Уже более недели приезжий господин жил в городе, разъезжая по вечеринкам и обедам и таким образом проводя, как говорится, очень приятно время. Наконец он решился перенести свои визиты за город и навестить помещиков Манилова и Собакевича, которым дал слово. Может быть, к сему побудила его другая, более существенная причина, дело более серьезное, близшее к сердцу… Но обо всем этом читатель узнает постепенно и в свое время, если только будет иметь терпение прочесть предлагаемую повесть, очень длинную, имеющую после раздвинуться шире и просторнее по мере приближения к концу, венчающему дело. Кучеру Селифану отдано было приказание рано поутру заложить лошадей в известную бричку; Петрушке приказано было оставаться дома, смотреть за комнатой и чемоданом. Для читателя будет не лишним познакомиться с сими двумя крепостными людьми нашего героя. Хотя, конечно, они лица не так заметные, и то, что называют второстепенные или даже третьестепенные, хотя главные ходы и пружины поэмы не на них утверждены и разве кое-где касаются и легко зацепляют их, – но автор любит чрезвычайно быть обстоятельным во всем и с этой стороны, несмотря на то что сам человек русский, хочет быть аккуратен, как немец. Это займет, впрочем, не много времени и места, потому что не много нужно прибавить к тому, что уже читатель знает, то есть что Петрушка ходил в несколько широком коричневом сюртуке с барского плеча и имел, по обычаю людей своего звания, крупный нос и губы. Характера он был больше молчаливого, чем разговорчивого; имел даже благородное побуждение к просвещению, то есть чтению книг, содержанием которых не затруднялся: ему было совершенно все равно, похождение ли влюбленного героя, просто букварь или молитвенник, – он всё читал с равным вниманием; если бы ему подвернули химию, он и от нее бы не отказался. Ему нравилось не то, о чем читал он, но больше самое чтение, или, лучше сказать, процесс самого чтения, что вот-де из букв вечно выходит какое-нибудь слово, которое иной раз черт знает что и значит. Это чтение совершалось более в лежачем положении в передней, на кровати и на тюфяке, сделавшемся от такого обстоятельства убитым и тоненьким, как лепешка. Кроме страсти к чтению, он имел еще два обыкновения, составлявшие две другие его характерические черты: спать не раздеваясь, так, как есть, в том же сюртуке, и носить всегда с собою какой-то свой особенный воздух, своего собственного запаха, отзывавшийся несколько жилым покоем, так что достаточно было ему только пристроить где-нибудь свою кровать, хоть даже в необитаемой дотоле комнате, да перетащить туда шинель и пожитки, и уже казалось, что в этой комнате лет десять жили люди. Чичиков, будучи человек весьма щекотливый и даже в некоторых случаях привередливый, потянувши к себе воздух на свежий нос поутру, только помарщивался да встряхивал головою, приговаривая: «Ты, брат, черт тебя знает, потеешь, что ли. Сходил бы ты хоть в баню». На что Петрушка ничего не отвечал и старался тут же заняться каким-нибудь делом; или подходил с щеткой к висевшему барскому фраку, или просто прибирал что-нибудь. Что думал он в то время, когда молчал, – может быть, он говорил про себя: «И ты, однако ж, хорош, не надоело тебе сорок раз повторять одно и то же», – Бог ведает, трудно знать, что думает дворовый крепостной человек в то время, когда барин ему дает наставление. Итак, вот что на первый раз можно сказать о Петрушке. Кучер Селифан был совершенно другой человек… Но автор весьма совестится занимать так долго читателей людьми низкого класса, зная по опыту, как неохотно они знакомятся с низкими сословиями. Таков уже русский человек: страсть сильная зазнаться с тем, который бы хотя одним чином был его повыше, и шапочное знакомство с графом или князем для него лучше всяких тесных дружеских отношений. Автор даже опасается за своего героя, который только коллежский советник. Надворные советники, может быть, и познакомятся с ним, но те, которые подобрались уже к чинам генеральским, те, бог весть, может быть, даже бросят один из тех презрительных взглядов, которые бросаются гордо человеком на все, что ни пресмыкается у ног его, или, что еще хуже, может быть, пройдут убийственным для автора невниманием. Но как ни прискорбно то и другое, а все, однако ж, нужно возвратиться к герою. Итак, отдавши нужные приказания еще с вечера, проснувшись поутру очень рано, вымывшись, вытершись с ног до головы мокрою губкой, что делалось только по воскресным дням, – а в тот день случись воскресенье, – выбрившись таким образом, что щеки сделались настоящий атлас в рассуждении гладкости и лоска, надевши фрак брусничного цвета с искрой и потом шинель на больших медведях, он сошел с лестницы, поддерживаемый под руку то с одной, то с другой стороны трактирным слугою, и сел в бричку. С громом выехала бричка из-под ворот гостиницы на улицу. Проходивший поп снял шляпу, несколько мальчишек в замаранных рубашках протянули руки, приговаривая: «Барин, подай сиротинке!» Кучер, заметивши, что один из них был большой охотник становиться на запятки, хлыснул его кнутом, и бричка пошла прыгать по камням. Не без радости был вдали узрет полосатый шлагбаум, дававший знать, что мостовой, как и всякой другой муке, будет скоро конец; и еще несколько раз ударившись довольно крепко головою в кузов, Чичиков понесся наконец по мягкой земле. Едва только ушел назад город, как уже пошли писать, по нашему обычаю, чушь и дичь по обеим сторонам дороги: кочки, ельник, низенькие жидкие кусты молодых сосен, обгорелые стволы старых, дикий вереск и тому подобный вздор. Попадались вытянутые по снурку деревни, постройкою похожие на старые складенные дрова, покрытые серыми крышами с резными деревянными под ними украшениями в виде висячих шитых узорами утиральников. Несколько мужиков, по обыкновению, зевали, сидя на лавках перед воротами в своих овчинных тулупах. Бабы с толстыми лицами и перевязанными грудями смотрели из верхних окон; из нижних глядел теленок или высовывала слепую морду свою свинья. Словом, виды известные. Проехавши пятнадцатую версту, он вспомнил, что здесь, по словам Манилова, должна быть его деревня, но и шестнадцатая верста пролетела мимо, а деревни все не было видно, и если бы не два мужика, попавшиеся навстречу, то вряд ли бы довелось им потрафить на лад. На вопрос, далеко ли деревня Заманиловка, мужики сняли шляпы, и один из них, бывший поумнее и носивший бороду клином, отвечал:
– Маниловка, может быть, а не Заманиловка?
– Ну да, Маниловка.
– Маниловка! а как проедешь еще одну версту, так вот тебе, то есть, так прямо направо.
– Направо? – отозвался кучер.
– Направо, – сказал мужик. – Это будет тебе дорога в Маниловку; а Заманиловки никакой нет. Она зовется так, то есть ее прозвание Маниловка, а Заманиловки тут вовсе нет. Там прямо на горе увидишь дом, каменный, в два этажа, господский дом, в котором, то есть, живет сам господин. Вот это тебе и есть Маниловка, а Заманиловки совсем нет никакой здесь и не было.
Поехали отыскивать Маниловку. Проехавши две версты, встретили поворот на проселочную дорогу, но уже и две, и три, и четыре версты, кажется, сделали, а каменного дома в два этажа все еще не было видно. Тут Чичиков вспомнил, что если приятель приглашает к себе в деревню за пятнадцать верст, то значит, что к ней есть верных тридцать. Деревня Маниловка немногих могла заманить своим местоположением. Дом господский стоял одиночкой на юру, то есть на возвышении, открытом всем ветрам, каким только вздумается подуть; покатость горы, на которой он стоял, была одета подстриженным дерном. На ней были разбросаны по-английски две-три клумбы с кустами сиреней и желтых акаций; пять-шесть берез небольшими купами кое-где возносили свои мелколистные жиденькие вершины. Под двумя из них видна была беседка с плоским зеленым куполом, деревянными голубыми колоннами и надписью: «Храм уединенного размышления»; пониже пруд, покрытый зеленью, что, впрочем, не в диковинку в аглицких садах русских помещиков. У подошвы этого возвышения, и частью по самому скату, темнели вдоль и поперек серенькие бревенчатые избы, которые герой наш, неизвестно по каким причинам, в ту же минуту принялся считать и насчитал более двухсот; нигде между ними растущего деревца или какой-нибудь зелени; везде глядело только одно бревно. Вид оживляли две бабы, которые, картинно подобравши платья и подтыкавшись со всех сторон, брели по колени в пруде, влача за два деревянные кляча изорванный бредень, где видны были два запутавшиеся рака и блестела попавшаяся плотва; бабы, казалось, были между собою в ссоре и за что-то перебранивались. Поодаль в стороне темнел каким-то скучно-синеватым цветом сосновый лес. Даже самая погода весьма кстати прислужилась: день был не то ясный, не то мрачный, а какого-то светло-серого цвета, какой бывает только на старых мундирах гарнизонных солдат, этого, впрочем, мирного войска, но отчасти нетрезвого по воскресным дням. Для пополнения картины не было недостатка в петухе, предвозвестнике переменчивой погоды, который, несмотря на то что голова продолблена была до самого мозгу носами других петухов по известным делам волокитства, горланил очень громко и даже похлопывал крыльями, обдерганными, как старые рогожки. Подъезжая ко двору, Чичиков заметил на крыльце самого хозяина, который стоял в зеленом шалоновом сюртуке, приставив руку ко лбу в виде зонтика над глазами, чтобы рассмотреть получше подъезжавший экипаж. По мере того как бричка близилась к крыльцу, глаза его делались веселее и улыбка раздвигалась более и более.
– Павел Иванович! – вскричал он наконец, когда Чичиков вылезал из брички. – Насилу вы таки нас вспомнили!
Оба приятеля очень крепко поцеловались, и Манилов увел своего гостя в комнату. Хотя время, в продолжение которого они будут проходить сени, переднюю и столовую, несколько коротковато, но попробуем, не успеем ли как-нибудь им воспользоваться и сказать кое-что о хозяине дома. Но тут автор должен признаться, что подобное предприятие очень трудно. Гораздо легче изображать характеры большого размера: там просто бросай краски со всей руки на полотно, черные палящие глаза, нависшие брови, перерезанный морщиною лоб, перекинутый через плечо черный или алый, как огонь, плащ – и портрет готов; но вот эти все господа, которых много на свете, которые с вида очень похожи между собою, а между тем как приглядишься, увидишь много самых неуловимых особенностей, – эти господа страшно трудны для портретов. Тут придется сильно напрягать внимание, пока заставишь перед собою выступить все тонкие, почти невидимые черты, и вообще далеко придется углублять уже изощренный в науке выпытывания взгляд.
Герой «Мертвых душ» Манилов. Художник А. Лаптев
Один Бог разве мог сказать, какой был характер Манилова. Есть род людей, известных под именем: люди так себе, ни то ни се, ни в городе Богдан, ни в селе Селифан, по словам пословицы. Может быть, к ним следует примкнуть и Манилова. На взгляд он был человек видный; черты лица его были не лишены приятности, но в эту приятность, казалось, чересчур было передано сахару; в приемах и оборотах его было что-то заискивающее расположения и знакомства. Он улыбался заманчиво, был белокур, с голубыми глазами. В первую минуту разговора с ним не можешь не сказать: «Какой приятный и добрый человек!» В следующую за тем минуту ничего не скажешь, а в третью скажешь: «Черт знает что такое!» – и отойдешь подальше; если ж не отойдешь, почувствуешь скуку смертельную. От него не дождешься никакого живого или хоть даже заносчивого слова, какое можешь услышать почти от всякого, если коснешься задирающего его предмета. У всякого есть свой задор: у одного задор обратился на борзых собак; другому кажется, что он сильный любитель музыки и удивительно чувствует все глубокие места в ней; третий мастер лихо пообедать; четвертый сыграть роль хоть одним вершком повыше той, которая ему назначена; пятый, с желанием более ограниченным, спит и грезит о том, как бы пройтиться на гулянье с флигель-адъютантом, напоказ своим приятелям, знакомым и даже незнакомым; шестой уже одарен такою рукою, которая чувствует желание сверхъестественное заломить угол какому-нибудь бубновому тузу или двойке, тогда как рука седьмого так и лезет произвести где-нибудь порядок, подобраться поближе к личности станционного смотрителя или ямщиков, – словом, у всякого есть свое, но у Манилова ничего не было. Дома он говорил очень мало и большею частью размышлял и думал, но о чем он думал, тоже разве Богу было известно. Хозяйством нельзя сказать чтобы он занимался, он даже никогда не ездил на поля, хозяйство шло как-то само собою. Когда приказчик говорил: «Хорошо бы, барин, то и то сделать», – «Да, недурно», – отвечал он обыкновенно, куря трубку, которую курить сделал привычку, когда еще служил в армии, где считался скромнейшим, деликатнейшим и образованнейшим офицером. «Да, именно недурно», – повторял он. Когда приходил к нему мужик и, почесавши рукою затылок, говорил: «Барин, позволь отлучиться на работу, подать заработать», – «Ступай», – говорил он, куря трубку, и ему даже в голову не приходило, что мужик шел пьянствовать. Иногда, глядя с крыльца на двор и на пруд, говорил он о том, как бы хорошо было, если бы вдруг от дома провести подземный ход или чрез пруд выстроить каменный мост, на котором бы были по обеим сторонам лавки, и чтобы в них сидели купцы и продавали разные мелкие товары, нужные для крестьян. При этом глаза его делались чрезвычайно сладкими и лицо принимало самое довольное выражение; впрочем, все эти прожекты так и оканчивались только одними словами. В его кабинете всегда лежала какая-то книжка, заложенная закладкою на четырнадцатой странице, которую он постоянно читал уже два года. В доме его чего-нибудь вечно недоставало: в гостиной стояла прекрасная мебель, обтянутая щегольской шелковой материей, которая, верно, стоила весьма недешево; но на два кресла ее недостало, и кресла стояли обтянуты просто рогожею; впрочем, хозяин в продолжение нескольких лет всякий раз предостерегал своего гостя словами: «Не садитесь на эти кресла, они еще не готовы». В иной комнате и вовсе не было мебели, хотя и было говорено в первые дни после женитьбы: «Душенька, нужно будет завтра похлопотать, чтобы в эту комнату хоть на время поставить мебель». Ввечеру подавался на стол очень щегольской подсвечник из темной бронзы с тремя античными грациями, с перламутным щегольским щитом, и рядом с ним ставился какой-то просто медный инвалид, хромой, свернувшийся на сторону и весь в сале, хотя этого не замечал ни хозяин, ни хозяйка, ни слуги. Жена его… впрочем, они были совершенно довольны друг другом. Несмотря на то что минуло более восьми лет их супружеству, из них все еще каждый приносил другому или кусочек яблочка, или конфетку, или орешек и говорил трогательно-нежным голосом, выражавшим совершенную любовь: «Разинь, душенька, свой ротик, я тебе положу этот кусочек». Само собою разумеется, что ротик раскрывался при этом случае очень грациозно. Ко дню рождения приготовляемы были сюрпризы: какой-нибудь бисерный чехольчик на зубочистку. И весьма часто, сидя на диване, вдруг, совершенно неизвестно из каких причин, один, оставивши свою трубку, а другая работу, если только она держалась на ту пору в руках, они напечатлевали друг другу такой томный и длинный поцелуй, что в продолжение его можно бы легко выкурить маленькую соломенную сигарку. Словом, они были, то что говорится, счастливы. Конечно, можно бы заметить, что в доме есть много других занятий, кроме продолжительных поцелуев и сюрпризов, и много бы можно сделать разных запросов. Зачем, например, глупо и без толку готовится на кухне? зачем довольно пусто в кладовой? зачем воровка ключница? зачем нечистоплотны и пьяницы слуги? зачем вся дворня спит немилосердным образом и повесничает все остальное время? Но все это предметы низкие, а Манилова воспитана хорошо. А хорошее воспитание, как известно, получается в пансионах. А в пансионах, как известно, три главные предмета составляют основу человеческих добродетелей: французский язык, необходимый для счастия семейственной жизни, фортепьяно, для доставления приятных минут супругу, и, наконец, собственно хозяйственная часть: вязание кошельков и других сюрпризов. Впрочем, бывают разные усовершенствования и изменения в методах, особенно в нынешнее время; все это более зависит от благоразумия и способностей самих содержательниц пансиона. В других пансионах бывает таким образом, что прежде фортепьяно, потом французский язык, а там уже хозяйственная часть. А иногда бывает и так, что прежде хозяйственная часть, то есть вязание сюрпризов, потом французский язык, а там уже фортепьяно. Разные бывают методы. Не мешает сделать еще замечание, что Манилова… но, признаюсь, о дамах я очень боюсь говорить, да притом мне пора возвратиться к нашим героям, которые стояли уже несколько минут перед дверями гостиной, взаимно упрашивая друг друга пройти вперед.
– Сделайте милость, не беспокойтесь так для меня, я пройду после, – говорил Чичиков.
– Нет, Павел Иванович, нет, вы гость, – говорил Манилов, показывая ему рукою на дверь.
– Не затрудняйтесь, пожалуйста, не затрудняйтесь. Пожалуйста, проходите, – говорил Чичиков.
– Нет уж извините, не допущу пройти позади такому приятному, образованному гостю.
– Почему ж образованному?.. Пожалуйста, проходите.
– Ну да уж извольте проходить вы.
– Да отчего ж?
– Ну да уж оттого! – сказал с приятною улыбкою Манилов.
Наконец оба приятеля вошли в дверь боком и несколько притиснули друг друга.
– Позвольте мне вам представить жену мою, – сказал Манилов. – Душенька! Павел Иванович!
Чичиков, точно, увидел даму, которую он совершенно было не приметил, раскланиваясь в дверях с Маниловым. Она была недурна, одета к лицу. На ней хорошо сидел матерчатый шелковый капот бледного цвета; тонкая небольшая кисть руки ее что-то бросила поспешно на стол и сжала батистовый платок с вышитыми уголками. Она поднялась с дивана, на котором сидела; Чичиков не без удовольствия подошел к ее ручке. Манилова проговорила, несколько даже картавя, что он очень обрадовал их своим приездом и что муж ее не проходило дня, чтобы не вспоминал о нем.
– Да, – примолвил Манилов, – уж она, бывало, все спрашивает меня: «Да что же твой приятель не едет?» – «Погоди, душенька, приедет». А вот вы наконец и удостоили нас своим посещением. Уж такое, право, доставили наслаждение… майский день… именины сердца…
Чичиков, услышавши, что дело уже дошло до именин сердца, несколько даже смутился и отвечал скромно, что ни громкого имени не имеет, ни даже ранга заметного.
– Вы всё имеете, – прервал Манилов с такою же приятною улыбкою, – всё имеете, даже еще более.
– Как вам показался наш город? – примолвила Манилова. – Приятно ли провели там время?
– Очень хороший город, прекрасный город, – отвечал Чичиков, – и время провел очень приятно: общество самое обходительное.
– А как вы нашли нашего губернатора? – сказала Манилова.
– Не правда ли, что препочтеннейший и прелюбезнейший человек? – прибавил Манилов.
– Совершенная правда, – сказал Чичиков, – препочтеннейший человек. И как он вошел в свою должность, как понимает ее! Нужно желать побольше таких людей.
– Как он может этак, знаете, принять всякого, наблюсти деликатность в своих поступках, – присовокупил Манилов с улыбкою и от удовольствия почти совсем зажмурил глаза, как кот, у которого слегка пощекотали за ушами пальцем.
– Очень обходительный и приятный человек, – продолжал Чичиков, – и какой искусник! я даже никак не мог предполагать этого. Как хорошо вышивает разные домашние узоры! Он мне показывал своей работы кошелек: редкая дама может так искусно вышить.
– А вице-губернатор, не правда ли, какой милый человек? – сказал Манилов, опять несколько прищурив глаза.
– Очень, очень достойный человек, – отвечал Чичиков.
– Ну, позвольте, а как вам показался полицеймейстер? Не правда ли, что очень приятный человек?
– Чрезвычайно приятный, и какой умный, какой начитанный человек! Мы у него проиграли в вист вместе с прокурором и председателем палаты до самых поздних петухов; очень, очень достойный человек.
– Ну, а какого вы мнения о жене полицеймейстера? – прибавила Манилова. – Не правда ли, прелюбезная женщина?
– О, это одна из достойнейших женщин, каких только я знаю, – отвечал Чичиков.
Засим не пропустили председателя палаты, почтмейстера и таким образом перебрали почти всех чиновников города, которые все оказались самыми достойными людьми.
– Вы всегда в деревне проводите время? – сделал наконец, в свою очередь, вопрос Чичиков.
– Больше в деревне, – отвечал Манилов. – Иногда, впрочем, приезжаем в город для того только, чтобы увидеться с образованными людьми. Одичаешь, знаете, если будешь все время жить взаперти.
– Правда, правда, – сказал Чичиков.
– Конечно, – продолжал Манилов, – другое дело, если бы соседство было хорошее, если бы, например, такой человек, с которым бы в некотором роде можно было поговорить о любезности, о хорошем обращении, следить какую-нибудь этакую науку, чтобы этак расшевелило душу, дало бы, так сказать, паренье этакое… – Здесь он еще что-то хотел выразить, но, заметивши, что несколько зарапортовался, ковырнул только рукою в воздухе и продолжал: – Тогда, конечно, деревня и уединение имели бы очень много приятностей. Но решительно нет никого… Вот только иногда почитаешь «Сын отечества».
Чичиков согласился с этим совершенно, прибавивши, что ничего не может быть приятнее, как жить в уединенье, наслаждаться зрелищем природы и почитать иногда какую-нибудь книгу…
– О, это справедливо, это совершенно справедливо! – прервал Чичиков. – Что все сокровища тогда в мире! «Не имей денег, имей хороших людей для обращения», – сказал один мудрец.
– И знаете, Павел Иванович! – сказал Манилов, явя в лице своем выражение не только сладкое, но даже приторное, подобное той микстуре, которую ловкий светский доктор засластил немилосердно, воображая ею обрадовать пациента. – Тогда чувствуешь какое-то, в некотором роде, духовное наслаждение… Вот как, например, теперь, когда случай мне доставил счастие, можно сказать образцовое, говорить с вами и наслаждаться приятным вашим разговором…
– Помилуйте, что ж за приятный разговор?.. Ничтожный человек, и больше ничего, – отвечал Чичиков.
– О! Павел Иванович, позвольте мне быть откровенным: я бы с радостию отдал половину всего моего состояния, чтобы иметь часть тех достоинств, которые имеете вы!..
– Напротив, я бы почел с своей стороны за величайшее…
Неизвестно, до чего бы дошло взаимное излияние чувств обоих приятелей, если бы вошедший слуга не доложил, что кушанье готово.
– Прошу покорнейше, – сказал Манилов. – Вы извините, если у нас нет такого обеда, какой на паркетах и в столицах, у нас просто, по русскому обычаю, щи, но от чистого сердца. Покорнейше прошу.
Тут они еще несколько времени поспорили о том, кому первому войти, и наконец Чичиков вошел боком в столовую.
В столовой уже стояли два мальчика, сыновья Манилова, которые были в тех летах, когда сажают уже детей за стол, но еще на высоких стульях. При них стоял учитель, поклонившийся вежливо и с улыбкою. Хозяйка села за свою суповую чашку; гость был посажен между хозяином и хозяйкою, слуга завязал детям на шею салфетки.
– Какие миленькие дети, – сказал Чичиков, посмотрев на них, – а который год?
– Старшему осьмой, а меньшему вчера только минуло шесть, – сказала Манилова.
– Фемистоклюс! – сказал Манилов, обратившись к старшему, который старался освободить свой подбородок, завязанный лакеем в салфетку.
Чичиков поднял несколько бровь, услышав такое отчасти греческое имя, которому, неизвестно почему, Манилов дал окончание на «юс», но постарался тот же час привесть лицо в обыкновенное положение.
– Фемистоклюс, скажи мне, какой лучший город во Франции?
Здесь учитель обратил все внимание на Фемистоклюса и, казалось, хотел ему вскочить в глаза, но наконец совершенно успокоился и кивнул головою, когда Фемистоклюс сказал: «Париж».
– А у нас какой лучший город? – спросил опять Манилов.
Учитель опять настроил внимание.
– Петербург, – отвечал Фемистоклюс.
– А еще какой?
– Москва, – отвечал Фемистоклюс.
– Умница, душенька! – сказал на это Чичиков. – Скажите, однако ж… – продолжал он, обратившись тут же с некоторым видом изумления к Маниловым, – в такие лета и уже такие сведения! Я должен вам сказать, что в этом ребенке будут большие способности.
– О, вы еще не знаете его, – отвечал Манилов, – у него чрезвычайно много остроумия. Вот меньшой, Алкид, тот не так быстр, а этот сейчас, если что-нибудь встретит, букашку, козявку, так уж у него вдруг глазенки и забегают; побежит за ней следом и тотчас обратит внимание. Я его прочу по дипломатической части. Фемистоклюс, – продолжал он, снова обратясь к нему, – хочешь быть посланником?
– Хочу, – отвечал Фемистоклюс, жуя хлеб и болтая головой направо и налево.
В это время стоявший позади лакей утер посланнику нос, и очень хорошо сделал, иначе бы канула в суп препорядочная посторонняя капля. Разговор начался за столом об удовольствии спокойной жизни, прерываемый замечаниями хозяйки о городском театре и об актерах. Учитель очень внимательно глядел на разговаривающих и, как только замечал, что они были готовы усмехнуться, в ту же минуту открывал рот и смеялся с усердием. Вероятно, он был человек признательный и хотел заплатить этим хозяину за хорошее обращение. Один раз, впрочем, лицо его приняло суровый вид, и он строго застучал по столу, устремив глаза на сидевших насупротив его детей. Это было у места, потому что Фемистоклюс укусил за ухо Алкида, и Алкид, зажмурив глаза и открыв рот, готов был зарыдать самым жалким образом, но, почувствовав, что за это легко можно было лишиться блюда, привел рот в прежнее положение и начал со слезами грызть баранью кость, от которой у него обе щеки лоснились жиром. Хозяйка очень часто обращалась к Чичикову с словами: «Вы ничего не кушаете, вы очень мало взяли». На что Чичиков отвечал всякий раз: «Покорнейше благодарю, я сыт, приятный разговор лучше всякого блюда».
Уже встали из-за стола. Манилов был доволен чрезвычайно и, поддерживая рукою спину своего гостя, готовился таким образом препроводить его в гостиную, как вдруг гость объявил с весьма значительным видом, что он намерен с ним поговорить об одном очень нужном деле.
– В таком случае позвольте мне вас попросить в мой кабинет, – сказал Манилов и повел в небольшую комнату, обращенную окном на синевший лес. – Вот мой уголок, – сказал Манилов.
– Приятная комнатка, – сказал Чичиков, окинувши ее глазами.
Комната была, точно, не без приятности: стены были выкрашены какой-то голубенькой краской вроде серенькой, четыре стула, одно кресло, стол, на котором лежала книжка с заложенною закладкою, о которой мы уже имели случай упомянуть, несколько исписанных бумаг, но больше всего было табаку. Он был в разных видах: в картузах и в табачнице, и, наконец, насыпан был просто кучею на столе. На обоих окнах тоже помещены были горки выбитой из трубки золы, расставленные не без старания очень красивыми рядками. Заметно было, что это иногда доставляло хозяину препровождение времени.
– Позвольте вас попросить расположиться в этих креслах, – сказал Манилов. – Здесь вам будет попокойнее.
– Позвольте, я сяду на стуле.
– Позвольте вам этого не позволить, – сказал Манилов с улыбкою. – Это кресло у меня уж ассигновано для гостя: ради или не ради, но должны сесть.
Чичиков сел.
– Позвольте мне вас попотчевать трубочкою.
– Нет, не курю, – отвечал Чичиков ласково и как бы с видом сожаления.
– Отчего? – сказал Манилов тоже ласково и с видом сожаления.
– Не сделал привычки, боюсь; говорят, трубка сушит.
– Позвольте мне вам заметить, что это предубеждение. Я полагаю даже, что курить трубку гораздо здоровее, нежели нюхать табак. В нашем полку был поручик, прекраснейший и образованнейший человек, который не выпускал изо рта трубки не только за столом, но даже, с позволения сказать, во всех прочих местах. И вот ему теперь уже сорок с лишком лет, но, благодаря Бога, до сих пор так здоров, как нельзя лучше.
Чичиков заметил, что это, точно, случается и что в натуре находится много вещей, неизъяснимых даже для обширного ума.
– Но позвольте прежде одну просьбу… – проговорил он голосом, в котором отдалось какое-то странное или почти странное выражение, и вслед за тем неизвестно отчего оглянулся назад. Манилов тоже неизвестно отчего оглянулся назад. – Как давно вы изволили подавать ревизскую сказку?
– Да уж давно; а лучше сказать, не припомню.
– Как с того времени много у вас умерло крестьян?
– А не могу знать; об этом, я полагаю, нужно спросить приказчика. Эй, человек! позови приказчика, он должен быть сегодня здесь.
Приказчик явился. Это был человек лет под сорок, бривший бороду, ходивший в сюртуке и, по-видимому, проводивший очень покойную жизнь, потому что лицо его глядело какою-то пухлою полнотою, а желтоватый цвет кожи и маленькие глаза показывали, что он знал слишком хорошо, что такое пуховики и перины. Можно было видеть тотчас, что он совершил свое поприще, как совершают его все господские приказчики: был прежде просто грамотным мальчишкой в доме, потом женился на какой-нибудь Агашке-ключнице, барыниной фаворитке, сделался сам ключником, а там и приказчиком. А сделавшись приказчиком, поступал, разумеется, как все приказчики: водился и кумился с теми, которые на деревне были побогаче, подбавлял на тягла победнее, проснувшись в девятом часу утра, поджидал самовара и пил чай.
– Послушай, любезный! сколько у нас умерло крестьян с тех пор, как подавали ревизию?
– Да как сколько? Многие умирали с тех пор, – сказал приказчик и при этом икнул, заслонив рот слегка рукою, наподобие щитка.
– Да, признаюсь, я сам так думал, – подхватил Манилов, – именно, очень многие умирали! – Тут он оборотился к Чичикову и прибавил еще: – Точно, очень многие.
– А как, например, числом? – спросил Чичиков.
– Да, сколько числом? – подхватил Манилов.
– Да как сказать числом? Ведь неизвестно, сколько умирало, их никто не считал.
– Да, именно, – сказал Манилов, обратясь к Чичикову, – я тоже предполагал, большая смертность; совсем неизвестно, сколько умерло.
– Ты, пожалуйста, их перечти, – сказал Чичиков, – и сделай подробный реестрик всех поименно.
– Да, всех поименно, – сказал Манилов.
Приказчик сказал: «Слушаю!» – и ушел.
– А для каких причин вам это нужно? – спросил по уходе приказчика Манилов.
Этот вопрос, казалось, затруднил гостя, в лице его показалось какое-то напряженное выражение, от которого он даже покраснел, – напряжение что-то выразить, не совсем покорное словам. И в самом деле, Манилов наконец услышал такие странные и необыкновенные вещи, каких еще никогда не слыхали человеческие уши.
– Вы спрашиваете, для каких причин? причины вот какие: я хотел бы купить – Направо, – сказал мужик. – Это будет тебе дорога в Маниловку; а Заманиловки никакой нет. Она зовется так, то есть ее прозвание Маниловка, а Заманиловки тут вовсе нет. Там прямо на горе увидишь дом, каменный, в два этажа, господский дом, в котором, то есть, живет сам господин. Вот это тебе и есть Маниловка, а Заманиловки совсем нет никакой здесь и не было.крестьян… – сказал Чичиков, заикнулся и не кончил речи.
– Но позвольте спросить вас, – сказал Манилов, – как желаете вы купить крестьян: с землею или просто на вывод, то есть без земли?
– Нет, я не то чтобы совершенно крестьян, – сказал Чичиков, – я желаю иметь мертвых…
– Как-с? извините… я несколько туг на ухо, мне послышалось престранное слово…
– Я полагаю приобресть мертвых, которые, впрочем, значились бы по ревизии как живые, – сказал Чичиков.
Манилов выронил тут же чубук с трубкою на пол и как разинул рот, так и остался с разинутым ртом в продолжение нескольких минут. Оба приятеля, рассуждавшие о приятностях дружеской жизни, остались недвижимы, вперя друг в друга глаза, как те портреты, которые вешались в старину один против другого по обеим сторонам зеркала. Наконец Манилов поднял трубку с чубуком и поглядел снизу ему в лицо, стараясь высмотреть, не видно ли какой усмешки на губах его, не пошутил ли он; но ничего не было видно такого, напротив, лицо даже казалось степеннее обыкновенного; потом подумал, не спятил ли гость как-нибудь невзначай с ума, и со страхом посмотрел на него пристально; но глаза гостя были совершенно ясны, не было в них дикого, беспокойного огня, какой бегает в глазах сумасшедшего человека, все было прилично и в порядке. Как ни придумывал Манилов, как ему быть и что ему сделать, но ничего другого не мог придумать, как только выпустить изо рта оставшийся дым очень тонкою струею.
– Итак, я бы желал знать, можете ли вы мне таковых, не живых в действительности, но живых относительно законной формы, передать, уступить или как вам заблагорассудится лучше?
Но Манилов так сконфузился и смешался, что только смотрел на него.
– Мне кажется, вы затрудняетесь?.. – заметил Чичиков.
– Я?.. нет, я не то, – сказал Манилов, – но я не могу постичь… извините… я, конечно, не мог получить такого блестящего образования, какое, так сказать, видно во всяком вашем движении; не имею высокого искусства выражаться… Может быть, здесь… в этом, вами сейчас выраженном изъяснении… скрыто другое… Может быть, вы изволили выразиться так для красоты слога?
– Нет, – подхватил Чичиков, – нет, я разумею предмет таков как есть, то есть те души, которые, точно, уже умерли.
Манилов совершенно растерялся. Он чувствовал, что ему нужно что-то сделать, предложить вопрос, а какой вопрос – черт его знает. Кончил он наконец тем, что выпустил опять дым, но только уже не ртом, а чрез носовые ноздри.
– Итак, если нет препятствий, то с Богом можно бы приступить к совершению купчей крепости, – сказал Чичиков.
– Как, на мертвые души купчую?
– А, нет! – сказал Чичиков. – Мы напишем, что они живы, так, как стоит действительно в ревизской сказке. Я привык ни в чем не отступать от гражданских законов, хотя за это и потерпел на службе, но уж извините: обязанность для меня дело священное, закон – я немею пред законом.
Последние слова понравились Манилову, но в толк самого дела он все-таки никак не вник и вместо ответа принялся насасывать свой чубук так сильно, что тот начал наконец хрипеть, как фагот. Казалось, как будто он хотел вытянуть из него мнение относительно такого неслыханного обстоятельства; но чубук хрипел, и больше ничего.
– Может быть, вы имеете какие-нибудь сомнения?
– О! помилуйте, ничуть. Я не насчет того говорю, чтобы имел какое-нибудь, то есть, критическое предосуждение о вас. Но позвольте доложить, не будет ли это предприятие или, чтоб еще более, так сказать, выразиться, негоция , – так не будет ли эта негоция несоответствующею гражданским постановлениям и дальнейшим видам России?
Здесь Манилов, сделавши некоторое движение головою, посмотрел очень значительно в лицо Чичикова, показав во всех чертах лица своего и в сжатых губах такое глубокое выражение, какого, может быть, и не видано было на человеческом лице, разве только у какого-нибудь слишком умного министра, да и то в минуту самого головоломного дела.
Но Чичиков сказал просто, что подобное предприятие, или негоция, никак не будет несоответствующею гражданским постановлениям и дальнейшим видам России, а чрез минуту потом прибавил, что казна получит даже выгоды, ибо получит законные пошлины.
– Так вы полагаете?..
– Я полагаю, что это будет хорошо.
– А, если хорошо, это другое дело: я против этого ничего, – сказал Манилов и совершенно успокоился.
– Теперь остается условиться в цене.
– Как в цене? – сказал опять Манилов и остановился. – Неужели вы полагаете, что я стану брать деньги за души, которые в некотором роде окончили свое существование? Если уж вам пришло этакое, так сказать, фантастическое желание, то с своей стороны я передаю их вам безынтересно и купчую беру на себя.
Великий упрек был бы историку предлагаемых событий, если бы он упустил сказать, что удовольствие одолело гостя после таких слов, произнесенных Маниловым. Как он ни был степенен и рассудителен, но тут чуть не произвел даже скачок по образцу козла, что, как известно, производится только в самых сильных порывах радости. Он поворотился так сильно в креслах, что лопнула шерстяная материя, обтягивавшая подушку; сам Манилов посмотрел на него в некотором недоумении. Побужденный признательностью, он наговорил тут же столько благодарностей, что тот смешался, весь покраснел, производил головою отрицательный жест и наконец уже выразился, что это сущее ничего, что он, точно, хотел бы доказать чем-нибудь сердечное влечение, магнетизм души, а умершие души в некотором роде совершенная дрянь.
– Очень не дрянь, – сказал Чичиков, пожав ему руку. Здесь был испущен очень глубокий вздох. Казалось, он был настроен к сердечным излияниям; не без чувства и выражения произнес он наконец следующие слова: – Если б вы знали, какую услугу оказали сей, по-видимому, дрянью человеку без племени и роду! Да и действительно, чего не потерпел я? как барка какая-нибудь среди свирепых волн… Каких гонений, каких преследований не испытал, какого горя не вкусил, а за что? за то, что соблюдал правду, что был чист на своей совести, что подавал руку и вдовице беспомощной, и сироте-горемыке!.. – Тут даже он отер платком выкатившуюся слезу.
Манилов был совершенно растроган. Оба приятеля долго жали друг другу руку и долго смотрели молча один другому в глаза, в которых видны были навернувшиеся слезы. Манилов никак не хотел выпустить руки нашего героя и продолжал жать ее так горячо, что тот уже не знал, как ее выручить. Наконец, выдернувши ее потихоньку, он сказал, что не худо бы купчую совершить поскорее и хорошо бы, если бы он сам понаведался в город. Потом взял шляпу и стал откланиваться.
– Как? вы уже хотите ехать? – сказал Манилов, вдруг очнувшись и почти испугавшись.
В это время вошла в кабинет Манилова.
– Лизанька, – сказал Манилов с несколько жалостливым видом, – Павел Иванович оставляет нас!
– Потому что мы надоели Павлу Ивановичу, – отвечала Манилова.
– Сударыня! здесь, – сказал Чичиков, – здесь, вот где, – тут он положил руку на сердце, – да, здесь пребудет приятность времени, проведенного с вами! и поверьте, не было бы для меня большего блаженства, как жить с вами если не в одном доме, то, по крайней мере, в самом ближайшем соседстве.
– А знаете, Павел Иванович, – сказал Манилов, которому очень понравилась такая мысль, – как было бы в самом деле хорошо, если бы жить этак вместе, под одною кровлею, или под тенью какого-нибудь вяза пофилософствовать о чем-нибудь, углубиться!..
– О! это была бы райская жизнь! – сказал Чичиков, вздохнувши. – Прощайте, сударыня! – продолжал он, подходя к ручке Маниловой. – Прощайте, почтеннейший друг! Не позабудьте просьбы!
– О, будьте уверены! – отвечал Манилов. – Я с вами расстаюсь не долее как на два дни.
Все вышли в столовую.
– Прощайте, миленькие малютки! – сказал Чичиков, увидевши Алкида и Фемистоклюса, которые занимались каким-то деревянным гусаром, у которого уже не было ни руки, ни носа. – Прощайте, мои крошки. Вы извините меня, что я не привез вам гостинца, потому что, признаюсь, не знал даже, живете ли вы на свете, но теперь, как приеду, непременно привезу. Тебе привезу саблю; хочешь саблю?
– Хочу, – отвечал Фемистоклюс.
– А тебе барабан; не правда ли, тебе барабан? – продолжал он, наклонившись к Алкиду.
– Парапан, – отвечал шепотом и потупив голову Алкид.
– Хорошо, я тебе привезу барабан. Такой славный барабан, этак все будет: туррр… ру… тра-та-та, та-та-та… Прощай, душенька! прощай! – Тут поцеловал он его в голову и обратился к Манилову и его супруге с небольшим смехом, с каким обыкновенно обращаются к родителям, давая им знать о невинности желаний их детей.
– Право, останьтесь, Павел Иванович! – сказал Манилов, когда уже все вышли на крыльцо. – Посмотрите, какие тучи.
– Это маленькие тучки, – отвечал Чичиков.
– Да знаете ли вы дорогу к Собакевичу?
– Об этом хочу спросить вас.
– Позвольте, я сейчас расскажу вашему кучеру. – Тут Манилов с такою же любезностью рассказал дело кучеру и сказал ему даже один раз «вы».
Кучер, услышав, что нужно пропустить два поворота и поворотить на третий, сказал: «Потрафим, ваше благородие», – и Чичиков уехал, сопровождаемый долго поклонами и маханьями платка приподымавшихся на цыпочках хозяев.
Манилов долго стоял на крыльце, провожая глазами удалявшуюся бричку, и когда она уже совершенно стала не видна, он все еще стоял, куря трубку. Наконец вошел он в комнату, сел на стуле и предался размышлению, душевно радуясь, что доставил гостю своему небольшое удовольствие. Потом мысли его перенеслись незаметно к другим предметам и наконец занеслись бог знает куда. Он думал о благополучии дружеской жизни, о том, как бы хорошо было жить с другом на берегу какой-нибудь реки, потом чрез эту реку начал строиться у него мост, потом огромнейший дом с таким высоким бельведером , что можно оттуда видеть даже Москву и там пить вечером чай на открытом воздухе и рассуждать о каких-нибудь приятных предметах. Потом, что они вместе с Чичиковым приехали в какое-то общество в хороших каретах, где обворожают всех приятностию обращения, и что будто бы государь, узнавши о такой их дружбе, пожаловал их генералами, и далее, наконец, бог знает что такое, чего уже он и сам никак не мог разобрать. Странная просьба Чичикова прервала вдруг все его мечтания. Мысль о ней как-то особенно не варилась в его голове: как ни переворачивал он ее, но никак не мог изъяснить себе, и все время сидел он и курил трубку, что тянулось до самого ужина.
Описание слуг Чичикова: кучера Селифана и лакея Петрушки (Петрушка читает много и без разбора, его занимает не чтение, а складывание букв в слова; Петрушка имеет «особенный запах», так как крайне редко ходит в баню). Чичиков едет в деревню к Манилову. Долго ищет усадьбу.
«Дом господский стоя л одиночкой на юру... открытом всем ветрам, каким только вздумается подуть... Две-три клумбы с кустами сиреней и желтых акаций; пять-шесть берез небольшими купами возносили свои мелколистные жиденькие вершины. Под двумя из них видна была беседка с плоским зеленым куполом, деревянными голубыми колоннами и надписью: «Храм уединенного размышления»... День был не то ясный, не то мрачный, а какого-то светло-серого цвета». Хозяин радостно встречает гостя. Следует описание характера Манилова: «Ни в городе Богдан, ни в селе Селифан... Черты лица его были не лишены приятности, но в эту приятность, казалось, чересчур было передано сахару... В первую минуту разговора с ним не можешь не сказать: «Какой приятный и добрый человек!» В следующую затем минуту ничего не скажешь, а в третью скажешь: «Черт знает что такое!» - и отойдешь подальше... Дома он говорил очень мало и большею частью размышлял и думал, но о чем он думал, тоже разве богу было известно. Хозяйством нельзя сказать, чтобы он занимался... хозяйство шло как-то само собою... Иногда... говорил он о том, как бы хорошо было, если бы вдруг от дома провести подземный ход или чрез пруд выстроить каменный мост, на котором бы были по обеим сторонам лавки, и чтобы в них сидели купцы и продавали разные мелкие товары, нужные для крестьян... Впрочем, все эти прожекты так и оканчивались только одними словами. В его кабинете всегда лежала какая-то книжка, заложенная закладкою на четырнадцатой странице, которую он постоянно читал уже два года... В гостиной стояла прекрасная мебель, обтянутая щегольской шелковой материей, которая, верно, стоила весьма недешево; но на два кресла ее недостало, и кресла стояли обтянуты просто рогожею; впрочем, хозяин в продолжение нескольких лет всякий раз предостерегал своего гостя словами: «Не садитесь на эти кресла, они еще не готовы...» Ввечеру на стол подавался очень щегольской подсвечник из темной бронзы... и рядом с ним ставился какой-то просто медный инвалид...» Жена вполне подходит Манилову по характеру, к праздникам дарит подарки - «какой-нибудь бисерный чехольчик на зубочистку». В доме нет порядка, так как хозяева ни за чем не следят: «все это предметы низкие, а Манилова воспитана хорошо. А хорошее воспитание, как известно, получается в пансионах. А в пансионах, как известно, три главные предмета составляют основу человеческих добродетелей: французский язык, необходимый для счастья семейственной жизни; фортепьяно, для доставления приятных минут супругу, и, наконец, собственно хозяйственная часть: вязание кошельков и других сюрпризов». Уступая друг другу, Чичиков и Манилов проявляют неестественную любезность, что кончается тем, что они оба одновременно протискиваются в дверь. Следует обмен любезностями с женой Манилова, обсуждение общих знакомых сводится к признанию каждого «препочтеннейшим» и «прелюбезнейшим» человеком. Маниловы приглашают гостя обедать. За обедом присутствуют два сына Маниловых: Фемистоклюс и Алкид. У Фемистоклюса течет из носа, он кусает брата за ухо, тот, переборов слезы, уплетает баранью ногу, перемазав щеки жиром. После обеда происходит деловой разговор между Чичиковым и Маниловым в кабинете хозяина. Следует описание кабинета: «Стены были выкрашены какой-то голубенькой краской вроде серенькой; ... несколько исписанных бумаг, но больше всего было табаку. Он был в разных видах: в картузах, и в табачнице, и, наконец, насыпан был просто кучею на столе. На обоих окнах тоже были помещены горки выбитой из трубки золы, расставленные не без старания очень красивыми рядками ». Чичиков просит у Манилова подробный реестр крестьян, умерших после последней переписи (ревизские сказки), хочет купить мертвые души. Оторопевший Манилов «как разинул рот, так и остался с разинутым ртом в продолжение нескольких минут». Чичиков убеждает хозяина, что закон будет соблюден и что казна получит положенные налоги. Совершенно успокоившийся Манилов отдает мертвые души бесплатно и остается в убеждении, что оказал Чичикову неоценимую услугу. Чичиков уезжает, и мысли Манилова «перенеслись незаметно к другим предметам и наконец занеслись бог знает куда». Воображая себе будущую дружбу с Чичиковым, Манилов доходит до того, что в его мечтах царь жалует им обоим по генеральскому чину за столь крепкую дружбу.
въезжает бричка. Ее встречают болтающие ни о чем мужики. Они рассматривают колесо и пытаются вычислить, сколько оно сможет проехать. Гостем города оказывается Павел Иванович Чичиков . Он приехал в город по делам, о которых нет точного сведения – «по своим надобностям».
Молодой помещик имеет интересную внешность:
На другой день гость города посветил визитам. Он сумел для каждого подобрать доброе слово, лесть проникла в сердце чиновников. В городе заговорили о приятном человеке, посетившем их. Причем очаровать Чичиков сумел не только мужчин, но и дам. Павла Ивановича пригласили помещики, бывшие в городе по делам: Манилов и Собакевич . На обеде у полицмейстера он познакомился с Ноздрёвым . Герой поэмы сумел произвести приятное впечатление на всех, даже на тех, кто редко о ком-то отзывался положительно.
Чичиков начал говорить о своем деле. Мертвые души он назвал несуществующими. Собакевич же на удивление гостя спокойно назвал вещи своими именами. Он предложил их продать еще до того, как об этом произнес Чичиков. Затем началась торговля. Причем Собакевич поднимал цену за то, что его мужики были крепкими здоровыми крестьянами, не как у других. Он описывал каждого умершего. Чичиков изумился, просил вернуться к теме сделки. Но Собакевич стоял на своем: его мертвые дорогие. Торговались долго, сошлись на цене Чичикова. Собакевич приготовил записку с перечнем проданных крестьян. В ней подробно указывалось ремесло, возраст, семейное положение, на полях дополнительные отметки о поведении и отношении к пьянству. За бумагу хозяин просил задаток. Строчки передачи денег взамен на опись крестьян вызывает улыбку. Обмен прошел с недоверием. Чичиков попросил оставить сделку между ними, не разглашать сведений о ней. Чичиков выезжает из имения. Он хочет направиться к Плюшкину, у которого мужики умирают как мухи, но не хочет, чтобы об этом знал Собакевич. А тот стоит в дверях дома, чтобы увидеть, куда повернет гость.
На Руси таких помещиков немного. Большинство больше желают жить красиво и широко, а съеживаться, как Плюшкин, могут единицы.
Чичиков долго не мог начать разговор, в голове не находились слова, объясняющие его визит. В конце концов, Чичиков заговорил об экономии, которую он хотел посмотреть лично.
Плюшкин не угощает Павла Ивановича, объясняя, что у него прескверная кухня. Начинается разговор о душах. У Плюшкина больше сотни мертвых душ. Люди умирают с голоду, от болезней, некоторые просто сбегают подальше. К удивлению скупого хозяина Чичиков предлагает сделку. Плюшкин неописуемо рад, он считает гостя глупым волочилой за актрисами. Сделку оформили быстро. Обмыть сделку Плюшкин предложил ликером. Но когда он описал, что в вине были козявки и букашки, гость отказался. Переписав на куске бумаги мертвых, помещик поинтересовался, не нужны ли кому беглые. Чичиков обрадовался и купил у него после небольшой торговли 78 беглых душ. Довольный приобретением 200 с лишком душ, Павел Иванович вернулся в город.
В это время в городе произошло событие, которое еще больше усилило неприятности героя. Въехал экипаж, похожий на арбуз. Женщина, вышедшая их повозки, - помещица Коробочка. Она долго мучилась от мысли, что прогадала в сделке, решила ехать в город, узнать, по какой цене продаются мертвые души здесь. Ее разговор автор не передает, а вот, к чему он привел легко узнать из следующей главы.
Губернатор получил две бумаги, где сообщалось о беглом разбойнике и фальшивомонетчике. Два сообщения соединили в один, Разбойник и фальшивомонетчик прятался в образе Чичикова. Сначала решили расспросить о нем тех, кто с ним общался. Манилов отозвался лестно о помещике, поручился за него. Собакевич признал в Павле Ивановиче хорошего человека. Чиновников обуял страх, они решили собраться и обсудить проблему. Место сбора - у полицмейстера.
Герой их бесед и споров в это время, ничего не подозревая, болел. Он решил дня три полежать. Чичиков полоскал горло, прикладывал к флюсу отвары трав. Как только ему стало лучше, он отправился к губернатору. Швейцар сказал, что его не велено принимать. Продолжая прогулку, он отправился к председателю палаты, тот был очень смущен. Павел Иванович удивился: его или не принимали, или встречали очень странно. Вечером к нему в гостиницу пришел Ноздрев. Он разъяснил непонятное поведение чиновников города: фальшивые бумаги, похищение губернаторской дочери. Чичиков понял, что ему нужно убираться из города как можно быстрее. Он выпроводил Ноздрева, велел укладывать его чемодан и готовится к отъезду. Петрушка и Селифан были не очень довольны таким решением, но делать было нечего.
Произведение Гоголя «Мёртвые души» было написано во второй половине 19 века. Первый том был издан в 1842 году, второй том практически полностью уничтожен автором. А третий том так и не был написан. Сюжет произведения был подсказан Гоголю. В поэме рассказывается о господине средних лет, Павле Ивановиче Чичикове, путешествующим по России с целью покупки так называемых мёртвых душ - крестьян, которых нет в живых, но которые всё ещё числятся живыми по документам. Гоголь хотел показать всю Россию, всю русскую душу в своей широте и необъятности.
Поэму Гоголя «Мёртвые души» в кратком содержании по главам можно прочесть ниже. В приведённом варианте описаны главные персонажи, выделены наиболее значительные фрагменты, с помощью которых можно составить целостную картину о содержании этой поэмы. Прочить онлайн «Мёртвые души» Гоголя будет полезно и актуально 9 классам.
Павел Иванович Чичиков - главный герой поэмы, коллежский советник средних лет. Путешествует по России с целью скупки мёртвых душ, умеет найти подход к каждому человеку, чем постоянно пользуется.
Манилов - помещик, уже немолод. В первую минуту думаешь о нём только приятное, а после - уже не знаешь, что и думать. Его не заботят бытовые трудности; живёт с женой и двумя сыновьями, Фемистоклюсом и Алкидом.
Коробочка - пожилая женщина, вдова. Живёт в маленькой деревни, сама ведёт хозяйство, занимается продажей продуктов и меха. Скупая женщина. Имена всех крестьян знала наизусть, письменного учёта не вела.
Собакевич - помещик, во всём ищет выгоду. Своей массивностью и неуклюжестью напоминал медведя. Соглашается продать Чичикову мёртвые души ещё до того, как тот заговорил об этом.
Ноздрёв - помещик, который ни дня не может усидеть дома. Любить кутить и играть в карты: сотни раз он проигрывался в пух и прах, но всё равно продолжал играть; всегда был героем какой-либо истории, да и сам мастер рассказывать небылицы. Его жена умерла, оставив ребёнка, но Ноздрёва семейные дела вовсе не заботили.
Плюшкин - необычный человек, по внешнему виду которого тяжело определить к какому сословию он относится. Чичиков сначала принял его за старую ключницу. Живёт один, хотя раньше в его имении кипела жизнь.
Селифан - кучер, слуга Чичикова. Много пьёт, часто отвлекается от дороги, любит размышлять о вечном.
В город NN въезжает бричка с обычным, ничем не примечательным. Он заселился в гостиницу, в которой, как это часто бывает, было бедно и грязно. Багаж господина вносили Селифан(низкий человек в тулупе) и Петрушка(малый лет 30). Путешественник почти сразу же направился в трактир, чтобы узнать, кто занимает руководящие должности в этом городе. При этом о себе господин старался не говорить вовсе, тем не менее все, с кем бы ни говорил господин, сумели составить о нём самое приятную характеристику. Наряду с этим автор очень часто подчёркивает незначительность персонажа.
Во время обеда гость узнаёт у слуги кто в городе председатель, кто губернатор, сколько богатых помещиков, приезжий не пропускал ни одной детали.
Чичиков знакомится с Маниловым и неуклюжим Собакевичем, которых он быстро сумел очаровать своими манерами и умением держаться на публике: всегда мог поддержать разговор на любую тему, был вежлив, внимателен и обходителен. Знакомые с ним люди отзывались о Чичикове только положительно. За карточным столом вёл себя как аристократ и джентльмен, даже спорил как-то особенно приятно, например «вы изволили пойти» .
Чичиков поспешил нанести визиты всем чиновникам этого города, чтобы расположить их к себе и засвидетельствовать своё почтение.
Чичиков жил в городе уже больше недели, проводя время за кутежом и пирами. Он завёл множество полезных для него знакомств, был желанным гостем на различных приёмах. Пока Чичиков проводил время на очередном званом обеде, автор знакомит читателя с его слугами. Петрушка ходил в широком сюртуке с барского плеча, имел крупный нос и губы. Характера был молчаливого. Он любил читать, но сам процесс чтения ему нравился гораздо больше, чем предмет чтения. Петрушка всегда носил с собой «свой особенный запах» , игнорируя просьбы Чичикова сходить в баню. Кучера Селифана же автор описывать не стал, дескать, он принадлежал к слишком низкому сословию, а читателю больше по душе помещики и графы.
Чичиков направился в деревню к Манилову, которая «немногих могла заманить своим местоположением» . Хоть Манилов и сказал, что деревня находится всего в 15 вёрстах от города, Чичикову пришлось проехать почти в два раза больше. Манилов на первый взгляд был человек видный, черты лица его были приятны, но чересчур слащавы. От него не дождёшься ни одного живого слова, Манилов будто жил в придуманном мире. У Манилова не было ничего своего, никакой своей особенности. Говорил он мало, чаще всего размышлял о высоких материях. Когда крестьянин или приказчик о чём-то спрашивал барина, тот отвечал: «да, недурно», не заботясь о том, что будет происходить дальше.
В кабинете Манилова лежала книга, которую барин читал уже второй год, а закладка, однажды оставленная на странице 14, оставалась на месте. Не только Манилов, но и сам дом страдал от недостатка чего-то особенного. Дому будто всегда чего-то не хватало: мебель дорогая, а на два кресла обивки не хватило, в другой комнате мебели и вовсе не было, но её туда всегда собирались поставить. С женой хозяин говорил трогательно, нежно. Она была под стать мужу - типичная воспитанница пансиона для девушек. Она была обучена французскому, танцам и игре на пианино, чтобы услаждать и развлекать мужа. Часто они переговаривались нежно и трепетно, будто молодые возлюбленные. Складывалось впечатление, что супругов не заботили бытовые мелочи.
Чичиков с Маниловым несколько минут стояли в дверях, пропуская друг друга вперёд: «сделайте милость, не беспокойтесь так для меня, я пройду после» , «не затрудняйтесь, пожалуйста, не затрудняйтесь. Пожалуйста, проходите» . В итоге оба прошли одновременно, боком, задев друг друга. Чичиков во всём соглашался с Маниловым, который нахваливал и губернатора, и полицмейстера, и других.
Удивили Чичикова дети Манилова, двое сыновей шести и восьми лет, Фемистоклюс и Алкид. Манилов хотел похвастаться своими детьми, однако особых талантов Чичиков у них не заметил. После обеда Чичиков решил поговорить с Маниловым об одном очень важном деле - об умерших крестьянах, которые по документам ещё числятся живыми - о мёртвых душах. Чтобы «избавить Манилова от необходимости платить налоги» , Чичиков просит Манилова продать ему документы на уже несуществующих крестьян. Манилов был несколько обескуражен, однако Чичиков убедил помещика в законности подобной сделки. Манилов решил отдать «мёртвые души» даром, после чего Чичиков поспешно стал собираться к Собакевичу, довольный удачным приобретением.
Чичиков ехал к Собакевичу в приподнятом настроении. Селифан, кучер, спорил с конём, и, увлёкшись размышлениями, перестал следить за дорогой. Путники заблудились.
Бричка долго ехала по бездорожью, пока не ударилась о забор и не перевернулась. Чичиков вынужден был просить ночлега у старухи, которая пустила их только после того, как Чичиков рассказал о своём дворянском титуле.
Хозяйкой была пожилая женщина. Её можно назвать бережливой: в доме было много старых вещей. Одета женщина была безвкусно, но с претензией на элегантность. Даму звали Коробочка Настасья Петровна. Она не знала никакого Манилова, из чего Чичиков сделал вывод, что их занесло в порядочную глушь.
Чичиков проснулся поздно. Его бельё было высушено и выстирано суетливой работницей Коробочки. Павел Иванович особо не церемонился с Коробочкой, позволяя себе грубость. Настасья Филипповна была коллежской секретаршей, её муж давно умер, поэтому всё хозяйство было на ней. Чичиков не упустил возможности поинтересоваться о мёртвых душах. Ему пришлось долго уговаривать Коробочку, которая ещё и торговалась. Коробочка знала всех крестьян поимённо, поэтому письменного учёта не вела.
Чичиков устал от долгого разговора с хозяйкой, и был рад скорее не тому, что получил от неё меньше двадцати душ, а тому, что этот диалог закончился. Настасья Филипповна, обрадовавшись продаже, решила продать Чичикову муку, сало, солому, пух и мёд. Чтобы задобрить гостя она приказала служанке напечь блинов и пирогов, которые Чичиков с удовольствием съел, но от других покупок вежливо отказался.
Настасья Филипповна отправила с Чичиковым маленькую девочку, чтобы та показала дорогу. Бричку уже была отремонтирована и Чичиков отправился дальше.
Бричка подъехала к трактиру. Автор признаётся, что у Чичикова был отменный аппетит: герой заказал курицу, телятину и поросёнка со сметаной и хреном. В трактире Чичиков расспрашивал о хозяине, его сыновьях, их жёнах, а заодно узнал, где живёт какой помещик. В трактире Чичиков встретил Ноздрёва, с которым раньше вместе обедал у прокурора. Ноздрёв был весел и пьян: он снова проигрался в карты. Ноздрёв посмеялся над планами Чичикова отправиться к Собакевичу, уговаривая Павла Ивановича сначала заехать к нему в гости. Ноздрёв был общительным, душой компании, кутилой и говоруном. Жена его умерла рано, оставив двоих детей, воспитанием которых Ноздрёв не занимался абсолютно. Больше дня он не мог усидеть дома, душа его требовала пиров и приключений. К знакомствам у Ноздрёва было удивительное отношение: чем ближе он сходился с человеком, тем больше небылиц рассказывал. При этом Ноздрёву удавалось ни с кем после этого не поссориться.
Ноздрёв очень любил собак и даже держал у себя волка. Помещик так хвалился своими владениями, что Чичиков устал их осматривать, хотя Ноздрёв приписал к своим землям даже лес, который никак не мог быть его собственностью. За столом Ноздрёв подливал гостям вина, но себе добавлял мало. Кроме Чичикова у Ноздрёва гостил его зять, при котором Павел Иванович не решался говорить об истинных мотивах своего визита. Однако зять вскоре засобирался домой, и Чичиков, наконец, смог спросить Ноздрёва о мёртвых душах.
Он попросил Ноздрёва перевести мёртвые души на себя, не выдавая своих истинных мотивов, но интерес Ноздрёва от этого только усиливается. Чичиков вынужден придумывать различные истории: якобы мёртвые души нужны для приобретения веса в обществе либо же чтобы удачно жениться, но Ноздрёв чувствует фальшь, поэтому позволяет себе грубые высказывания в адрес Чичикова. Ноздрёв предлагает Павлу Ивановичу купить у него жеребца, кобылу или собаку, в комплекте с которыми он отдаст души. Просто так продавать мёртвые души Ноздрёв отдавать не хотел.
Наутро Ноздрёв вёл себя так, будто ничего не произошло, предложив Чичикову сыграть в шашки. Если Чичиков выиграет, то Ноздрёв перепишет на него все мёртвые души. Оба играли нечестно, Чичикова сильно изматывала игра, однако к Ноздрёву неожиданно пришёл исправник, сообщив, что отныне Ноздрёв находится под судом за избиение помещика. Пользуясь этим случаем Чичиков поспешил покинуть имение Ноздрёва.
Чичиков радовался тому, что уехал от Ноздрёва с пустыми руками. От своих мыслей Чичикова отвлекла авария: конь, запряжённый в бричку Павла Ивановича, перепутался с конём из другой упряжи. Чичиков был очарован девушкой, которая сидела в другой повозке. Он ещё долго думал о прекрасной незнакомке.
Деревня Собакевича показалась Чичикову огромной: сады, конюшни, сараи, домики крестьян. Всё будто было сделано на века. Сам Собакевич показался Чичикову похожим на медведя. Всё у Собакевича было массивно и неуклюже. Каждый предмет был нелеп, будто говорил: «и я тоже похож на Собакевича». О других людях Собакевич высказывался неуважительно и грубо. От него Чичиков узнал о Плюшкине, у которого крестьяне мрут как мухи.
На предложение о мёртвых душах Собакевич реагировал спокойно, даже предложил продать их прежде, чем об этом заговорил сам Чичиков. Помещик вёл себя странно, набивая цену, расхваливая уже умерших крестьян. Чичиков был недоволен сделкой с Собакевичем. Павлу Ивановичу казалось, что это не он пытается обмануть помещика, а Собакевич его.
Чичиков направился к Плюшкину.
Погрузившись в свои размышления, Чичиков не заметил, что въехал в деревню. В деревне Плюшкина окна в домах были без стёкол, хлеб - сырой и заплесневелый, сады - заброшены. Нигде не было видно результатов человеческого труда. Около дома Плюшкина было много строений, обросших зелёной плесенью.
Чичикова встретила ключница. Барина не оказалось дома, ключница пригласила Чичикова в покои. В комнатах было нагромождено множество вещей, в кучах нельзя было понять что именно там лежит, всё было в пыли. По виду комнаты нельзя сказать, что здесь обитал живой человек.
В покои вошёл согнутый человек, небритый, в застиранном халате. Лицо не представляло ничего особенного. Если бы Чичиков встретил этого человека на улице, то подал ему милостыню.
Этим человеком оказался сам помещик. Было время, когда Плюшкин был бережливым хозяином, а его дом был полон жизни. Теперь же сильные чувства не отражались в глазах старика, однако лоб выдавал недюжинный ум. Жена Плюшкина умерла, дочь сбежала с военным, сын уехал в город, а младшая дочь умерла. В доме стало пусто. Гости заглядывали к Плюшкину редко, а видеть сбежавшую дочь, которая иногда просила у отца денег, Плюшкин видеть не желал. Помещик сам завёл разговор об умерших крестьянах, потому что был рад избавиться от мёртвых душ, хотя через время в его взгляде появилась подозрительность.
Чичиков отказывался от угощений, находясь под впечатлением от грязной посуды. Плюшкин решил торговаться, манипулируя своим бедственным положением. Чичиков купил у него 78 душ, заставив Плюшкина написать расписку. После сделки Чичиков, как и прежде, поспешил уехать. Плюшкин запер за гостем ворота, обошёл свои владения, кладовые и кухню, а после думал как же поблагодарить Чичикова.
Чичиков приобрёл уже 400 душ, поэтому ему хотелось быстрее закончить дела в этом городе. Он рассматривал и приводил в порядок все необходимые документы. Все крестьяне Коробочки отличались странным прозвищами, Чичиков был недоволен, что их имена занимают много места на бумаге, записка Плюшкина отличалась краткостью, записи Собакевича были полные и обстоятельные. Чичиков думал о том, как ушёл из жизни каждый человек, строя в воображении догадки и разыгрывая целые сценарии.
Чичиков отправился в суд, чтобы заверить все документы, но там ему дали понять, что без взятки дела будут идти долго, и Чичикову всё же придётся задержаться в городе на некоторое время. Собакевич, сопровождавший Чичикова, убедил председателя в правомерности сделки, Чичиков же сообщил, что купил крестьян на вывод, в Херсонскую губернию.
Полицмейстер, чиновники и Чичиков решили завершить оформление документов обедом и игрой в вист. Чичиков был весел и рассказывал всем о своих землях под Херсоном.
О покупках Чичикова судачит весь город: зачем Чичикову крестьяне? Неужели помещики продали приезжему так много хороших крестьян, а не воров и пьяниц? Поменяются ли крестьяне на новой земле?
Чем больше было слухов о богатстве Чичикова, тем больше его любили. Дамы города NN считали Чичикова очень привлекательным человеком. Вообще, сами дамы города N были презентабельны, одевались со вкусом, в нравах были строги, а все их интриги оставались тайными.
Чичиков нашёл у себя анонимное любовное письмо, которое его невероятно заинтересовало. На приёме Павел Иванович никак не мог понять, кто же из девушек написал ему. Путешественник имел успех у дам, да так увлёкся светскими разговорами, что забыл подойти к хозяйке. Губернаторша была на приёме с дочерью, чьей красотой Чичиков был пленён - ни одна дама больше не интересовала Чичикова.
На приёме Чичиков встретил Ноздрёва, который своим развязным поведением и пьяными разговорами ставил Чичикова в неудобное положение., поэтому Чичиков вынужден был покинуть приём.
Автор знакомит читателя с двумя дамами, приятельницами, которые встретились рано утром. Они говорили о женских мелочах. Алла Григорьевна была отчасти материалисткой, склонной к отрицанию и сомнению. Дамы сплетничали о приезжем. Софья Ивановна, вторая женщина, недовольна Чичиковым, потому что он флиртовал со многими дамами, а Коробочка и вовсе проговорилась о мёртвых душах, присовокупив к своему рассказу историю о том, как Чичиков обманул её, бросив 15 рублей ассигнациями. Алла Григорьевна высказала предположение, что благодаря мёртвым душам Чичиков хочет произвести впечатление на дочь губернатора, чтобы выкрасть её из отчего дома. Ноздрёва дамы записали в сообщники Чичикова.
Город гудел: вопрос о мёртвых душах волновал всех. Дамы обсуждали больше историю с похищением девушки, дополняя её всеми мыслимыми и немыслимыми деталями, а мужчины обсуждали экономическую сторону вопроса. Всё это привело к тому, что Чичикова не пускали на порог и не приглашали больше на обеды. Как назло, Чичиков всё это время был в гостинице, потому что ему не посчастливилось заболеть.
Тем временем жители города в своих предположениях дошли до того, что рассказали обо всём прокурору.
Жители города собрались у полицмейстера. Все гадали кто же такой Чичиков, откуда он приехал и скрывается ли он от закона. Почтмейстер рассказывает историю о капитане Копейкине.
В этой главе включена в текст «Мёртвых душ» повесть о капитане Копейкине.
Капитану Копейкину оторвало руку и ногу во время военной кампании 20-х годов. Копейкин решил просить помощи у царя. Мужчина был поражён красотой Петербурга и высокими ценами на еду и жильё. Копейкин ждал приёма генерала около 4 часов, но его попросили прийти позже. Аудиенцию Копейкина и губернатора переносили несколько раз, вера Копейкина в справедливость и царя с каждым разом становилась всё меньше. У мужчины заканчивались деньги на еду, а столица стала противна из-за пафоса и духовной пустоты. Капитан Копейкин решил пробраться в приёмную к генералу, чтобы уж точно получить ответ на свой вопрос. Он решил стоять там до тех пор, пока государь не посмотрит на него. Генерал поручил фельдъегерю доставить Копейкина на новое место, где он будет полностью на попечении государства. Копейкин, обрадовавшись, поехал с фельдегерем, но больше Копейкина никто не видел.
Все присутствующие признали, что Чичиков никак не может быть капитаном Копейкиным, потому что у Чичикова все конечности на месте. Ноздрёв рассказал много разных небылиц и, увлёкшись, сказал, что лично придумал план похищения дочери губернатора.
Ноздрёв зашёл в гости к Чичикову, который всё ещё болел. Помещик рассказал Павлу Ивановичу о ситуации в городе и слухах, которые ходят о Чичикове.
С утра всё шло не по плану: Чичиков проснулся позже, чем планировал, лошади были не подкованы, колесо неисправно. Через время всё было готово.
По пути Чичикову встретилась похоронная процессия - умер прокурор. Далее читатель узнаёт о самом Павле Ивановиче Чичикове. Родители были дворянами, у которых была только одна крепостная семья. Однажды отец взял маленького Павла с собой в город, чтобы отдать ребёнка в училище. Отец наказывал сыну слушать учителей и угождать начальникам, друзей не заводить, деньги беречь. В училище Чичиков отличался прилежанием. Он с детства понял как приумножать деньги: продавал голодным одноклассникам пирожки с рынка, дрессировал мышь, чтобы показывать фокусы за плату, лепил фигурки из воска.
Чичиков был на хорошем счету. Спустя некоторое время он перевёз семью в город. Чичикова манила богатая жизнь, он активно пытался пробиться в люди, но с трудом попал в казённую палату. Чичиков не гнушался использовать людей в своих целях, ему не было стыдно за такое отношение. После случая с одним старым чиновником, на дочери которого Чичиков даже собирался жениться, чтобы получить должность, карьера Чичикова резко пошла вверх. А тот чиновник ещё долго говорил о том, как его обманул Павел Иванович.
Он служил во многих ведомствах, везде хитрил и жульничал, развернул целую кампанию, направленную против коррупции, хотя сам был взяточником. Чичиков занялся строительством, но спустя несколько лет заявленный дом так и не был построен, зато у тех, кто руководил постройкой, появились новые постройки. Чичиков занялся контрабандой, за что попал под суд.
Он вновь начал свою карьеру с самой нижней ступени. Он занимался тем, что передавал документы на крестьян в опекунский совет, где ему платили за каждого крестьянина. Но однажды Павлу Ивановичу сообщили, что даже если крестьяне умерли, но по записи числятся живыми, деньги всё равно заплатят. Так у Чичикова появилась идея скупать мёртвых по факту, но живых по документам крестьян, чтобы продавать души в опекунский совет.
Глава начинается описанием природы и угодий, принадлежащих Андрею Тентетникову, барину 33 лет, который бездумно тратит своё время: просыпался поздно, умывался долго, «он не был дурной человек, - он просто коптитель неба» . После череды неудачных реформ, направленных на улучшение жизни крестьян, он перестал общаться с окружающими, совсем опустил руки, погряз в одинаковой бесконечности будней.
К Тентетникову приезжает Чичиков и, пользуясь своим умением найти подход к любому человеку, остаётся у Андрея Ивановича на некоторое время. Чичиков теперь был осторожнее и деликатнее, когда дело касалось мёртвых душ. С Тентетниковым Чичиков об этом пока не говорил, но разговорами о женитьбе немного оживил Андрея Ивановича.
Чичиков направляется к генералу Бетрищеву, человеку величественной наружности, который соединял в себе множество достоинств и множество недостатков. Бетрищев знакомит Чичикова со своей дочерью Уленькой, в которую влюблён Тентетников. Чичиков много шутил, чем смог добиться расположения генерала. Пользуюсь случаем, Чичиков сочиняет историю о старом дядюшке, который одержим мёртвыми душами, но генерал не верит ему, считая это очередной шуткой. Чичиков спешит уехать.
Павел Иванович направляется к полковнику Кошкарёву, но попадает к Петру Петуху, которого застаёт совершенно голым во время охоты на осетра. Узнав, что имение заложено, Чичиков хотел было уехать, но знакомится здесь с помещиком Платоновым, который рассказывает о способах приумножения богатства, чем воодушевляется Чичиков.
У полковника Кошкарёва, разделившего свои земли на участки и мануфактуры, тоже нечем было поживиться, поэтому Чичиков в сопровождении Платонова и Констанжогло едет к Холобуеву, который продаёт своё поместье за бесценок. Чичиков даёт задаток за имение, одолжив сумму у Констанжгло и Платонова. В доме Павел Иванович ожидал увидеть пустые комнаты, но «был поражен смешеньем нищеты с блестящими безделушками позднейшей роскоши» . Чичиков получает мёртвые души от соседа Леницына, очаровав того умением щекотать ребёнка. Повествование обрывается.
Можно предположить, что с момента покупки имения прошло некоторое время. Чичиковым приезжает на ярмарку чтобы купить ткань для нового костюма. Чичиков встречает Холобуева. Тот недоволен обманом Чичикова, из-за которого почти лишился наследства. На Чичикова обнаруживаются доносы по поводу обмана Холобуева и мёртвых душ. Чичикова арестовывают.
Муразов, недавний знакомый Павла Ивановича, откупщик, который обманным путём нажил себе миллионное состояние, находит Павла Ивановича в подвале. Чичиков рвёт на себе волосы и оплакивает утрату шкатулки с ценными бумагами: Чичикову не разрешили распорядиться многими личными вещами, в том числе и шкатулкой, где было достаточно денег, чтобы дать за себя залог. Муразов мотивирует Чичикова жить честно, не нарушать закон и не обманывать людей. Кажется, его слова смогли задеть некие струны в душе Павла Ивановича. Чиновники, рассчитывающие получить взятку от Чичикова, запутывают дело. Чичиков уезжает из города.
В «Мертвых душах» показана широкая и правдивая картина жизни России второй половины XIX века. Наравне с прекрасной природой, живописными деревнями, в которых чувствуется самобытность русского человека, на фоне простора и свободы показаны алчность, скупость и неисчезающее желание наживы. Произвол помещиков, бедность и бесправие крестьян, гедонистическое понимание жизни, бюрократия и безответственность - всё это изображено в тексте произведения, как в зеркале. Между тем Гоголь верит в светлое будущее, ведь недаром второй том был задуман как «нравственное очищение Чичикова». Именно в этом произведении наиболее отчётливо заметна гоголевская манера отражения действительности.
Вы ознакомились лишь с кратким пересказом «Мёртвых душ», для более полного понимания произведения рекомендуем ознакомиться с полным вариантом.
После прочтения краткого содержания вы можете проверить свои знания, пройдя этот тест.
Средняя оценка: 4.5 . Всего получено оценок: 16614.
8f14e45fceea167a5a36dedd4bea2543
Действие поэмы Н. В. Гоголя "Мертвые души" происходит в одном небольшом городке, который Гоголь называет NN. Город посещает Павел Иванович Чичиков. Человек, который планирует приобрести у местных помещиков мертвые души крепостных. Своим появлением Чичиков нарушает размеренную городскую жизнь.
Чичиков приезжает в город, его сопровождают слуги. Он поселяется в обычной гостинице. Во время обеда Чичиков расспрашивает трактирщика обо всем, что происходит в NN, выясняет кто самые влиятельные чиновники и известные помещики. На приеме у губернатора он лично знакомится со многими помещиками. Помещики Собакевич и Манилов приглашают героя нанести им визит. Чичиков на протяжении нескольких дней посещает вице-губернатора, прокурора, откупщика. В городе он приобретает положительную репутацию.
Чичиков решил выехать за пределы города в поместье к Манилову. Его деревня представляла собой достаточно скучное зрелище. Сам помещик был не понятной натурой. Манилов чаще всего находился в своих мечтах. В его приятности было слишком много сахара. Помещик был очень удивлен предложением Чичикова продать ему души умерших крестьян. Заключить сделку они решили при встрече в городе. Чичиков уехал, а Манилов долгое время недоумевал над предложением гостя.
По дороге к Собакевичу, Чичикова застала непогода. Его бричка сбилась с пути, поэтому было принято решение заночевать в первой усадьбе. Как оказалось, дом принадлежал помещице Коробочке. Она оказалась деловитой хозяйкой, везде прослеживалось довольство обитателей поместья. Просьбу о продаже мертвых душ Коробочка восприняла с удивлением. Но потом стала рассматривать их как товар, боялась продешевить при продаже и предлагала Чичикову купить у нее и другие товары. Сделка состоялась, сам Чичиков поспешил удалиться от трудного характера хозяйки.
Продолжив путь, Чичиков решил заехать в трактир. Здесь он встретил еще одного помещика Ноздрева. Его открытость и дружелюбие сразу располагали к себе. Ноздрев был картежником, играл не честно, поэтому часто участвовал в драках. Просьбу о продаже мертвых душ Ноздрев не оценил. Помещик предложил сыграть на души в шашки. Игра чуть не окончилась дракой. Чичиков поспешил удалиться. Герой очень жалел, что доверился такому человеку как Ноздрев.
Чичиков наконец-то оказывается у Собакевича. Собакевич выглядел человеком крупным и основательным. Предложение о продаже мертвых душ помещик воспринял серьезно и даже стал торговаться. Собеседники решили оформить сделку в ближайшее время в городе.
Следующим пунктом путешествия Чичикова стала деревня, принадлежащая Плюшкину. Поместье представляло собой жалкий вид, везде царило запустение. Сам помещик достиг апогея скупости. Он жил в одиночестве и представлял собой жалкое зрелище. Мертвые души Плюшкин продал с радостью, посчитав Чичикова глупцом. Сам Павел Иванович поспешил в гостиницу с чувством облегчения.
На следующий день Чичиков оформил сделки с Собакевичем и Плюшкиным. Герой находился в прекрасном расположении духа. В то же время новость о покупках Чичикова разнеслась по всему городу. Все удивлялись его богатству, не зная, какие души на самом деле он покупает. Чичиков стал желанным гостем на местных приемах и балах. Но тайну Чичикова выдал Ноздрев, прокричав на балу о мертвых душах.
Помещица Коробочка, приехав в город, также подтвердила покупку мертвых душ. По городу стали распространяться невероятные слухи о том, что Чичиков на самом деле хочет похитить губернаторскую дочь. Ему было запрещено появляться на пороге губернаторского дома. Никто из жителей не мог точно ответить, кто же такой Чичиков. Для выяснения этого вопроса было решено собраться у полицмейстера.
Сколько не обсуждали Чичикова, прийти к общему мнению так и не смогли. Когда Чичиков решил нанести визиты, он понял, что все его избегают, а приход к губернатору вообще запрещен. Он также узнал, что его подозревают в изготовлении фальшивых облигаций и в планах по похищению губернаторской дочки. Чичиков спешит покинуть город. В завершении первого тома автор рассказывает о том, кто такой главный герой и как складывалась его жизнь до появления в NN.
Повествование начинается с описания природы. Чичиков сначала посещает поместье Андрея Ивановича Тентентикова. Затем отправляется к некоему генералу, оказывается в гостях у полковника Кошкарева, затем Хлобуева. Проступки и подлоги Чичикова становятся известны и он оказывается в тюрьме. Некий Муразов советует генерал-губернатору отпустить Чичикова, на этом повествование обрывается. (Гоголь сжёг второй том в печке)
