоторые свои произведения писал на обоих языках. Он внес значительный вклад в литературу обоих народов.
Садридди́н Айни́ (Садриддин Айнӣ, настоящее имя Садридди́н Саи́д-Муродзо́да ; 15 - 15 июля 1954, Душанбе) - таджикский советский писатель, общественный деятель и учёный. Лауреат Сталинской премии второй степени (1950).
Садриддин Айни родился в селе Сактари (ныне Гиждуванский район, Бухарская область Узбекистана). Мать его происходила из села Махалаи Боло Шафирканского тумана (ныне Бухарской области Республики Узбекистан). Айни учился в бухарских медресе, был близко знаком с видными бухарскими интеллектуалами: Садри Зиё, дамулла Икрамча и др. Садриддин Айни был участником движения просветителей - джадидов.
Принимал участие в установлении Советской власти в Бухаре. В советское время занимался в основном литературной деятельностью. Составил впервые антологию таджикского национального творчества «Образцы таджикской литературы».
С 1951 года академик и первый президент АН Таджикской ССР. Депутат ВС СССР 3-4 созывов (с 1950 года).
Айни был в числе организаторов Самаркандского государственного университета в 1927 году, который тогда назывался академией.
Садриддин Айни кроме родного таджикского прекрасно знал узбекский язык и некоторые свои произведения писал на обоих языках. Он внес значительный вклад в литературу обоих народов.
Попутно Айни работает над составлением антологии "Образцы таджикской литературы", она включает в себя лучшие образцы поэзии, начиная от Рудаки и до начала XX века, Джадиды-пантюркисты отрицали историю таджикского народа и отказывали таджикам в праве считаться нацией. Вот Садриддин Айни этой антологией и доказал существование таджикской нации, ее истории и ее права иметь свою республику. Сам писатель говорит, что "произведение на основе исторических факсов сорвало завесу с происков и домогательств пантюркистов и наложило на них печать молчания..."
Однако пантюркисты, засевшие в редакции газет и журналов, в издательстве, в печатных органах, подняли шумиху вокруг одного из стихотворений Рудаки, якобы восхвалявшего эмира, и потребовали изъять из обращения антологию. Москва, русские литературоведы, русские писатели поддержали Садриддина Айни. Ведь право на самоопределение нации уже восторжествовало, и в 1929 году образовалась Таджикская ССР со своей национальной интеллигенцией и своими национальными писателями: Садриддином Айни, Абдулькасимом Лахути, Абдулло Вохидом Мунзимом, Пайравом Сулаймони, Мухамеджоном Рахими, Мухиддином Амин-заде и другими.
Участник вскрытия гробницы Тамерлана 1941 году.
Садриддин Айни прожил долгую жизнь – он родился 15 апреля 1878 года, скончался 15 июля 1954 года. Он много знал и много испытал. Перед революцией за свою просветительскую и политическую
деятельность Айни по приказу эмира был брошен в тюрьму. Впоследствии С. Айни стал одним из создателей первых советских школ: он писал первые учебники на таджикском языке, преподавал.
Сила всех его произведений в большой человеческой правде. В повести "Бухарские палачи" Айни гневно изобличает эмирские порядки. В повести "Одина", романах "Дохунда" и "Рабы" отражена борьба народа за свободу и равенство. В "Смерти ростовщика" зло высмеивает скупого и жадного богача. О детстве таджикских детей дореволюционного времени рассказывают его книги "Старая школа" и "Сирота".
Книги Садриддина Айни переведены на многие иностранные языки. Он был не только писателем, журналистом, общественным деятелем, но и ученым – историком, филологом, искусствоведом. В 1951 году, когда была создана Академия наук Таджикистана, он был избран первым ее президентом.
Ниже вы прочтете три главы из самого значительного произведения Айни – "Воспоминания".
УРОКИ ОТЦА
Мой отец был человеком вспыльчивым, однако он никогда не ругал меня и не бил. И сколько я себя помню, он лишь дважды меня наказал.
Впервые случилось это так.
Отец купил осла, у которого была дурная привычка брыкаться, как только тронешь его холку.
Однажды утром отец отвел осла на пшеничное поле и привязал его пастись на жнивье. В полдень, в самый зной, отец сказал мне:
– Ступай-ка, приведи осла. Да не вздумай сесть на него верхом, а то невзначай тронешь холку, он взбрыкнет и скинет тебя.
Я отправился в поле. Отвязал осла. И тут мне пришла в голову такая мысль: "А что если сесть на осла с какого-нибудь возвышения, не дотронувшись до холки? Он брыкаться не станет. Просто глупо, – подумал я, – гнать осла порожняком, а самому топать пешком".
Я завел осла в арык, а сам с берега очень осторожно сел на серого. Осел стоял спокойно. Но стоило ему выйти из воды, как он тут же встал на дыбы. Чтобы не оказаться на земле, я почти распластался на его спине и волей-неволей обеими руками ухватился за гриву. Но чем крепче вцеплялся я в гриву, тем отчаяннее брыкался и прыгал осел.
В конце концов я кубарем полетел на землю.
Невыносимая боль пронзила мою правую руку. Осел же, взбрыкивая, вихляя задом, помчался к дому.
Страх перед отцом, которого я ослушался, был сильнее боли. Несколько минут спустя я с трудом встал на ноги. Боль в руке была нестерпимой. Словно железный крюк рвал мое тело. Я снова опустился на землю. В этот момент я увидел отца, идущего мне навстречу.
Отец не стал бить или ругать меня. Увидев мою искалеченную руку, он сказал только:
– Ты ослушался меня и повредил руку. Правую руку. Теперь ты не сможешь писать.
Слова отца так напугали меня, что, казалось, получи я сотню розог, страдал бы меньше.
Своим поясным платком отец подвязал мою руку. Потом он сходил в селение за лошадью. Посадил меня на нее, сам сел впереди и повез в Гиждуван, к костоправу.
У меня оказался двойной вывих: в локте и в запястье. Вправляя руку, лекарь так сильно сдавил ее, что послышался хруст. Но я сдержался и не закричал, хотя эта боль и была посильней, чем при падении.
– Молодец, сынок, – сказал отец.
...Когда рука уже зажила и я почти позабыл о печальном происшествии, отец позвал меня.
Я подошел к нему. Он вытащил из-под кошмы розгу и стегнул меня разок по ногам.
– Запомни, если еще хоть раз ослушаешься меня, я сильно побью тебя. Понял?
– Понял.
Вот какой второй урок получил я от отца.
Неподалеку от нашего селения был небольшой базарчик. И вот однажды отец послал меня на базар за солью. На обратном пути мне повстречался знакомый отца, он велел кое-что ему передать. Но пока я добирался до дому, не только все его слова, но и сам этот человек вовсе вылетели у меня из головы.
Дома же отец поинтересовался, кого из знакомых я видел на базаре. Я вспомнил о том человеке и ответил, что, мол, видел такого-то.
– Что он сказал? – спросил отец.
Поскольку я напрочь забыл все, что меня просили передать, я тут же что-то сочинил.
Наверное, я сказал порядочную глупость, потому что отец переспросил:
– Может, ты позабыл, что тебе велели передать?
– Нет, – упорствовал я. – Он так сказал.
Несколько дней спустя тот человек сам пришел к нам.
Отец повел его в мехмонхону*. Затем позвал меня и усадил против гостя.
– Что вы просили мне передать? – спросил отец у гостя.
Гость сказал, разумеется, совсем не то, что я передал отцу. Я чуть не сгорел со стыда. Отец же схватил меня за ухо и проговорил:
– Всегда хорошенько вникай в то, что увидишь, внимательно слушай и запоминай то, что тебе скажут. Не поймешь – переспроси.
И постарайся не забыть. Но только никогда не ври! Ты виноват вдвойне. Во-первых, ты забыл, что тебе велели передать. Во-вторых, сказал заведомую ложь. Если бы тогда ты признался, что забыл, какое поручение тебе дали, я бы сейчас не стыдил тебя перед гостем... Ну, ладно. Ступай играть.
На всю жизнь получил я урок усердия и внимательности.
В нашем медресе** жил кулябец мулла Абдул Хаким. Он торговал вразнос книгами.
В свободные от занятий дни, положив за пазуху несколько книг, он неторопливо отправлялся на базар.
В Бухаре много было таких торговцев. Продав одни книги, они покупали другие.
Однажды, вернувшись с базара с пачкой книг, мулла Абдул Хаким развязал свой пояс – в него тоже были завернуты книги – и, вынимая их одну за другой, показывая учителям и ученикам, громко расхваливал их.
Он говорил, какие из книг переписаны их автором, а какие – кем-нибудь из известных переписчиков.
Я тоже просматривал книги в надежде найти среди них сборник стихов.
И вдруг я его увидел!
На последней странице было обозначено, что издана книга в Индии. Называлась она "Махмуд и Аяз".
Я спросил у муллы:
– За сколько вы купили эту книгу?
– Она ничего не стоит. Я взял ее поневоле: приценился к другой, очень полезной книге, но ее владелец сказал, что продаст обе книги только вместе.
И он показал мне книгу, ради которой он вынужден был взять сборник стихов.
– Увы! – вздохнул я. – Большая книга стоит больших денег. У меня их нет. А вот маленькую книжонку я, так и быть, куплю.
Поняв, что я несерьезный покупатель, и сомневаясь, что кто-нибудь еще заинтересуется маленькой книжкой стихов, он сказал:
– Ладно. Давай одну теньгу и забирай книжку.
– Сейчас, схожу за деньгами.
От радости, как на крыльях, я взлетел по нашей крутой лестнице. Из пяти тенег, привезенных из дому, у меня оставалось всего три. Взяв одну из них, я так же стремительно сбежал вниз по лестнице и, только увидев торговца, степенно пошел шагом, чтобы он не догадался о моей радости и не переоценил маленькую книгу.
Наконец книга была в моих руках!
За все время моего учения у меня впервые был такой праздник.
РУССКИЙ ЯЗЫК
В нашем медресе были два брата. Старшего, Махдум Ходжу, прозвали Быком. Он был высок, мускулист и широк в плечах. Его смуглое, как просяная лепешка, лицо почти сплошь заросло черными волосами. Из-под густых бровей, сросшихся на переносице, из длинных, загнутых ресниц ласково смотрели большие, внимательные глаза.
Он всегда был приветлив со всеми, но охотнее и чаще разговаривал с бедными учениками. Если кто-нибудь заболевал, он ухаживал за больным, кипятил чай, убирал келью, стирал белье.
Он никогда не носил сапог, никогда не повязывал чалму. В теплые дни ходил в легких штанах и рубашке, зимой надевал сверху халат. Летом ходил с обнаженной головой, зимой носил тюбетейку.
Ему было лет двадцать пять, выглядел он тридцатилетним, а занимался вместе с четырнадцатилетними учениками, проходил то же, что и я.
Его брат Пирак был намного моложе, ему шел пятнадцатый год. Был он маленький, хилый, бледный, казалось, что он только что перенес тяжелую болезнь.
Обычно по вечерам все население медресе выходило сумерничать, подышать свежим воздухом.
Взрослые усаживались на открытой галерее, мальчики собирались во дворе.
Однажды вечером я оказался рядом с Пираком.
Я всегда искал людей, которые знают и любят стихи. Поэтому я спросил Пирака:
– Вы не знаете каких-нибудь стихов?
– А если знаю, тогда что?
– Мы могли бы поиграть в стихи. Вы говорите какое-нибудь двустишие, я в ответ – другое, которое начинается с последней буквы вашего. И так до тех пор, пока кто-нибудь из нас не сможет вспомнить подходящее двустишие.
– Нет, я не знаю никаких стихов. А сами-то вы знаете?
– Немного.
Услышав мой ответ, он лукаво улыбнулся. Как маленький мальчик, он гордо сказал:
– А я знаю то, чего не знаете вы!
– Что же это такое?
– Я знаю русский язык.
Я ему не поверил. Ведь ученики медресе и родной-то язык не могут как следует выучить, ни одного стихотворения не знают, откуда же им знать русский?
– А ну-ка, скажите что-нибудь по-русски!
– Часы, – сказал он.
– А еще?
– Еще несколько слов знал, но забыл. У меня они записаны. Приходите ко мне, я вам прочту.
В тот же день сразу же после ужина я отправился к нему.
Пирак усадил меня и вытащил из-под одеяла, на котором сидел, листок бумаги. На нем что-то было написано карандашом.
– Вот, читайте, – сказал Пирак. – Учите русский язык.
– Я не могу прочесть. Кто это писал?
Пирак покраснел:
– Это я перерисовал.
Усевшись удобнее, подперев голову и водя пальцем по строчкам, он стал вспоминать:
– Вот это – сниег – снег. Вот это – часы. Вот это – хилеб – хлеб.
– Это все?
– Все.
– Ну прочтите еще раз.
Он повторил, переводя русские слова на таджикский.
Я быстро запомнил их и прочитал, как читают стихи:
– Сниег – барф, часы – соат, хилеб – нон.
Пирак радостно засмеялся.
– Слушай! – зашептал он. – Давай сделаем так: я достану еще русские слова, переведу их, а ты из них сложишь стихи!
– А где ты узнаешь русские слова?
– У нас в медресе живет мулла Тураб. Он часто ездит в Самарканд. Там живет много русских. Он записывает русские слова в тетрадку, а я списываю у него. Он обещал мне привезти новые слова. Я у него спишу и дам тебе.
Я очень обрадовался.
– Только смотри, никому не говори об этом, – предупредил Пирак. – А не то муллы нас со света сживут!
– Почему? – удивился я.
– Ты сам у них спроси, почему. В прошлом году они совсем замучили муллу Тураба.
– Как?
– Они откуда-то узнали, что мулла Тураб привез из Самарканда русские слова, и словно взбесились: "Он стал русским! Его надо убрать из медресе!" Но мулла Тураб жил в своей собственной келье, и убрать его из медресе было совсем не так просто. Тогда они отправились к верховному судье, но верховный судья им сказал: "Знание русских слов не значит, что человек стал неверным. Идите и поменьше болтайте!"
Поговорив с Пираком, я понял, что у него большая тяга к знаниям.
– Ты учи стихи. Хотя бы понемногу, – сказал я ему на прощание.
– Обязательно. Когда мулла Хамид Ходжа и Зайниддин Ходжа придут к брату, я их попрошу, чтобы они меня научили.
– Так ты не научишься. Надо самому читать.
– У меня нет книг. Когда я учился в школе, отец подарил мне Гафиза, но я отдал книгу младшему братишке.
– Ладно. Я принесу тебе книгу стихов.
На следующий день я принес ему свою любимую книгу стихов.
Он взял ее, перелистал и разочарованно вернул мне.
– Я не смогу это прочесть.
Я понял, что он, как и большая часть учеников медресе, неграмотный.
– Знаешь что? – предложил я. – Давай я покажу тебе, как надо читать. Ты научишься за несколько дней.
Я предложил это очень осторожно, не сказал "я тебя научу", а "я тебе покажу", чтобы его не обидеть. Но он сразу согласился.
– Покажи! Непременно покажи!
Я громко прочел ему стихи из книги. Он повторил их за мной. Когда он выучил стихи наизусть, я показал ему, как они написаны.
С тех пор каждый свободный вечер я приходил к Пираку, и мы с ним занимались. Постепенно он научился различать буквы, и месяца через два смог прочитать всю книгу.
Я предложил ему срисовывать буквы и слова. Потом, когда рука его привыкла к ручке, он стал понемногу писать. Так к весне он научился и читать и писать.
К этому времени мулла Тураб съездил в Самарканд и привез новые русские слова:
Душа – джон, дождь – борон, вода – об.
Пирак записал эти слова и принес мне.
– Попробуй срифмовать,– попросил он.
– Давай!
На этот раз я уже мог разобрать то, что написал Пирак. Я попробовал сложить из русских слов стихотворение, и оно у меня легко получилось.
Я прочитал ему:
Снег – барф, часы – соат, хлеб – нон
Вода – об, дождь – борон, душа – джон.
Пирак, услышав это, так обрадовался, что в восторге пустился в пляс.
______________
* Мехмонхона – комната для приема гостей, гостиная.
** Медресе – религиозная мусульманская школа.
Перевод Надии Алембековой (1 глава) и Сергея Бородина (2 и 3 глава).
Рисунки Е. Медведева.
