Роман «Не шей ты мне, матушка, красный сарафан» является первой книгой трилогии о жизни простой русской семьи Беловых. Он погружает читателя в жизнь уральской глубинки 70-х годов XIX века. Нехитрый быт, заботы и чаяния членов большого семейства, их стремление к счастью и борьба за него, а ещё и старые тайны, всплывающие в самые неожиданные моменты и круто меняющие жизнь героев, – всё это ждёт читателя на страницах увлекательного романа.
Приведённый ознакомительный фрагмент книги Не шей ты мне, матушка, красный сарафан (В. Е. Мосова) предоставлен нашим книжным партнёром - компанией ЛитРес .
За делами и заботами промчался май. Недаром говорят, что весенний день зиму кормит. Тут уж поспешай, не плошай! Пахали, боронили, сеяли, сажали. Каждому в семье находилась работа. Но как ни загружай себя ею, а от мыслей своих никуда не убежишь! Нюра за это время вся извелась. Она тосковала по Алёше и страшилась поездки к жениху, которая неминуемо приближалась. Из-за работы сёстры ни с кем почти не виделись, разве что утром, гоня коров в пасево, встретят кого-то из подружек. Егорьевские гулянья прошли мимо них, и они даже не заикнулись родителям, что хотят куда-то пойти, смиренно несли своё наказание.
Но вот уже и весенние работы позади. Сегодня Василко, вернувшийся от своего дружка Николки Черепанова, сказал Нюре, что их вечером ждут на посиделки. Татьяна, мол, просила передать, чтоб сёстры обязательно были. Нюра удивилась – не принято, вроде, в это время посиделки собирать. Обычно осень да зима – самое время для них. Хотя, почему бы не отдохнуть, коли есть такая возможность?! Поля у всех засеяны, огороды засажены, все на славу потрудились. Теперь дело за солнышком да тёплым дождичком. А молодёжи самое время немного погулять. Маруся, узнав эту новость, предложила Нюре потихоньку улизнуть из дому, когда родители лягут спать.
– Да Бог с тобой, Маруся! – воскликнула Нюра.– Отец узнает – хуже будет, достанется нам с тобой вожжами повдоль спины!
– А сколько же можно дома сидеть?! Вся жизнь мимо проходит! Может, нам потихоньку у маменьки отпроситься?
– Да разве ж пойдёт она супротив отца? – печально возразила Нюра сестре.
Но всё сложилось, как нельзя лучше: отец уехал по каким-то своим делам и обещал вернуться не раньше завтрева. Маруся подластилась к матери и уговорила её отпустить их на посиделки. Та, конечно, сначала возразила, а потом поддалась на уговоры дочери. Сама ведь когда-то молодой была, любила и песни с подругами попеть, и хороводы поводить. А уж как, бывало, гармонист развернёт меха, да начнёт частушки напевать, да как все поочерёдно станут включаться в пение да на круг выходить, тут уж такой перепляс пойдёт – до утра не остановишь.
После ужина девушки помыли посуду, подмели пол и стали наряжаться. Маруся попросила у сестры разрешения взять её малахитовые украшения, женихов подарок, который так и лежал в коробочке. Та с радостью уступила ей ненавистный серебряный набор с малахитом, сама же надела на палец подаренное Алёшенькой колечко с бирюзой. Взяли они своё рукоделие и отправились на посиделки, которые уже были в разгаре. В избе вдоль одной стены стояли лавки, где расселись девицы, каждая со своей работой: одни вяжут, другие вышивают, сама хозяйка, Татьяна, с прялкой сидит. Вот, мол, парни, смотрите, какие мы умелицы-рукодельницы, хорошими вам жёнами будем, выбирайте! Напротив них уже разместилась компания парней с гармошкой да балалайкой. А мы, дескать, такие ловкие да весёлые ребята, полюбуйтесь на нас! Хотите – споём, хотите – спляшем, с нами не заскучаете! Кто-то сыпал шутками, кто-то напевал задиристые частушки, самые решительные парни стали подсаживаться к девицам, чтоб вести с ними беседы. Нюра осмотрелась, Алёши здесь не было. А жаль! Когда ещё им случай выпадет свидеться. Она уселась на лавку, достала пяльцы и продолжила свою вышивку. Сестра, примостившись рядом, вязала крючком затейливое кружево для рушника. А вдруг Алёша уже заглядывал сюда да ушёл, коль не было их тут? Обычно первыми собираются в избе девицы, парни приходят ватагой попозже, когда у девиц уже работа в разгаре. Сегодня сёстры немного припозднились, и теперь Нюра горевала, что была тут не с самого начала. Она то и дело взглядывала на дверь, с замиранием сердца ожидая, не появится ли её возлюбленный.
– Здравствуй, Машенька! – сказал, подсаживаясь к Марусе, какой-то парень.
Она повернула голову:
– А, Санко, это ты! Здравствуй, коли не шутишь!.
– Нет, не шучу, у меня серьёзные виды на тебя, красавица, – от волнения Санко пытался быть немного развязным, но это у него плохо получалось, он пыхтел, краснел, нервно шевелил пальцами. – Подарочек мой тебе передали?
– Передали, спасибо. Хорош подарочек, только тяжеловат будет! – улыбнулась Маруся.
– А я тебе другой принёс, полегче, – и он вынул из кармана фигурный пряник.
– Спасибо! – игриво ответила девушка, с улыбкой взяла пряник, разломила его пополам и половинку протянула Нюре.
– Может, выйдем на воздух, погуляем немного, – предложил Марусе кавалер.
Она кивнула, передала свою работу сестре и отправилась с ним. Но вскоре снова показалась в двери и поманила за собой Нюру, что-то ей маяча.
Нюра, отложив работу, направилась к двери. Что ещё придумала её сестра? Убежит сейчас с Санком куда-нибудь, а потом отвечай за неё перед матушкой. И ладно бы, любила она его, а то ведь так, играючи. Нюра вышла на крыльцо – Маруси уже нигде не видать. Зато из-за угла появилась знакомая фигура. Неужели? Всё ещё не веря своим глазам, она сделала шаг вперёд; протянув руки, спустилась с крыльца и тут же оказалась в объятьях своего Алёшеньки. Он прижал её к себе и осторожно коснулся губами её волос, лба, щёк, а потом добрался до губ. Земля ушла из-под ног у Нюры, да что там земля! Она и ног своих не чуяла, только бешеный стук сердца в груди. Вот, оказывается, как оно бывает! Словно и нет тебя больше, тело стало совсем невесомым, две души слились в одну, и хочется только одного – не разнимать объятий, не отрывать губ, продлить эти сладкие мгновения как можно дольше. А в воздухе стоит дурман черёмухи, уж не от него ли голова идёт кругом?
Уральский вечер тих и светел. В это время ночь совсем не успевает развернуться, после заката ещё долго светло. Лишь далеко за полночь слегка стемнеет, а там уже и опять светать начнёт. Влюблённые, обнявшись, сидят на завалинке и не могут наговориться. Из избы то и дело выходят парочки, шутят, смеются, поют. Но этот мир уже не существует для Нюры. Она сейчас живёт в своей любви и видит только Алёшу, слышит только его голос.
– Люди говорят, просватали тебя уже, – с горечью произнёс её дружочек.
– Да, отец слово дал. Только я этому совсем не рада. Зачем мне богатый жених, когда ты у меня есть, Алёшенька!?
– И когда свадьба? – хмуро спросил Алексей.
– Осенью. Отец сказывал, на Покров, – потупилась она.
– Значит, у меня ещё есть время, – воодушевился он.
– Да, есть, и я живу одной мыслью, что ещё немного на воле побуду.
– Вот, возьми, – он протянул ей небольшой мешочек. – Это золотой песок. Схорони пока у себя. Я часть уже сдал в контору, а это оставил на всякий случай. До осени я ещё намою. Я не отступлюсь, дождусь своей удачи, чтоб не стыдно было к отцу твоему явиться.
– Боюсь, милый, что отец от своего слова уже не отступит, к нему являться – только сердить его, – печально проговорила Нюра.
– Я не позволю тебе стать чьей-то женой! Ты будешь только моей! – горячо воскликнул он. – Мы сбежим, исчезнем, затеряемся в тайге. …Если, конечно, ты согласна на такое.
– Ой, не знаю, Алёшенька, страшно мне супротив тятеньки идти. Но и без тебя мне тоже жизни нет. Скоро надо ехать в гости к жениху-то, а мне так не хочется.
– А хочешь, убежим прямо сейчас? – глаза его загорелись. – И ехать тебе никуда не придётся.
– Не могу, милый, тогда всем от тятеньки достанется: и матушке за то, что отпустила нас гулять против отцовой воли, и Марусе за то, что со мной была, да не остановила. Они-то не виноваты.
– Добрая ты у меня, совестливая. Ну, как можно тебя не любить?!
И снова он осыпал её поцелуями. Незаметно пролетело времечко: они то говорили, то целовались, то снова говорили. Никогда ещё Нюра не была так счастлива, она и не знала прежде, как сладки могут быть поцелуи.
Но вот из предрассветного тумана появилась Маруся со своим кавалером, и сёстры засобирались домой, не то, неровён час, тятенька вернётся, тогда греха не оберёшься. Маруся зашла в избу за рукоделием, а Нюра, дождавшись сестры, обняла на прощанье мила друга, и, не оборачиваясь, пошла. Душа её и пела, и плакала одновременно. Тело еще чувствовало жаркие объятия, губы горели от поцелуев, а по щекам катились слёзы. Пробравшись тихонько в дом, сестры улеглись на полати и затихли, каждая лежала и думала о своём. Утром мать у печи гремела чугунками, а они сладко спали, не слыша ничего.
Пробуждались они тяжело. Да и диво ли! Легли-то на рассвете. Но мать не дала им понежиться:
– Вставайте, гулёны, всё на свете проспали! Лукерья вон уже вместо вас коров в пасево угнала. Иван в поле отправился, посевы проверить. Даже Василко куда-то ускакал, а вы всё спите! На столе парное молоко с булками, для вас оставила. Быстро просыпайтесь!
Сёстры нехотя поднялись, потянулись, умылись и сели за стол.
– Марусь, а где вы с Санком вчера были? Куда исчезли? – полюбопытствовала шёпотом Нюра.
Та пожала плечами и отмахнулась:
– Да так, гуляли
– Он тебе нравится?
– Не знаю, может быть.
– Как можно не знать, Маруся? Я на Алёшу только глянула впервой и тут же поняла – это мой суженый.
– А я не поняла ещё! Хорошо тебе говорить, когда у тебя такой жених: и красавец, и богач!
– Ты завидуешь мне, сестрица? – удивилась Нюра. – Да я готова всю жизнь нищей прожить, лишь бы с Алёшей вместе. Зачем мне этот жених? Это ж папеньке он нужен, а не мне! Он и тебе красавца-богатея найдёт, не сомневайся!
– Нет, другого такого едва ли сыщет. А местные кавалеры все одинаковые. Мне они не нравятся. Я в городе жить хочу, с богатым мужем, с прислугой.
– Девицы мои, красавицы, покажите-ка мне, чего вы вчера на посиделках наработали? Чует моё сердце, что вы там только пели-веселились.
Сёстры втянули головы в плечи и потихоньку выскользнули из избы.
Ближе к обеду вернулся отец. Сзади к телеге была привязана красивая коляска с откидным верхом. Ну, чем вам не карета! Все высыпали на улицу. Отец радостно улыбался:
– Вот, сторговался не очень дорого, зато перед женихом в грязь лицом не ударим! Не в телеге же нам в гости отправляться!
Все возликовали, а Нюра, хмурясь, опустила голову. Всякое напоминание о поездке гнётом на сердце ложилось.
– Тятенька, возьми меня с собой! – умоляюще посмотрела на отца Маруся. – Я так хочу в новой коляске прокатиться! И в Екатеринбурге я никогда не бывала, и Нюре со мной веселее будет!
Отец посмотрел на мать, та широко улыбалась. Он перевёл взгляд на печальную Нюру, подумал немного и ответил:
– Ладно, возьму! Только, чур, не ныть, что устала! Дорога дальняя. Если повезет, за пару дней доберёмся, а то, может статься, и дольше будем ехать.
Маруся подпрыгнула от радости и захлопала в ладоши. Тут же заныл Василко:
– А я? Я тоже хочу! Они поедут, а я дак нет!
– А ты мал ещё! Подрасти маленько! – сказал отец с улыбкой. – А мы там тебе невесту приглядим, вот вырастешь, и поедем с тобой свататься.
Все рассмеялись, а парнишка надулся и убежал во двор.
Стихи запоминаются, когда они музыкальны, когда являются музыкой по преимуществу. Русские поэты, писавшие стихи именно так, становились народными. С годами их имена и вовсе исчезали, а русская песня на их стихи оставалась жить, теряя свое авторство.
К числу таких поэтов-песенников принадлежит Николай Григорьевич Цыганов, о котором мало кто знает, о нем почти ничего неизвестно, но его русские песни живут и по сей день, значась под рубрикой «Народная песня».
Самая известная русская песня на слова поэта «Не шей ты мне, матушка, красный сарафан». Музыку к ней написал Александр Варламов, известный по романсам «Белеет парус одинокий», «На заре ты ее не буди» и другим.
«Не шей ты мне, матушка,
Красный сарафан,
Не входи, родимушка,
Попусту в изъян!Рано мою косыньку
На две расплетать!
Прикажи мне русую
В ленту убирать!..."
.........................
«Дитя мое, дитятко,
Дочка милая!
Головка победная,
Неразумная!Не век тебе пташечкой
Звонко распевать,
Легкокрылой бабочкой
По цветам порхать!..."
(Красный сарафан, музыка А.Варламова)
А.Е.Варламов
На стихи Николая Цыганова Варламов сочинил еще несколько песен, в том числе известные
«Что ты рано, травушка, пожелтела?», «По полю, полю чистому», «Ох, болит да щемит ретиво сердечко!». Известными стали и другие стихи поэта: "Ах спасибо же тебе, синему кувшину", "Течет речка по песочку", "Каркнул ворон на березе", "Я посею, молоденька, цветиков маленько" и другие
Ах, спасибо же тебе,
Синему кувшину,
Разгулял ты мою
Горькую кручину;Знаться б мне давно с кувшином,
Горе б по ветру неслось,
Ретивого б не сушило,
В русы кудри не ввилось.
Кроме Варламова, музыку на стихи Николая Григорьевича сочиняли Титов, Чайковский, Рахманинов, Верстовский и другие. Раньше всех сочинял музыку к своим стихам сам поэт, любивший русскую песню и часто исполнявший ее под гитару. Фактически это была та же авторская песня.
Не шей ты мне, матушка, красный сарафан
Вера Мосова
© Вера Мосова, 2016
© Мария Лебедева, иллюстрации, 2016
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Хмурое мартовское утро взорвалось пронзительным воплем. Спросонок Маруся не поняла, что происходит. Кричала Лушка, жена Ивана, старшего брата, который вместе с отцом был сейчас в отъезде. Хлопотавшая у печи мать уже спешила к ней за занавеску, сонная ребятня повскакивала с полатей.
– Ой-ёй-ёй, сыночек мой, голубочек! Да как же так? Да что же это такое? – причитала Лукерья в голос.
Плетеная зыбка была пуста, а заглянуть за занавеску Маруся не решалась. Она сообразила, что случилось что-то страшное с Гришенькой, её племянником, первенцем Лукерьи и Ивана. Вспомнила, что сквозь сон слышала, как младенец ночью громко плакал, потом замолчал. Видимо, Лушка положила его к себе и дала грудь.
– Ой, что же я Ванечке скажу? Ой, как же так? Боженька, за что ты меня караешь? За что, Господи?! – продолжала вопить Лукерья.
Из-за занавеси молча вышла мать с Гришенькой на руках, положила его на лавку и повернулась к застывшим в ужасе детям:
– Василко, беги за тёткой Тоней, скажи, обмыть надо.
Маруся, словно в тумане, видела, как младший брат метнулся к двери, сдернув с печки пимы и на ходу натягивая овчинный полушубок. Она смотрела на посиневшего Гришеньку и не могла поверить, что всё это правда, что нет больше её милого мальчика, который ещё вчера кривил губки, смешно причмокивал и таращил свои глазёнки, когда она качала зыбку. Нет! Не может быть! Сейчас он откроет глазки. Он не мог умереть. Это ошибка. Он оживет. Вот… сейчас… Слезы застилали глаза, боль душила, а безумные крики Лушки совершенно сводили с ума. Сзади подошла Нюра, мягко приобняла её, и Маруся, повернувшись, уткнулась в плечо сестры.
Весть о том, что беловская сноха приспала ребеночка, мигом облетела околоток. Дело-то обычное, никого этим не удивишь. Бог дал, Бог взял. К вечеру вернулись мужики. Лукерья бросилась в ноги Ивану, причитала, каялась, что не сберегла сыночка. Он подошел к младенцу, сел рядом и уронил голову в ладони. Дом, погруженный в печаль, тихо мерцал лампадами, словно скорбел вместе со своими жильцами. Вдруг с улицы послышался звон колокольчика, и у ворот остановилась повозка. Прохор махнул рукой Васятке, как бы зазывая его за собой, и направился во двор встречать гостя. Горе горем, а работу никто не отменял…
Дом Степана Белова в далёком уральском заводе знает каждый. Большой пятистенок, рубленный еще его отцом, приветливо смотрит на мир всеми своими пятью окнами с затейливыми резными ставнями. Место выбиралось специально на самом въезде, по пути следования из Екатеринбурга в сторону Верхотурья. Просторный постоялый двор всегда готов принять путешественников, и редкая повозка не останавливается тут на отдых. Хозяева приветливо встречают гостя. Уставших лошадей распрягают, засыпают им овса. А путника приглашают к высокому крыльцу, которое переходит в длинную галерею с перилами, тянущуюся вдоль всей избы. Отсюда два входа в дом. Первая дверь ведёт в просторную горницу, где стоит большой стол и лавки вдоль стен. Пол застлан половиками, на окнах строчёные задергушки. Хозяйские дочери мигом разжигают самовар, подают наваристые щи, кашу и румяный домашний хлеб. Удобная лежанка, накрытая домотканым покрывалом с кружевным подзором, призывно манит к себе горкой подушек, обещая сладкий сон. В комнате всегда чисто и уютно, а потому и постояльцы часто останавливаются на отдых именно здесь, а порой и на ночлег остаются.
Во второй половине этой большой избы живет сын Степана Прохор со своим многочисленным семейством – женой Анфисой Игнатьевной и четырьмя отпрысками. Сам же Степан, крепкий семидесятилетний старик с седой бородой и цепким взглядом карих глаз, овдовев, поселился в малухе. Тут у него и дом, и работа. Он каждый день топит небольшую печурку, в объемной колоде вымачивает лозу и плётёт на продажу корзины, туеса, большие решётки, с которыми бабы ходят на реку бельё полоскать. И сколько не звал его сын вернуться в дом, старик наотрез отказывается. В такой уединённой жизни обрёл он покой своей душе. Правда, внуки не дают ему поотшельничать вволю, постоянно топчутся тут же. Они любят смотреть, как дед работает, а еще больше слушать его сказы да притчи. Младший, Василко, пытливый парнишка двенадцати лет от роду, уже старается помогать Степану, осваивает его ремесло. Погодки Нюра и Маруся – девицы на выданье. Нюре исполнилось шестнадцать, и отец уже начал приглядывать ей жениха. Маруся годом младше. Обе девки справные, работящие, хорошая подмога матери по хозяйству. Старший внук Иван – человек семейный. Год назад привёл он в дом молодую жену, дочь заводского шихтмейстера. И всё вроде сладилось, и сыночка народили, Гришеньку. Да только радость нередко с бедою чередом идёт.
После смерти сына Лукерья совсем лицом почернела. Вину свою себе простить не может. Из дому не выходит, ни с кем не разговаривает, только всё молчит да вздыхает. А тут и масленичные гулянья подоспели. Весь посёлок ходуном ходит, гармошки играют, балалайки звенят, песни льются рекой. В каждом доме румяные блины на сковородах шкворчат да бутыли с бражкой распечатываются. Молодёжь гуляет- развлекается, на тройках катается. Нюре с Марусей так и хочется примкнуть ко всеобщему веселью, но боятся даже заикнуться матери об этом. Нельзя, траур в семье.
А как, бывало, весело проходили у них масленичные гулянья! Маруся всегда любила этот праздник, ведь он нёс с собой особый, неповторимый привкус грядущей весны. Отец доставал праздничную сбрую с бубенцами, запрягал Буянку в красивую кошёвку1, на дугу с колокольцами девочки крепили бумажные цветочки, в гриву ленточки вплетали. На сиденье стлали телячью шкуру, поверх шубеек мать укутывала дочерей в большие дорожные шали, отец бросал им на ноги старую дедову ягу2 для тепла. А Василке позволял сесть на передок, рядом с собой, и доверял ему вожжи. Весь завод, казалось, приходил в движение. Порой на улицах выстраивались целые санные поезда. И так это было лихо, задорно, что потом вспоминалось весь год.
– Разрешите, маменька, девушкам на гулянье пойти, – обратилась Лукерья к свекрови в последний день масленичной недели. – Они молодые, а молодым завсегда веселья хочется. Негоже им тут со мной горевать. Да и я себя еще виноватее чувствую, когда они дома томятся из-за моей беды. Пусть хоть на катушки сходят.
Глянула тогда Анфиса Игнатьевна на мужа, словно спрашивая его разрешения, а он только рукой махнул – пусть, мол, идут.
Обрадовались девицы, быстренько стали собираться. Кабы их воля, давно бы уже были они в центре веселья. За ними и Василко увязался, прихватив с собой деревянные санки, на которых можно поочерёдно катить друг дружку. Сегодня надо успеть побывать во всех самых оживлённых местах. Вот поперек Заводской улицы снежный городок выстроен, ребятня перебрасывается снежками, и лихие наездники скачут тут же. На базарной площади огромная Масленица стоит, ждёт своего часа, чтоб погибнуть в огне. Тут же идет бойкая торговля, дымятся самовары, играет гармонь. Но ребята уже бегут на Катушечную улицу, которая имеет сильный уклон, и в праздники превращается в чудесную забаву. Здесь всегда царит веселье. Катаются не только дети, но и взрослые. Вздымая снежную пыль, летят санки вниз, почитай, до самого конца улицы. А по бокам, вдоль домов, тянутся вверх вереницы людей, готовых вновь с ветерком промчаться с горы. Они тащат за собой в гору кто сани, кто ледянки. Вот из одного дома высыпала на склон ватага подгулявших парней, двое из них несут в руках лавку, переворачивают её вверх ногами и вся орава плюхается на широкое сиденье.
– Ой, чо творят, окаянные! – доносится из толпы, – вот щас зубы-то повышшелкают!
– Неее, ничо не выйдет, не покатится она, – подхватывает другой голос, – навозом бы смазать да тонкого ледку наморозить, тогда другое дело!
В это время один из парней, ухватившись за крепкие ножки скамьи, толкает её, и вся компания с криками и улюлюканьем уже несётся вниз под дружный смех зевак.
Чтоб не ждать всяк своей очереди, на сани беловские ребята стали усаживаться втроём, обхватив друг друга за пояс. Впереди Василко, а позади Нюра, как самая старшая. А кому ж, как не ей? Ведь порой бывает, что сидящий последним на ходу вываливается из саней. Марусе досталось место посередине. И то хорошо, хоть снег в лицо не летит, только как повернёшь голову в один бок, так и катишься до конца. То ли дело сидеть первым, тут можно и санями управлять, если их заносить начнёт, но и в сугроб лететь тоже первым придётся. Зато как это весело – вместе мчаться с горы, вместе вываляться в снегу. В гору тянули сани по очереди, чтоб никому не обидно было.
Не шей ты мне, матушка, красный сарафан
Вера Мосова
© Вера Мосова, 2016
© Мария Лебедева, иллюстрации, 2016
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Хмурое мартовское утро взорвалось пронзительным воплем. Спросонок Маруся не поняла, что происходит. Кричала Лушка, жена Ивана, старшего брата, который вместе с отцом был сейчас в отъезде. Хлопотавшая у печи мать уже спешила к ней за занавеску, сонная ребятня повскакивала с полатей.
– Ой-ёй-ёй, сыночек мой, голубочек! Да как же так? Да что же это такое? – причитала Лукерья в голос.
Плетеная зыбка была пуста, а заглянуть за занавеску Маруся не решалась. Она сообразила, что случилось что-то страшное с Гришенькой, её племянником, первенцем Лукерьи и Ивана. Вспомнила, что сквозь сон слышала, как младенец ночью громко плакал, потом замолчал. Видимо, Лушка положила его к себе и дала грудь.
– Ой, что же я Ванечке скажу? Ой, как же так? Боженька, за что ты меня караешь? За что, Господи?! – продолжала вопить Лукерья.
Из-за занавеси молча вышла мать с Гришенькой на руках, положила его на лавку и повернулась к застывшим в ужасе детям:
– Василко, беги за тёткой Тоней, скажи, обмыть надо.
Маруся, словно в тумане, видела, как младший брат метнулся к двери, сдернув с печки пимы и на ходу натягивая овчинный полушубок. Она смотрела на посиневшего Гришеньку и не могла поверить, что всё это правда, что нет больше её милого мальчика, который ещё вчера кривил губки, смешно причмокивал и таращил свои глазёнки, когда она качала зыбку. Нет! Не может быть! Сейчас он откроет глазки. Он не мог умереть. Это ошибка. Он оживет. Вот… сейчас… Слезы застилали глаза, боль душила, а безумные крики Лушки совершенно сводили с ума. Сзади подошла Нюра, мягко приобняла её, и Маруся, повернувшись, уткнулась в плечо сестры.
Весть о том, что беловская сноха приспала ребеночка, мигом облетела околоток. Дело-то обычное, никого этим не удивишь. Бог дал, Бог взял. К вечеру вернулись мужики. Лукерья бросилась в ноги Ивану, причитала, каялась, что не сберегла сыночка. Он подошел к младенцу, сел рядом и уронил голову в ладони. Дом, погруженный в печаль, тихо мерцал лампадами, словно скорбел вместе со своими жильцами. Вдруг с улицы послышался звон колокольчика, и у ворот остановилась повозка. Прохор махнул рукой Васятке, как бы зазывая его за собой, и направился во двор встречать гостя. Горе горем, а работу никто не отменял…
Дом Степана Белова в далёком уральском заводе знает каждый. Большой пятистенок, рубленный еще его отцом, приветливо смотрит на мир всеми своими пятью окнами с затейливыми резными ставнями. Место выбиралось специально на самом въезде, по пути следования из Екатеринбурга в сторону Верхотурья. Просторный постоялый двор всегда готов принять путешественников, и редкая повозка не останавливается тут на отдых. Хозяева приветливо встречают гостя. Уставших лошадей распрягают, засыпают им овса. А путника приглашают к высокому крыльцу, которое переходит в длинную галерею с перилами, тянущуюся вдоль всей избы. Отсюда два входа в дом. Первая дверь ведёт в просторную горницу, где стоит большой стол и лавки вдоль стен. Пол застлан половиками, на окнах строчёные задергушки. Хозяйские дочери мигом разжигают самовар, подают наваристые щи, кашу и румяный домашний хлеб. Удобная лежанка, накрытая домотканым покрывалом с кружевным подзором, призывно манит к себе горкой подушек, обещая сладкий сон. В комнате всегда чисто и уютно, а потому и постояльцы часто останавливаются на отдых именно здесь, а порой и на ночлег остаются.
Во второй половине этой большой избы живет сын Степана Прохор со своим многочисленным семейством – женой Анфисой Игнатьевной и четырьмя отпрысками. Сам же Степан, крепкий семидесятилетний старик с седой бородой и цепким взглядом карих глаз, овдовев, поселился в малухе. Тут у него и дом, и работа. Он каждый день топит небольшую печурку, в объемной колоде вымачивает лозу и плётёт на продажу корзины, туеса, большие решётки, с которыми бабы ходят на реку бельё полоскать. И сколько не звал его сын вернуться в дом, старик наотрез отказывается. В такой уединённой жизни обрёл он покой своей душе. Правда, внуки не дают ему поотшельничать вволю, постоянно топчутся тут же. Они любят смотреть, как дед работает, а еще больше слушать его сказы да притчи. Младший, Василко, пытливый парнишка двенадцати лет от роду, уже старается помогать Степану, осваивает его ремесло. Погодки Нюра и Маруся – девицы на выданье. Нюре исполнилось шестнадцать, и отец уже начал приглядывать ей жениха. Маруся годом младше. Обе девки справные, работящие, хорошая подмога матери по хозяйству. Старший внук Иван – человек семейный. Год назад привёл он в дом молодую жену, дочь заводского шихтмейстера. И всё вроде сладилось, и сыночка народили, Гришеньку. Да только радость нередко с бедою чередом идёт.
Стихи запоминаются, когда они музыкальны, когда являются музыкой по преимуществу. Русские поэты, писавшие стихи именно так, становились народными. С годами их имена и вовсе исчезали, а русская песня на их стихи оставалась жить, теряя свое авторство.
К числу таких поэтов-песенников принадлежит Николай Григорьевич Цыганов, о котором мало кто знает, о нем почти ничего неизвестно, но его русские песни живут и по сей день, значась под рубрикой «Народная песня».
Самая известная русская песня на слова поэта «Не шей ты мне, матушка, красный сарафан». Музыку к ней написал Александр Варламов, известный по романсам «Белеет парус одинокий», «На заре ты ее не буди» и другим.
«Не шей ты мне, матушка,
Красный сарафан,
Не входи, родимушка,
Попусту в изъян!
Рано мою косыньку
На две расплетать!
Прикажи мне русую
В ленту убирать!..."
.........................
«Дитя мое, дитятко,
Дочка милая!
Головка победная,
Неразумная!
Не век тебе пташечкой
Звонко распевать,
Легкокрылой бабочкой
По цветам порхать!..."
(Красный сарафан, музыка А.Варламова)
На стихи Николая Цыганова Варламов сочинил еще несколько песен, в том числе известные
«Что ты рано, травушка, пожелтела?», «По полю, полю чистому», «Ох, болит да щемит ретиво сердечко!». Известными стали и другие стихи поэта: "Ах спасибо же тебе, синему кувшину", "Течет речка по песочку", "Каркнул ворон на березе", "Я посею, молоденька, цветиков маленько" и другие
Ах, спасибо же тебе,
Синему кувшину,
Разгулял ты мою
Горькую кручину;
Знаться б мне давно с кувшином,
Горе б по ветру неслось,
Ретивого б не сушило,
В русы кудри не ввилось.
Кроме Варламова, музыку на стихи Николая Григорьевича сочиняли Титов, Чайковский, Рахманинов, Верстовский и другие. Раньше всех сочинял музыку к своим стихам сам поэт, любивший русскую песню и часто исполнявший ее под гитару. Фактически это была та же авторская песня.
Но, как часто бывает с людьми скромными, застенчивыми и тихими, Цыганов не считал свое сочинительство достойным всеобщего внимания, и никогда не стремился ни собирать своих стихов, ни, тем более, публиковать их.
При жизни поэта было опубликовано всего несколько стихотворений, а первый поэтический сборник русских песен Цыганова, собранный его друзьями, появился только три года спустя после смерти поэта, в 1934 г.. Издание моментально разошлось, став библиографической редкостью. Второе издание вышло через двадцать три года, и тоже разлетелось как горячие пирожки.
«Что ты рано, травушка, пожелтела?
Что вы рано, цветики, облетели?
Что ты так, красавица, похудела:
Впали алы щеченьки, побледнели…
Впали ясны оченьки, потускнели?..»
- «Не успели цветики распуститься,
Уж их злая засуха поедает…
Не успела я с дружком обручиться,
Уж он меня, бедную, покидает -
Без поры, без времени убивает!»
(1830. Музыка А.Варламова)
Сын бывшего крепостного крестьянина, Николай с детства ездил с отцом по всей России, т.к. отец работал у купца Злобина, участвуя в его торговых оборотах и приходилось много ездить. Уже тогда мальчик любил слушать русские народные песни, с годами став заядлым собирателем русского фольклора.
Известно, что он собрал большую коллекцию разбойничьих песен и готовил ее к изданию, но по цензурным соображениям сборник так и не вышел, в конце концов бесследно исчезнув. Вообще сведений о Николае Григорьевиче Цыганове очень мало и они противоречивы.
Точно известно только дата его рождения (1897), то, что он в 19 лет поступил в Саратовскую бродячую труппу и вместе с театром странствовал двенадцать лет. Потом его увидел писатель Загоскин и стал хлопотать, чтобы Цыганова приняли в труппу Малого театра в Москве.
Актером он был, правда, не самых выдающихся способностей, часто злоупотреблял загулами, но в театре его любили за искренность, доброту и за то, что всегда был на месте. В Малом театре поэт прослужил всего три года, до самой смерти. Умер он в 34, от холеры. Именно московский период сделал его знаменитым, а его песни запели по всей стране – от дворянских усадеб до крестьянских изб.
Не кукушечка во сыром бору
Жалобнёхонько
Вскуковала -
А молодушка в светлом терему
Тяжелёхонько
Простонала.
Не ясен сокол по поднебесью
За лебедками
Залетался -
Добрый молодец, по безразумью,
За красотками
Зашатался!..
Ясну соколу быть поиману,
Обескрылену,
Во неволе…
Добру молодцу быть в солдатушках
Обезглавлену
В ратном поле.
Списки со стихами-песнями переходили из рук в руки, пока окончательно не теряли авторство и не становились народными. Параллельно с Малым театром Цыганов выступал в качестве оперного солиста в Большом.
Но основная его жизнь проходила в среде актеров Малого, в котором сложился кружок любителей народной песни. Здесь поэт познакомился с Ф.А.Кони, редактором ж. "Репертуар", актерами Щепкиным и Мочаловым, композитором Верстовским, Варламовым и другими, писавшими потом музыку на его стихи. Ф.А. Кони был близким другом поэта и вспоминал о нем с особой теплотой:
"Цыганов был замечательный русский поэт. Он исходил почти всю Россию, чтоб подслушать родные звуки у русского человека в скорбный и веселый час. Он записывал их песни, подмечал оригинальные выражения и имел особенный такт отличать чисто национальные перлы в русских песнях от искусственной подделки под национальность...
В поэтическом отношении, по созданию песен, Цыганов стоял гораздо выше барона Дельвига... Ранняя смерть не дозволила Цыганову обнародовать богатого собрания волжских разбойничьих песен, которые ему удалось подслушать и отыскать в низовых губерниях, а русская литература потеряла через то чудесный материал для народной баллады..."
Все песни Н.Г.Цыганова одного жанра, который тогда назывался «русской песней». Это была стилизация фольклора. За основу брались уже существующие народные песни, которые поэт потом переделывал или развивал известный сюжет. Темы, звучавшие в них - несчастная любовь, неудавшийся брак, тяжелая женская доля, разлука, смерть, неволя.
Ох, болит
Да щемит
Ретиво сердечко -
Всё по нём,
По моём
По мило;м дружечке!
Он сердит,
Не глядит
На меня, девицу,-
Всё корит
Да бранит,
Взносит небылицу:
Будто днём
Соловьём
По садам летаю,
Не об нём,
Об ином,
Звонко распеваю!
Читаешь его стихи, и понимаешь, почему они становились народными песнями. Простота, искренность, теплота, задушевность, горькая до отчаяния заунывность делали их близкими народу. Изысканные стихи Дельвига, на стихи которого писали музыку Альябьев, Глинка и Даргомыжский, в народе не прижились. Они писались для дворян.
Цыганов был предшественником Кольцова, поэта известного, но, надо признать, что русская песня Цыганова была гораздо популярнее песен Кольцова: первые - стихи для пения, вторые – песни для чтения. Но именно с этими двумя поэтами связан расцвет русской песни.
Течет речка по песочку,
Через речку – мостик;
Через мост лежит дорожка
К сударушке в гости!
Ехать мостом, ехать мостом,
Аль водою плыти -
А нельзя, чтоб у любезной
В гостях мне не быти!
Не поеду же я мостом -
Поищу я броду…
Не пропустят злые люди
Славы по народу…
Худа слава – не забава…
Что в ней за утеха?
А с любезной повидаться -
Речка не помеха.
