Макияж. Уход за волосами. Уход за кожей

Глинка (Сергей Николаевич) - писатель-деятель двенадцатого года. Родился в дворянской семье Смоленской губернии, в 1776 г., и семи лет поступил в сухопутный кадетский корпус, откуда выпущен в 1795 г. и определен адъютантом к кн. Ю. В. Долгорукому в Москве. В 1800 г., по смерти отца, вышел в отставку майором, отказался от наследства в пользу сестры и отправился учителем в Украину. Пробыв там три года, вернулся в Москву и занял место сочинителя и переводчика при театре. До этого времени он написал много стихотворений и повестей, а также перевел «Юнговы ночи» (М., 1806). В 1807 г. вступил в ополчение, был бригад-майором сычевской дружины. В 1808 г. основал журнал «Рус. Вестн.», посвященный борьбе с французским влиянием. Общественное настроение очень благоприятствовало деятельности Г., и хотя и наружность, а внутреннее содержание его журнала были очень серенькие, он обратил на себя внимание публики и влиятельных сфер. Это особенно ясно выразилось во время народного возбуждения 1812 г., когда Г. был пожалован орденом Владимира 4 ст., а любитель эффектных тирад гр. Ф. В. Ростопчин сказал ему: «Развязываю вам язык на все полезное для отечества, а руки на триста тысяч экстраординарной суммы». Кн. П. А. Вяземский говорит: «Глинка был рожден народным трибуном, но трибуном законным, трибуном правительства». На самом деле, это был беспорядочный энтузиаст, совершенно неспособный к последовательной деятельности. Характеристика Г., сделанная Воейковым в «Доме сумашедших», очень меткая: патриотическое увлечение его доходило до признания «Athalie» Расина украденной из российского Стоглава, а «Андромахи» - подражанием «Погребению кота». Успех «Русского Вестника» был, по сознанию самого Г., кратковременный; после двенадцатого года журнал собственно прекращается, и под этим именем выходит ряд сереньких учебников по русской истории. Наряду с изданием журнала Глинка действовал патриотическими пьесами: «Наталья, боярская дочь» (СПб., 1806); «Михаил князь Черниговский» (М., 1808); «Ольга Прекрасная», опера (М., 1808); «Боян» (М., 1808); «Минин», драма (М., 1809); «Осада Полтавы», драма (М., 1810) и пр. Писал он также поэмы и повести в стихах: «Пожарский и Минин или пожертвования россиян» (М., 1807): «Царица Наталья Кирилловна» (М., 1809), - и множество исторических и нравоучительных повестей в анекдотов в прозе. Собрание сочинений его вышло в Москве (1817-1820). «Русский Вестник» прекратился в 1824 г., при чем в 1821-23 г. он заменялся «Новым Детским Чтением» и «Плутархом для детей». В 1827 г. Г. был назначен цензором в моск. цензурный комитет, где выслужил пенсию, а затем вышел в отставку. До конца жизни он не оставлял литературы, написал массу стихов, рассказов, детских книжек, издавал альманахи и т. д. Из необъятной массы написанного им следует упомянуть еще: «Записки о 1812 годе» (СПб., 1836); «Записки о Москве» (СПб., 1837); «Очерки жизни и избранные соч. А. Сумарокова» (СПб., 1841); «Русское Чтение» (СПб., 1845). Г. не обладал сколько-нибудь заметным литературным талантом; любопытны только его записки, рассеянные по разным изданиям. Человеком, несмотря на все увлечения, Г. был прямым, честным, бескорыстным: достаточно сказать, что данные в его распоряжение триста тысяч руб. он возвратил казне, не истратив из них ни копейки. † 5 апр. 1847 г. См. Б. Федоров «50-летие лит. жизни Г.» (СПб., 1844) и соч. кн. П. А. Вяземского, т. II.

Глинка, Сергей Николаевич

- майор в отставке, литератор, родился в патриархальной помещичьей семье 5 июля 1775 г. (по надгробной надписи) или 1776 г. (по его "Запискам") в с. Сутоках Духовщинского уезда, Смоленской губ. Отец его, Николай Ильич, в молодости служил в гвардии и по выходе в отставку поселился в деревне и стал заниматься сельским хозяйством. Предки Г. еще в XVI веке служили в Речи Посполитой. На 5-м году Г. стали учить. Первым его учителем был его дядя-масон, майор Лебедев. Потом он перешел под надзор дядьки, Иоганна, полунемца-полурусского, который, по словам Г., "только присматривал за ним". Мальчик был способный, отличался хорошей памятью (Г. и потом всегда много помнил из выученного и прочитанного и легко цитировал многочисленных авторов), и учение шло легко. В 1781 г. Екатерина II во время поездки в Белоруссию проезжала через деревню Глинок Холм и приняла угощение от родителей С. H. - отец его в это время был капитан-исправником в Духовщинском уезде. В знак благоволения к нему Екатерина записала двух его сыновей, и в том числе Сергея, в Сухопутный Шляхетский корпус в Петербурге. И вот через год, 5 июля 1782 г., 6-летнего Г. отправили в корпус. Учился он там недурно и рано начал, по его собственному признанию, "пописывать" и "кропать стихи". Большое влияние на него оказывал писатель Яков Борисович Княжнин, служивший в корпусе учителем словесности. Г. всегда потом отзывался о нем с восторгом. Не менее важное и благотворное влияние на Г. оказывал директор корпуса гр. Ангальт, гуманный и просвещенный человек. Ему в своих "Записках" - воспоминаниях Г. посвящает много теплых, восторженных страниц.

Уже в это время в Г. обнаружились те черты, характера, которые сохранились в нем на всю жизнь: мечтательность и восторженность. Последняя обнаруживалась в его ученических сочинениях и обратила на него внимание начальства корпуса. Когда после смерти гр. Ангальта директором корпуса был назначен М. И. Кутузов, то Г. приветствовал его торжественной речью. Выслушав ее, Кутузов сказал: "не долго послужит солдатом; он будет писателем". Восторженностью проникнуто и первое печатное произведение Г.: "Песнь Великой Екатерине", написанное еще в корпусе, но напечатанное уже по выходе из него (напечатано в корпусной типографии). Появлению этой "Песни" в печати содействовал покровитель всей семьи Г. - Л. А. Нарышкин. Корпус не дал Г. особенно серьезных и глубоких знаний, но развил в нем вкус к литературе и сообщил знание новых языков, которыми - особенно французским, Г. потом прекрасно владел. Из корпуса Г. вышел поручиком в январе 1795 года., пробыв в нем таким образом 13 лет. Сейчас же вместе с братом Николаем он поехал на короткое время в родную деревню, а оттуда (в марте) в Москву, так как получил назначение в один из московских батальонов. Выпросив здесь отпуск, он снова уехал в деревню, и служба его началась лишь летом 1795 г. в должности адъютанта при кн. Ю. Вл. Долгорукове, главном начальнике московских войск. Тут он свел знакомство с артистами (между прочим, с известным тогда Сандуновым) и писателями - Шатровым, Николевым и др. Но в конце 1795 г. кн. Долгоруков вышел в отставку, и Г. опять уехал в отпуск. В 1796 г. он вернулся в свой батальон, который теперь был расположен уже в Тверской губ., а потом переведен в Литву. После вступления на престол Павла Г. вернулся в Москву и стал много заниматься литературой. В это время в Москве было 2 театра: один, летний, находился в московском Вокзале, под управлением Медокса, а другой был домашний, кн. Волконского. И вот первый из них Г. начинает "снабжать операми" - переводами и переделками с французского.

В 1799 г. Г. вызвался идти в поход в Италию со вспомогательным для Суворова войском, но поход не состоялся, и Г., дойдя до Брест-Литовска, вернулся в чине капитана в Москву. В конце следующего, 1800 г., после смерти отца, он вышел в отставку с чином майора, не чувствуя призвания к военной службе, и уехал в деревню. Вскоре умерла его мать, и Г., отказавшись от своей доли наследства (30 душ крестьян, движимое и недвижимое имущество) в пользу сестры, в 1802 г. уехал в Москву, откуда вскоре же уехал учителем к одному помещику в Украйну. Пробыв там 3 года, Г. возвращается в Москву и опять начинает усиленно работать для театра, при котором он состоял теперь в звании "переводчика и сочинителя". Из переведенных им до этого опер были напечатаны: "Тайна" (M., 1800. 8°), "Маленький матрос", "Шведские рыбаки" и "Странная предприимчивость" (М., 1800. 8°). Вскоре, однако, военные события вновь несколько отвлекли Г. от литературных занятий: в 1806 г. он вступил в милицию и был бригад-майором сычевской дружины. Через некоторое время он подал Н. Н. Новосильцеву записку о тех неустройствах, которые были созданы внезапным оповещением о составлении милиции. В то же время, однако, он занимался сочинением героической драмы с хорами "Наталья боярская дочь", в 4 д. (СПб., 1806 и 1807 г. 8°), которая шла с успехом в театре (ею, между прочим, закрылся московский Новый Императорский театр - Арбатский, в пятницу, 30 авг. 1812 г.). Вообще эти годы, 1807-1810, а потом 1817 г., были временем драматического творчества Г. Так, тогда были написаны и напечатаны следующие пьесы: "Ольга Прекрасная", героическая опера в 2 д. (М., 1808 и 1817 г. 8°), "Баян, древний песнопевец славян", пролог с хорами, муз. Кашина, - им открылся Новый Императорский (Арбатский) театр в Москве, в понедельник, 13 апр. 1808 г., "Осада Полтавы", драма (M., 1810), "Антонио Гамба, сопутник Суворова в горах альпийских", драма в 1 д., с хорами и балетами (М., 1817), "Одни сутки царствования Нурмаголы, или Торжество любви и добродетели", опера в 2 д. (М., 1817 г.), "Сумбека, или Падение Казанского царства", трагедия в 5 д. в стихах (M., 1817 г. 8°), "Михаил, князь Черниговский", трагедия в 5 действиях в стихах (M., 1808. 8°) - ее он читал с большим успехом у Державина в большом обществе (обе эти трагедии шли в Москве и в Петербурге), "Минин", отечественная драма в стихах, в 3 д. (М., 1809 и 1817. 8°).

После заключения Тильзитского мира Г. снова поселился в Москве и стал издавать "Русский Вестник" для "возбуждения духа народного и вызова к новой и неизбежной борьбе" (с Наполеоном) - этим началась публицистическая деятельность Г. Примкнув к так называемому "патриотическому" направлению, Г. стал яростно нападать на Наполеона, Францию и все французское. Одним из первых и немногих его сотрудников стал гр. Ростопчин, незадолго перед тем выпустивший свои "Мысли вслух на Красном Крыльце"; для первого № "Русского Вестника" он дал "Устина Веникова". Но сотрудничество Ростопчина продолжалось недолго, точно так же, как и сотрудничество кн. Дашковой, и в дальнейшем "Р. В." наполнялся почти исключительно писаниями самого Г. Направление журнала отвечало настроению некоторых дворянских и бюрократических кругов, и он имел успех, однако, по словам самого Г., "даже в грозный 1812 г. разошлось не свыше 100 экземпляров" ("Записки", стр. 227). Резкие нападки на Наполеона вызвали протест французского посла Коленкура. Тогда цензор журнала А. Ф. Мерзляков получил выговор, а Г. "по политическим обстоятельствам был уволен от московского театра". Однако "Р. В." не был запрещен, и Г. продолжал издавать его в прежнем шовинистическом духе.

24 апреля 1808 г. Г. женился и имел потом от этого брака довольно многочисленное потомство. В 1811 г. он опять ездил в Украйну, но зачем, неизвестно ("Записки", стр. 253). 28 октября 1811 г. Г. по предложению А. Ф. Мерзлякова был избран в действительные члены Общества любителей российской словесности, но 24 февраля 1812 г. прислал на имя председателя Общества следующее письмо: "Ни время, ни обстоятельства, ни здоровье мое не дозволяют мне пользоваться честью и преимуществами действительного члена. Посему покорно прошу увольнения из числа действительных членов". На этом основании в заседании 7 июня определено более не числить Г. в числе членов. Однако в 1829 г. он изъявил желание участвовать в трудах Общества. В ч. IV "Трудов" этого Общества напечатана его речь: "О пользе обществ, учреждаемых к распространению отечественной словесности".

Отечественная война была временем наибольшей известности Г. Узнав о вступлении Наполеона в Россию, он написал стихи, взяв для них эпиграфом слова: "Да воскреснет Бог и расточатся врази его". 11 июля 1812 г. в 5 ч. утра, прочитав воззвание Александра I к Москве, он бросился к московскому главнокомандующему гр. Ростопчину, чтобы первому записаться в ратники московского ополчения. Так как Ростопчин, разговаривавший в это время с архиепископом Августином, не приинял его, то Г. оставил ему такую записку: "у меня нигде нет поместья, у меня нет в Москве никакой недвижимой собственности, и хотя я не уроженец Московский, но где кого застала опасность Отечества, тот там и должен стать под хоругви отечественные. - Обрекаю себя в ратники Московского ополчения, и на алтарь Отечества возлагаю на триста рублей серебра". В тот же день Г. во главе большой толпы народа двинулся на Поклонную гору навстречу Александру І. Все его поведение при этом и его речи к народу показались подозрительными московской администрации, и за ним велено было следить. Во время приема дворянства и купечества в Слободском дворце 15-го июля Г. много и горячо ораторствовал, предсказывая, между прочим, падение Москвы. Через 4 дня его неожиданно потребовали к Ростопчину. Известие об этом произвело сильную тревогу в семье Г., и он в смущении отправился к Ростопчину. Но все опасения оказались напрасны: Ростопчин встретил Г. с распростертыми объятиями и сказал: "Государь жалует вас кавалером 4-й степени Владимира за любовь вашу к отечеству, доказанную сочинениями и деяниями вашими. Это слова рескрипта за собственноручною подписью Государя Императора. Вот рескрипт и орден. Поздравляю вас". Затем Ростопчин продолжал: "Священным именем Государя Императора развязываю вам язык на все полезное для Отечества, а руки на триста тысяч рублей экстраординарной суммы. Государь возлагает на вас особенные поручения, по которым будете совещаться со мною". Таким образом, Г. становился агентом правительства, которое, очевидно, убедилось, что Г. не может быть для него опасен. Как говорит кн. П. А. Вяземский, "Глинка был рожден народным трибуном, но трибуном законным, трибуном правительства". "С сего времени, говорит один из его биографов, Б. Федоров, С. H. Глинка сделался собеседником народа, на площадях, на рынках, на улицах, говоря везде свободно - все, что могло служить к пользе Отечества". Но, очевидно, никаких денежных затрат "для возбуждения духа народного" не потребовалось; сам Г. был безусловно честный и бескорыстный человек (это признают все знавшие его), и потому 300 тыс. рублей остались нетронутыми. Издание "Русского Вестника" Г. продолжал и в это время, и лишь занятие Москвы французами прервало на некоторое время его издательскую деятельность (книжки журнала за сентябрь и октябрь вышли вместе с августовской в августе), так как Г. в числе других должен был покинуть Москву, сжегши перед этим свою французскую библиотеку.

Когда кончилась Отечественная война и схлынуло националистическое настроение, охватившее некоторые круги русского общества, популярность и влияние Г. упали, а его "P. Вестник" стал прямо ненужным, и он постепенно хиреет. Кое-как Г. дотянул его до 1825 г., выпуская все более и более тощие тетрадки. Г. пробовал прибавить к нему "Детское Чтение" (6 частей, 1822-23 гг.), "Плутарх в пользу воспитания" (6 частей, 1822-23 гг.), но это не помогло делу. С другой стороны, когда "Р. Вестник" стал терять значение, как политический журнал, Г. от публицистики обращается к русской истории. При содействии атамана Платова (2 тыс. рублей) он издал все то, что писал в своем журнале о Доне и донцах (вообще в "Р. Вестнике" было много исторических статей и очерков), а в 1816 г. он приступил в своем журнале к печатанию "Русской истории" (первые I-VI части). Это сочинение представляло собой довольно легковесную компиляцию, лишенную всякого научного аппарата. В нем много вообще свойственной сочинениям Г. риторики, много пафоса, но совсем нет исследования. Не привлекши новых документов, не анализируя старых, Г. не мог, конечно, написать научной истории России; к тому же к этому он совершенно не был подготовлен своими прежними занятиями, да и натура Г. - экспансивная, неуравновешенная, увлекающаяся, не располагала к научной работе. Несмотря, однако, на все свои недостатки и высокую цену - последнее ее издание стоило, например, 40 рублей, - "История" Г. имела известный успех и выдержала 3 издания: М., 1817-18 гг., 10 ч., М., 1818-19 гг., 10 ч. и М., 1823-25 г., 14 ч. Для уплаты в университетскую типографию за напечатание 3-го изд. Г. было выдано из казны 6 тыс. руб.; одновременно с этим он был награжден перстнем в 3 тыс. рублей.

С 1817 г. Г. попробовал еще раз посвятить себя педагогической деятельности и устроил у себя в Москве пансион для донцов. В конце этого года приехал в Москву А. В. Иловайский с одним из своих сыновей и сыном другого донца и просил Г. взять их на воспитание. Г., по его словам, долго отказывался, но, говорит он в своих "Записках" (стр. 311), "гордая мысль, что положу начало воспитанию донского юношества, и страсть к воспитанию победили", и он открыл пансион для донцов. Его жена тогда же ему говорила: "Мы опять разоримся, будет хуже двенадцатого года: ты все мечтаешь!" И ее опасения оправдались. Неумелое ведение пансионного хозяйства, неблагоприятные для Г. слухи о системе его воспитания и обучения, вследствие чего родители стали брать своих детей из пансиона -все это заставило Г. закрыть свое заведение в конце 1819 г. с дефицитом в 10 тыс. рублей. Платить долгов было нечем, литературной работы было мало, и Г. сильно бедствовал. Он вообще всю свою жизнь бедствовал, но время с конца 1819 г. до сентября 1823 г. было особенно для него тяжелым; все домашние вещи были уже в закладе. В сентябре 1823 г. Глинка неожиданно получил 6 тыс. руб. по завещанию знакомого музыканта Альберта Фишера, но почти вся эта сумма ушла на уплату долгов, и он по-прежнему мог рассчитывать только на случайный литературный заработок; получение наследства дало только возможность выкупить зимнюю одежду. Так, говорит Г. ("Записки", стр. 327), "мы тянулись раковым ходом до исхода 1824 г." Сочинения Г. почти совсем не шли, особенно его "Русская История" (в 1823-25 г., как указано выше, вышло ее 3-е изд.) после отрицательного отзыва о ней в "Телеграфе". В Г. принял участие тогдашний министр народного просвещения A. С. Шишков. В конце 1824 г. он писал Г., что "Российская академия не преминет обратить внимание" на 3-е изд. его "Истории", а затем предложил ему написать записку о своей службе и своих сочинениях. Ввиду этого, Г. решил ехать в Петербург. В то время как он раздумывал, в чем и на какие средства ехать, к нему неожиданно явился один московский портной и сказал, что с него "приказано снять мерку и на ваточный капот, и на ваточный сюртук, и на всю пару". Как выяснилось потом, портного послал к Г. один московский купец, B. В. Варгин.

В феврале 1825 г. Г. приехал в Петербург. Здесь он встретил поддержку в консервативных литературных кругах. Между прочим, в нем принял участие историограф H. M. Карамзин. По докладу Шишкова Г. была выдана вышеуказанная награда - 6 тыс. руб. и перстень в 3 тыс. руб. Затем по представлению Карамзина, находившего, что "Русская История" Г. "по изложению происшествий и по нравственной цели заслуживает быть классической книгой", о Г. был составлен второй доклад. Не дожидаясь его результатов, Г. уехал в Москву. В мае этого года Г. получил уведомление от кн. П. А. Ширинского-Шихматова (директор канцелярии министерства народного просвещения с 1824 г., писатель лагеря Шишкова), "что Его Величество не соблаговолил на пенсию", так как Г. не служит, но обещал еще "временное вспомоществование". В июле Г. опять поехал в Петербург проситься на службу. Он добивался у Шишкова места директора гимназии в каком-либо городе, но тот отказал ему в этом и обещал за то назначить цензором в Москву, когда пройдет новый цензурный устав; пока же он обещал дать ему какое-нибудь место при Московском университете. По возвращении в Москву, Г. получил (с 19 ноября) место "обер-корректора университетской типографии", что немало его обидело, как литератора. Поэтому он отправил попечителю Московского университета, А. А. Писареву, такое письмо: "поелику я никуда никогда не подавал никакого прошения о занятии места обер-корректора, то на основании всех законов отказываюсь не только от оного, но и от всякого сношения с Московским университетом".

Годы 1819-26 были малопроизводительными в литературном творчестве Г.: он постепенно сводил на нет издание "Р. Вестника", который прекратился в 1825 г., издавал в подкрепление его "Детское Чтение" и "Плутарха в пользу воспитания", а, кроме того, отдельно им был выпущен "Московский Альманах для прекрасного пола" на 1826 г. (по представлению Жуковского императрица Александра Федоровна пожаловала Г. за эту книгу драгоценный перстень). Поиски заработка заставили его, между прочим, взяться за перевод басен Лафонтена, по 5 руб. асс. за каждую; всего им было переведено 100 басен. Кроме того, он занимался в 1826 г. сочинением надгробных надписей. Наконец, несколько сот рублей дали ему стихи, сочиненные по случаю пожалования Николаем I войску Донскому сабли Александра І ("Послание к воинам тихого Дона, по случаю пожалованной им ныне Царствующим Государем Императором сабли покойного Государя Имп. Александра I. М., 1826 г. 8°). Им изданы были затем альманахи: "Незабудочка, московский альманах на 1827 г." (М., 1826 г. 12°) и "Московский альманах на 1828 г." (М., 1828. 16°). Когда был издан цензурный устав 1826 г., Г. было предложено место цензора в Москве. Ознакомившись с уставом, Г. заявил, что "в силу такого чугунного устава" он не может быть цензором, потому что на основании его и "Отче наш" можно запретить. Г. просил теперь места объездного инспектора над частными пансионами, но получил отказ с указанием, что если не примет должности цензора, то не получит никакого места. Г. уступил, и 1 октября 1827 г. был назначен цензором в Московский цензурный комитет, что все-таки обеспечивало его существование. В то же время ему удалось пристроить своих детей. В 1826 г. он подал просьбу в Комиссию прошений, бывшую под председательством кн. A. Н. Голицына, указывая на свое тяжелое семейное положение. Вскоре он получил запрос, куда желает он поместить своих детей? Г ответил, что, "однажды поручив детей своих Богу и Государю, он отрекается от всякого собственного распоряжения". Тогда 8 человек его детей были приняты под Высочайшее покровительство в разные учебные заведения. Так как один из его сыновей поступил в Московский кадетский корпус, то Г. в продолжение 1828-30 гг. сочинял патриотические пьесы для кадетских спектаклей (насколько известно, напечатаны они не были).

Служба Г. в цензурном комитете продолжалась до 1830 г. и доставила ему много неприятностей. К своим обязанностям Г. относился довольно небрежно. С одной стороны, по своей натуре он совершенно не подходил к типу цензора по уставу 1826 г. и был неспособен кропотливо корпеть над чужими писаниями; он не был чиновником-карьеристом, умеющим читать между строк. С другой стороны, и по убеждениям своим он не считал нужным это делать, считая, что "тюрьмы, цепи и секиры" не могут поддержать самодержавного правления ("Записки", стр. 350). Не желая стеснять свободы слова авторов представляемых рукописей, он часто подписывал их к печатанию, не читая. Столкновение с издателем "Вестника Европы" Каченовским из-за того, что Г. пропустил в "Телеграфе" фразу о том, что "Вестник Европы" выходит из стен университета на скудельных ногах; история с напечатанием стихов Н. А. Кашинцова на приезд в Москву Николая I в 1830 г. (Г. пропустил их помимо цензурного комитета); арест Г. из-за стихов девицы Тепловой на смерть утонувшего юноши со словами "волны бьют в его гробницу" - в этом увидели намек на 14 декабря и узников Петропавловской крепости, - все это быстро вело к отставке. Когда Г. был арестован и сидел на гауптвахте у Ивана Великого, то к нему было настоящее паломничество - за 3-4 дня у него перебывало человек 300; этим московское общество заявляло протест против тогдашних цензурных строгостей. Но в то же время многие стали сторониться Г., так как по Москве стали ходить слухи, что он агент тайной полиции. По-видимому, повод к этим слухам он подал сам одной неосторожной фразой. Цензор Двигубский долго задерживал рукопись "Городской и сельской управитель", несмотря на просьбы ее владельца ускорить ее рассмотрение. Не раз о том же просил Двигубского и Г., но все было напрасно. Тогда Г., желая оказать услугу владельцу рукописи, как-то шепнул секретарю цензурного комитета, что, если рукопись тотчас же не будет скреплена рукой цензора, то он отправится в тайную полицию и заявит о притеснениях, делаемых комитетом. Рукопись была сейчас же пропущена, а за Г. утвердилось прозвище агента тайной полиции. что поссорило его с большей частью московского общества. Кроме того, его стали считать агентом каких-то тайных обществ, обвиняли в масонстве и иллюминатстве. Основанием для последнего послужила изданная Г. книжка под заглавием: "Considérations morales sur la presse périodique en France", в которой он отстаивал свободу слова. Об этой книжке было напечатано в № 12 "La Revue Encyclopédique", а этот № был доставлен председателю цензурного комитета кн. С. М. Голицыну, сменившему Писарева, расположенного к Г. Наконец, разыгралась история с пропуском в "Московском Телеграфе" (приложение к "Телеграфу" "Новый Живописец обществ и литературы" 1830 г., № 10, май) пасквиля на князя Юсупова ("Утро в кабинете знатного барина") по поводу пушкинского "Послания к кн. Ю.", и Г. был уволен от должности цензора в 1830 г. с назначением, однако, пенсии.

Вскоре Г. уехал из Москвы сначала в Смоленск, а потом в Петербург, считая невозможным оставаться долее в Москве вследствие ходивших там о нем слухов (см. об этом его письмо к Кс. А. Полевому из Смоленска от 19 января 1835 г. - "Записки К. Полевого"). В Петербурге он продолжал пользоваться поддержкой Шишкова и Жуковского. При содействии первого он получил от Академии Наук пособие на издание "Записок о Москве и о заграничных происшествиях от исхода 1812 года до половины 1815 г." (СПб., 1837 г.). Жуковский же содействовал проникновению этой книги ко Двору. При его же посредстве Г. получил в январе 1841 г. подписку от Наследника на книгу "Очерки жизни и сочинений Сумарокова", в 3 частях (СПб., 1841 г.), и 400 рублей. Через год Г. выпустил книгу "Русские в доблестях своих" (СПб., 1842 г.), а в "Журнале М. Нар. Просв." за 1843 г. напечатал "Очерк характера Суворова".

В последние годы жизни Г. ослеп, и потому уже не мог писать; тогда дочь стала писать под его диктовку. Умер он 5 апреля 1847 г. и был похоронен на Волковом кладбище в Петербурге.

Г. состоял почетным членом Императорского Московского Общества Естествоиспытателей и Общества любителей коммерческих знаний. По словам всех знавших Г., это был человек оригинальный и эксцентричный. С. Т. Аксаков, служивший с ним в Цензурном комитете, изображает его как человека, "одетого крайне небрежно, всегда с полувыбритой бородой и странными движениями, не подчиняющегося никаким формам общественного и служебного приличия". По словам Полевого, он вечно спешил, но ездил на самых скверных извозчиках, всегда мечтая и декламируя; весной он ездил одновременно на двух извозчиках: где можно, на санях, а где нельзя - на колесах. За обедом он разбрызгивал и разбрасывал кушанье, попадал рукавами в суп и без умолку говорил. "Он постоянно носил один костюм, говорит A. A. Кононов, не изменяя ни цвета, ни покроя: синий или серый фрак и мягкую круглую шляпу". Прямой, открытый, правдивый и добрый по характеру, Г. в то же время бывал неуживчив и непоследователен. Хорошо изучив с детства французский и немецкий языки, он предавал проклятию французский язык, как и все французское, в эпоху борьбы с Наполеоном, а потом закаивался писать по-русски и хотел писать только на языке всемирном , т. е. французском.

Писал Г. очень много, - драмы, повести, стихотворения, рассуждения, но почти все им написанное теперь забыто, и таким образом оправдались слова А. Ф. Воейкова, что из всех его "многоплодных сочинений выкроится маленькая книжечка". Он был торопливого нрава, говорит Аксаков, весь состоял из порывов, поэтому все, им написанное, быстро теряло цену. В настоящее время представляют интерес его записки о 1812 г. и его автобиографические записки, хотя они написаны очень субъективно, с большим пафосом, постоянными отступлениями и большой долей риторики. Часть его воспоминаний появилась еще при жизни автора в разных журналах, часть - после его смерти; в полном виде они изданы "Русской Стариной" (СПб., 1895 г.) и в предисловии к ним указано, где и когда они были напечатаны в отрывках раньше. Указания на труды Г. можно найти в следующих книгах: 1) Справочный словарь Г. Н. Геннади, 2) Словарь митр. Евгения, 3) Б. Федоров, "Пятидесятилетие литературной жизни С. Н. Глинки". СПб., 1844 г.

Из 5 сыновей С. Н. Г. двое прикосновенны к литературе: старший сын Владимир Сергеевич (род. 18 февраля 1813 г.) напечатал драму "Отрочь монастырь, быль XIII столетия"(СПб., 1837) и "Малоярославец в 1812 году, где решилась судьба большой армии Наполеона" (СПб. 1842), с предисловием и эпилогом отца автора, а третий сын Василий Сергеевич (род. в июле 1821 г. или 1825 г.), учившийся в Петербургском университете и служивший в министерстве внутренних дел, сотрудничал в "Отечественных Записках" 1854 г., "Искре" 1859 г., и "Русском Вестнике". Одна из дочерей С. Н., Анна, будучи 11 лет, написала стихотворение "На кончину благотворительной Государыни Императрицы Марии Феодоровны" (напечатано в "Дамском Журнале" 1828 г., № 24).

Митрополит Евгений, "Словарь светских писателей", т. І; Геннади, Г. Н., "Справочный словарь о русских писателях", т. I; Березин, "Русский энциклопедический словарь", т. V; Старчевский, "Энциклопедический словарь"; Брокгауз-Ефрон, "Энциклопедический словарь", т. VII; Гранат, "Энциклопедический словарь", (нов. изд.), т. 15; Лобанов-Ростовский, "Русская родословная книга", т. I (в родословной Глинок год рождения С. Н. - 1776); "Петербургский Некрополь", т. І; "Словарь членов Общества любителей российской словесности"; Вольф, "Хроника петербургских театров", ч. І; "Московские Ведомости" от 10 апр. 1808 г. (по поводу постановки "Баяна"); Н. И. Греч, "Записки о моей жизни", издание Суворина, 1886 г.; И. И. Дмитриев, "Мелочи из запаса моей памяти", стр. 102-113, 241 ; К. А. Полевой, "Записки", стр. 233-55, (тут помещено письмо Г, к Полевому от 19 января 1835 г., из Смоленска, с объяснением причин отъезда Г. из Москвы); А. Мерзляков, в "Трудах Общ. любит. российской словесн.", 1812 г., ч. 4, стр. 68-69; "Дух журналов", 1816 г., № 13, стр. 112-120; "Сын Отечества", 1822 г. № 17, стр. 137; "Московский Телеграф", 1830 г., №1, стр. 86; "Галатея", 1830 г., № 1; "Дамский Журнал", 1833 г., ч. 42, № 19, стр. 90; "Сын Отечества", 1839 г., № 9, отд. VI, стр. 87; "Журнал для чтения воспитан. военно-учебн. завед.", 1844 г.; т. 51, № 203; Б. Федоров, "Пятидесятилетие литератур. жизни С. Н. Глинки", СПб., 1844 г.; "Маяк", 1844 г., т. 16, № 7, стр. 1-37; "Отечественные Записки", 1844 г., т. 36, стр. 75-76, 226-27; "Журнал Мин. Нар. Просв.", 1844 г., ч. 44, т. V, стр. 205, 1847 г., ч. 54, стр. 13-14 (некрологи); кн. П. А. Вяземский, "СПб. Вед.", 1847 г., №№ 277-78, и в "Сочинениях", т. II, стр. 335-47, и т. VIII, стр. 365, 383 и 483; "Вед. Петербургской гор. полиции", 1847 г., № 76; "Отечеств. Записки", 1847 г., т. 52, отд. VIII, стр. 59; кн. П. А. Вяземский, в "Москов. Ведом.", 1848 г., №№ 3 и 8; С. Т. Аксаков, в "Русск. Беседе", 1856 г., IV, и 1858 г., III, кн. 2; А. А. Кононов, "Записки" в "Библиогр. Зап.", 1859 г., т. II, № 10, стр. 510-513; А. Галахов, "Историч. хрестоматия", ч. П, стр. 224 и след.; Ф. Ф. Вигель, "Записки"; Ив. Панаев, "Записки", стр. 113; Сочинения Державина, 2-е акад. изд., т. VI, стр. 20, 223-224, тут же 3 письма Г. к Державину, стр. 199-204; "Русская Старина", 1874 г., т. IX. 590, Воейков, "Дом сумасшедших", здесь известное четверостишие:

Нумер третий: на лежанке,

Истый Глинка восседит;

Перед ним "дух русский" в склянке

Не закупорен стоит.

(в изд. "Дома сумасшедших" под редакц. И. Розанова и Н. Сидорова, - "Универсальная Библ." № 537, М. 1911 г., см. примеч. на стр. 36-37); Ф. Глинка, "Письма русского офицера"; Воейков, "Русск. Арх.", 1866 г., № 5, стр. 763; К. С. Сербинович, "Русск. Стар.", 1874 г., т. XI, стр. 237; кн. В. Баюшев, "Русск. Арх.", 1875 г., т. 3, "Русск. Арх.", 1875 г., № 7, стр. 274, 298, 299-301, 305-6, № 8, стр. 373-75, 391, № 9- 12 (ст. Попова), 1899 т. II, стр. 83-91 (С. Глинка, "Два письма кн. П. А. Вяземского", Письмо С. Н. Глинки к В. А. Жуковскому); "Русская Стар.", 1877 г., т. XX, стр. 573, 1898 г., № 2, стр. 246, М. И. П., в "Нов. Вр.", 1897 г., № 7579; "Русск. Стар.", 1898 г., № 2, стр. 246; Батюшков, соч. под редакц. Майкова и Саитова, в 3 тт. (см. Указатедь); А. Н. Пыпин, "История русск. литер.", т. III, стр. 488, т. IV, стр. 295, 302, 308, 325; его же "Общественное движение при Александре І"; Барсуков, "Жизнь и Труды Погодина", т. І, II, III, IV. VI, VII, VIII, XI, XVI и XVIII (см. Указатель в XXII т.); "Остафьевский Архив", т. I; "Голос Минувшего", 1913 г., № 2, стр. 272, № 6, стр. 25; "Архив братьев Тургеневых", вып. II, стр. XLI и 345; Богданович, "История царств. Александра І"; "История русской литерат. XIX в." под ред. проф. Овсянико-Куликовского, т. І, т. II (ст. проф. Замотина, о русских журналах начала XIX в.), т. V; "Отечественная война и русское общество", сборник статей под ред. Дживелегова, Мельгунова и Пичета, т. V, ст. К. В. Сивкова, "Война и цензура", ст. проф. И. И. Замотина, "Русск. Вестн. С. Н. Глинки"; В. И. Семевский, "Политические и общественные идеи декабристов", стр. 21 и 28; "Книга для чтения по истории нов. времени" под ред. Истор. Комиссии. Уч. Отд. О. Р. Т. Зн., т. IV, ч. 2, ст. Катаева. Перечень отзывов и рецензий на отдельные произведения см. в "Источниках словаря русских писателей" проф. С. A. Венгерова, т. І. О Вас. Серг. Глинке см. М. И. Семевский, "Альбом. Знакомые", стр. 32; о сочинении Влад. Серг. Г. "Малоярославец" см. "Отеч. Записки", т. 23, отд. VI, стр. 45.

К. Сивков.

{Половцов}

Глинка, Сергей Николаевич

Писатель-деятель двенадцатого года. Родился в дворянской семье Смоленской губернии, в 1776 г., и семи лет поступил в сухопутный кадетский корпус, откуда выпущен в 1795 г. и определен адъютантом к кн. Ю. В. Долгорукому в Москве. В 1800 г., по смерти отца, вышел в отставку майором, отказался от наследства в пользу сестры и отправился учителем в Украину. Пробыв там три года, вернулся в Москву и занял место сочинителя и переводчика при театре. До этого времени он написал много стихотворений и повестей, а также перевел "Юнговы ночи" (М., 1806). В 1807 г. вступил в ополчение, был бригад-майором сычевской дружины. В 1808 г. основал журнал "Рус. Вестн.", посвященный борьбе с французским влиянием. Общественное настроение очень благоприятствовало деятельности Г., и хотя и наружность, а внутреннее содержание его журнала были очень серенькие, он обратил на себя внимание публики и влиятельных сфер. Это особенно ясно выразилось во время народного возбуждения 1812 г., когда Г. был пожалован орденом Владимира 4 ст., а любитель эффектных тирад гр. Ф. В. Ростопчин сказал ему: "Развязываю вам язык на все полезное для отечества, а руки на триста тысяч экстраординарной суммы". Кн. П. А. Вяземский говорит: "Глинка был рожден народным трибуном, но трибуном законным, трибуном правительства". На самом деле, это был беспорядочный энтузиаст, совершенно неспособный к последовательной деятельности. Характеристика Г., сделанная Воейковым в "Доме сумашедших", очень меткая: патриотическое увлечение его доходило до признания "Athalie" Расина украденной из российского Стоглава, а "Андромахи" - подражанием "Погребению кота". Успех "Русского Вестника" был, по сознанию самого Г., кратковременный; после двенадцатого года журнал собственно прекращается, и под этим именем выходит ряд сереньких учебников по русской истории. Наряду с изданием журнала Глинка действовал патриотическими пьесами: "Наталья, боярская дочь" (СПб., 1806); "Михаил князь Черниговский" (М., 1808); "Ольга Прекрасная", опера (М., 1808); "Боян" (М., 1808); "Минин", драма (М., 1809); "Осада Полтавы", драма (М., 1810) и пр. Писал он также поэмы и повести в стихах: "Пожарский и Минин или пожертвования россиян" (М., 1807): "Царица Наталья Кирилловна" (М., 1809), - и множество исторических и нравоучительных повестей в анекдотов в прозе. Собрание сочинений его вышло в Москве (1817-1820). "Русский Вестник" прекратился в 1824 г., причем в 1821-23 г. он заменялся "Новым Детским Чтением" и "Плутархом для детей". В 1827 г. Г. был назначен цензором в моск. цензурный комитет, где выслужил пенсию, а затем вышел в отставку. До конца жизни он не оставлял литературы, написал массу стихов, рассказов, детских книжек, издавал альманахи и т. д. Из необъятной массы написанного им следует упомянуть еще: "Записки о 1812 годе" (СПб., 1836); "Записки о Москве" (СПб., 1837); "Очерки жизни и избранные соч. А. Сумарокова" (СПб., 1841); "Русское Чтение" (СПб., 1845). Г. не обладал сколько-нибудь заметным литературным талантом; любопытны только его записки, рассеянные по разным изданиям. Человеком, несмотря на все увлечения, Г. был прямым, честным, бескорыстным: достаточно сказать, что данные в его распоряжение триста тысяч руб. он возвратил казне, не истратив из них ни копейки. † 5 апр. 1847 г.

Князь П. А. Вяземский

Сергей Николаевич Глинка

Вяземский П.А. Сергей Николаевич Глинка // Глинка С.Н. Записки. — М.: Захаров, 2004. — С. 435-446.

Благонамеренными литераторам и вообще всем добрым людям предстоит случай легко сделать доброе дело. Смеем надеяться, что они им воспользуются.

Недавно жил среди нас русский писатель, который во время оно проливал слезы, слушая «Семиру» Сумарокова, и смеялся вчера, слушая «Ревизора» Гоголя. Он был современником и учеником Княжнина и одним из литературных сподвижников в эпоху Карамзина. Он беседовал с Пушкиным и многими годами пережил его. Он известен с 1784 года и кончил свое земное и литературное поприще в 1847 году. Во все течение этих долгих годов он был преимущественно, беспрерывно и почти исключительно писатель и более ничего.

У нас и особенно в наше время, когда литературная деятельность так скоро остывает, или развлекается и сбивается с дороги разнородными деятельностями, подобный пример постоянного труженичества и долголетия уже сам по себе явление довольно замечательное. К тому можно еще прибавить и сказать утвердительно, что в продолжение этого свыше пятидесятилетнего периода писатель сей с добросовестностью и неутомимою деятельностью, по мере сил и способностей своих, служил и содействовал общей пользе. Умирая, мог он, себе в отраду, другим в назидание, сказать, что в оставшихся по нем творениях он ни единою строкою не изменил священнейшей обязанности писателя искренно и честно обращаться со словом, по прекрасному выражению Гоголя.

Писатель сей Сергей Николаевич Глинка.

Он один, если не первый, из плодовитейших наших писателей. Во всех отраслях литературы оставил он следы свои. Русская сцена оживлялась в свое время его трагедиями, операми, драмами; в том числе «Сумбека», «Наталья, боярская дочь», «Михаил, князь Черниговский» памятны и поныне театральным старожилам. Он писал исторические сочинения, и между прочими «Русскую историю» в 14 частях; выдавал жизнеописания, повести стихами и прозою, поэмы, и в числе их перевод «Юнговых ночей», несколько книг по части воспитания и, с 1808 года по 1824, был издателем ежемесячного журнала «Русский Вестник». Сей последний выдавал он с такою точностью и предупредительностью, что в конце года обыкновенно забегал он книжками своими в будущий год. Мелким стихотворениям его и прозаическим статьям; разбросанным по журналам и сборникам, или изданным летучими листками, мудрено было бы подвести полный итог. В 1820 году выпущено было в свет собрание сочинений его в 12 частях. Ныне полное собрание составило бы сто частей и более.

И все это в свое время имело значение и возбуждало сочувствие в обществе, — следовательно, заслуживает большего или меньшего внимания и ныне. Литературный вкус изъясняется с течением времени; он часто своенравен и подвержен влиянию современных предубеждений и прихотей, как и все движения любви и неблагосклонности ума и сердца человеческого. Но все, что было, есть — если в действительности, то в последствиях своих и преданиях истории, — народная память, или история, беспричастное хранилище всего, что действовало и приносило плод в свое время, неумолкный отголосок всего, что некогда имело голос. Они приемлют в блюстительные недра свои не одни громкие и бессмертные события, но уделяют уголок и частным деяниям, которые отжили, и даже тем, которые пережили в данной эпохе свое временное влияние на ту или другую часть общественной жизни.

Жизнь и труды Глинки имеют свое неотъемлемое место в истории русской литературы. Общее и главное свойство письменных трудов его, и свойство это вводило его в живое и близкое отношение с публикою, было чувство, которое всегда воспламеняло его, и цель, к которой он стремился.

Чувства и цель его были общие с народным чувством и с народною потребностью: чувство любви к отечеству и стремление более и более знакомить Русских с Россиею.

Время, в которое он начал действовать, очень благоприятствовало ему. Тогда Россия не была еще отыскана: «История» Карамзина не была еще обнародована. К стыду и к сожалению, должно нам признаться, что мы все худо знали отечество свое и его историю. Любовь к отечеству была у вас, так сказать, отвлеченная, умозрительная, а не сознательная, не убеждение. В деле, подобном тому, какое предпринял Глинка, можно явить больше или меньше искусства и дарования, стяжать успехи более или менее блестящие; но если оно приводится в действие с искренностью, добросовестностью и достоинством, то во всяком случае укрепляет оно за действующим лицом общее уважение и признательность. В святом ополчении за честь и права отечества не каждый может быть полководцем, не каждому присуждено присвоить себе решительную победу. Но каждый ратник, с любовью и мужеством исполнивший свою обязанность, стоявший всегда под ружьем, в передовой дружине., не даром посвятил себя на благое дело. Пускай счастливейшие стоят выше его в памяти народной и сияют избраннейшею славою, но и его удел почетен.

Имя его также должно быть произносимо с сочувствием в общих поминовениях о усердных деятелях на стезе истины и пользы. «Ваш «Русский Вестник» 1808 г., с портретами царя Алексея Михайловича, Дмитрия Донского и Зотова — писал Погодин к Глинке, — возбудил во мне первое чувство любви к отечеству, Русское чувство, и я благодарен вам во веки веков».

В ученом профессоре брошенные семена развились и созрели богатою жатвою, но нет сомнения, что и во многих других не остались они бесплодными, хотя и менее гласными.

Полезнейшею эпохою литературной деятельности нашего автора было восемнадцатилетие, в которое издавал он «Русский Вестник». По всей России, особенно в провинциях, читали его с жадностью и верою; столицы вообще все, более или менее, придерживаются космополитизма. Преимущественно в первые года существования своего журнал имел историческое и политическое значение. Одно заглавие его было уже знамя. В то время властолюбие и победы Наполеона, постепенно порабощая Европу, грозили независимости всех государств. Нужно было поддерживать и воспламенять дух народный, пробуждать силы его, напоминая о доблестях предков, которые также сражались за честь и целость отечества. Дух чужеземства мог быть тогда в самом деле опасен. Нужно было противодействовать ему всеми силами и средствами. В таких обстоятельствах даже излишества и крайность убеждений были у места. Укорительные слова: галломания, французолюбцы, бывшие тогда в употреблении, имели полное значение. Ими стреляли не на воздух, а в прямую цель. Надлежало драться не только на полях битвы, но воевать и против нравов, предубеждений, малодушных привычек. Европа онаполеонилась. России, прижатой к своим степям; предлежал вопрос: быть или не быть, то есть следовать за общим потоком и поглотиться в нем, или упорствовать до смерти или до победы? Перо Глинки первое на Руси начало перестреливаться с неприятелем. Он не заключал перемирия даже и в те роздыхи, когда Русские штыки отмыкались, уступая силе обстоятельств и выжидая нового вызова к действию. В одной из книжек «Русского Вестника» было напечатано между прочим: «одно великодушие императора Александра остановило потоки крови в 1807 г., и если по неисповедимым судьбам Провидения снова возгорится война между Франциею и Россиею, Россия найдет новые силы». — Она их нашла и пророчество Глинки сбылось.

Мнения, им оглашаемые, и отзыв, который они встречали в массах читателей, не могли ускользнуть от неусыпного, беспокойного и ревнивого деспотизма Наполеона. Глинка, подобно госпоже Сталь, имел честь обратить на себя внимание его и негодование. Французский посол, Коленкур, жаловался нашему правительству на неприязненный дух «Русского Вестника» Вообще в литературе нашей проявлялись воинственное направление и противодействие силе событий. Гроза двенадцатого года и дым Московского пожара чуялись уже в воздухе. В трагедиях Озерова и Крюковского были намеки на Наполеона. Речь Дмитрия Донского: «О, дерзостный досол надменнейшего хана!» — была написана прямо к лицу французского посла. Граф Ростопчин бросал в публику свои бойкие и одушевленные памфлеты «Мысли в слух на Красном крыльце», комедию «Вести, или живой убитый». Жуковский от «Сельского кладбища» на котором мечтал с Греем, переходил к полю, усеянному костями древних славян. В Барде слышался уже могучий голос Певца во стане Русских воинов. Он говорил:

Так пал с победой Росс!

Паденье — страх врагам.

Еще прежде того Карамзин, покидая на минуту перо историка, принимался за боевую лиру и взывал к Наполеону:

Ищи на юге робких слуг.

Сын севера, в стране железной,

Живет с свободою сам-друг

И Царь ему отец любезной.

За Галла весь ужасный ад,

За нас же Бог и добродетель!

Позднее князь С. А. Шихматов своими твердыми стихами и безглагольными рифмами воспевал доблестных предков и преследовал в современниках употребление французского языка.

Обращаясь к Шишкову, родоначальнику славянофилов, он не в шутку, а с добросовестною страстью говорил ему между прочим:

И знай, что звуком чужеземным

Твой Русский не пронзится слух.

А если бы кого из званных

(Находит зло и на избранных)

Лукавый враг и соблазнил

Гнусит Французом при соседях,

То вспомнив о твоих победах,

Языка русского Ахилл!

Узрев лицо твое сурово,

Он дрожь почувствует и страх,

И Галлов дерзостное слово

Умрет на трепетных устах.

Сам Шишков не отставал от прочих, и предводительством и ополчением против иноплеменническои силы поджигал молодую рать. Начав войну походом против нового слога, он продолжал вести ее против новых нравов, новых понятий. Он учреждал «Беседу Любителей Русского слова», разбирал басни Сумарокова и ставил его выше Лафонтена и русский язык выше всех других языков, и так далее. Все это ныне почти забыто. Новому поколению некогда оглядываться назад; оно, сбросив в себя по дороге все наследственные доспехи, бежит налегке, кажется, вперед, а может быть, и в сторону. Но все эти подробности, как они ни могут казаться маловажными, взятые отдельно, имели в свое время единоплеменное значение. Ныне они дополняют картину тогдашней эпохи и кидают на нее объяснительный свет.

Наконец загорелся 1812 год. Наполеон со своими полчищами «дванадесяти языков», как говорили тогда, свирепствовал уже в недрах России. Тогда литература Глинки обратилась в общее действие. «Русский Вестник» облекся в плоть и кровь. Граф Растопчин был назначен главнокомандующим в Москве. Обладая в высшей степени русским чувством и умением действовать на массы, он хорошо понял значение Глинки в подобных обстоятельствах. Вследствие представления его, Глинка был пожалован кавалером ордена святого Владимира четвертой степени. «Любовь ваша к отечеству, доказанная сочинениями и действиями вашими, обратила на вас Наше внимание», — писал ему император Александр в высочайшем рескрипте своем. Вручая ему награду, граф Ростопчин сказал: «священным именем Государя развязываю ваш язык на все полезное для отечества, а руки на триста тысяч рублей экстраординарной суммы». Деньги отданы были в его распоряжение.

Зная его словоохотливость, всегда восторженную и полную движения речь, мы не сомневаемся, что он языка своего не щадит; но сумма, предоставленная ему, осталась в целости и возвращена была казне. Он удовольствовался тем, что, записавшись первый в ратники Московского ополчения, внес в приношение на триста рублей серебра из скромного своего имущества.

С того дня Глинка перенес литературу свою на площадь; он попал на свою колею. Глинка был рожден народным трибуном, но трибуном законным, трибуном правительства. Он умел по-православному говорить с народом православным. Речами своими он успокаивал и ободрял народ. И то и другое, по обстоятельствам, было нужно. Было уныние, но было и волнение. Не веря, чтобы неприятель мог подойти к Москве, не имея тайных сношений в городе, народ везде искал предателей и шпионов. Он ловил на улицах людей, которых подозревал быть подозрительными. Русский дворянин, немой от рождения, был схвачен толпою потому, что, подойдя к лавке, объяснялся знаками. Это показалось подозрительно. Я сам был свидетелем такого случая. Может быть за месяц до сдачи Москвы, сидел я с двумя или тремя приятелями на террасе дома, занимаемого мною на Кисловке; вдруг услышали мы на улице шум и жалобные крики. Едва успели мы перескочить через стену, чтобы выручить из рук толпы немца, с которым она готова была разделаться потому, что немец на вопрос ее отвечал худым и ломаным русским языком. Чтобы успокоить народ, отдали мы немца на руки полицейскому чиновнику. Немец оказался совершенно невинным.

Граф Ростопчин имел, вероятно, и дальнейшие виды на Глинку. За несколько дней до Бородинского сражения был я вечером у графа Ростопчина, на даче которого жил тогда Карамзин. Сдача Москвы неприятелю казалась тогда только возможностью, но не вероятностью. По крайней мере граф не допускал ее. Говоря о мерах, которые, в случае крайности, должно будет предпринять, сказал он между прочим, что если французы подступят к Москве, то он намерен поголовно поднять весь народ Московский и ночью вооруженною рукою напасть врасплох на неприятельский стан и предать его огню и истреблению. Можно сомневаться в успехе подобной попытки, но если бы она была приведена в исполнение, то нет сомнения, что в этом случае Глинка содействовал бы графу кликнуть клич и не отстал бы от охотников.

События развивались и, наконец, достигли цели. Из французских войск, нагрянувших на русскую землю, остались между живыми одни пленники. Русские два раза входили в Париж. Наполеон заключен на острове Святой Елены. С Наполеоном вместе пало и властолюбие Франции. Русские не злопамятны. Значение «Русского Вестника» утратило свою силу. Издание его продолжалось еще несколько лет, но не имело уже прежнего влияния. По горячим следам он еще несколько времени возглашал о подвигах новых Дмитриев Донских и Пожарских. Имена Кутузова, Платова и других сподвижников освобождения России и Европы озаряли и согревали страницы журнала, но всему есть предел и свое время. Русские не только не злопамятны, но и не хвастливы. Довольствуясь тем, что исполнили свою обязанность, что сделали свое дело, они не имеют нужды, просто не любят, чтобы им часто и беспрерывно напоминали об их подвигах. Патриотически-водевильные куплеты, памятные книжки, «Что день, то победа» (это Une victoire par jour» — французское сочинение) не могли бы иметь у нас продолжительный успех. Мы предоставляем это французам, которые после поражений своих хотели пером вознаградить себя за неудачи, понесенные оружием. И ныне, после тридцатилетнего мира не притупилось еще их воинственное и победоносное перо. Задним числом переделывают они события. Не довольствуясь многими одержанными победами, они за письменным столом, сдав себе все козыри, переигрывают сражения, однажды уже проигранные на поле битвы. Глинка обратился тогда к другим литературным трудам, все в том же чисто-народном и русском направлении, но уже, так сказать, не вооруженною рукою. Книга его о русской истории имела три издания. Наш историограф ходатайствовал о награде сочинителю оной у тогдашнего министра просвещения Шишкова, свидетельствуя о ней, что она достойна быть введенною во всех учебных заведениях. Эта черта не удивительна и не замечательна в жизни Карамзина. Но следует сохранить ее в истории литературы. Нужно иногда освежать и услаждать память свою подобными преданиями. Они утешительны и назидательны.

Между тем, для полноты картины, нельзя не заметить, что литературное направление Глинки и его единомышленников встречало и некоторое противодействие. Разумеется дело шло не об основных началах и убеждениях, которые в ней проявлялись. Тут между всеми честными и благонамеренными людьми не могло быть разногласия; но всякое исключительное убеждение, мнение, доведенное до крайности, в прикосновении с убеждением не столь самовластным, с мнением не столь порывистым, неминуемо возбуждают противоречие и состязание. Таков уже ум человеческий. Некоторые литераторы смеялись над литературным старообрядством Глинки, но смеялись без озлобления, добросовестно. Не питая предосудительного чувства, не полагали они нужным соблюдать и воздержанность. Тогда все было как-то молодо и опрометчиво: так много было веселости и остроумия, что не знали, как сбывать их. Стреляли ими зря в противников и неприятелей, как ни попало. Батюшков, тогда еще на первых шагах своего блистательного поприща, написал замысловатую и прелестную шутку: «Видение на берегах Леты». Русские поэты и прозаики на берегу реки являются пред судом Миноса. Тогда мифология не была еще изгнана из области литературной. Умным людям не ставилось в осуждение, когда они с искусством пользовались поэтическими вымыслами умнейшего народа в мире, греков. В поэме Батюшкова между прочими является и Глинка:

Уф! я устал! подайте стул!

Позвольте мне, я очень славен!

Безсмертен я, — пока забавен!

Кто ж ты? — Я Русский и поэт!

Бегом бегу, лечу за славой;

Мне враг чужой рассудок здравый;

Для русских нрав мой толк кривой…

И в том клянусь моей сумой.

— Да кто же ты? — Жан-Жак я русский…

Расин, и Юнг, и Локк я русский,

Три драмы русских сочинил

Для русских; нет уж сил

Писать для русских драмы слезны,

Труды мои все бесполезны;

Вина тому разврат умов,

Сказал: — в реку, — и был таков!

Воейков в послании своем к Д.В.Дашкову говорил:

Станевич пишет без конца,

А ныне Глинка без начала.

Он же, устроив желтый дом для литературной братии своей, отвел в нем гостеприимный уголок и для издателя «Русского Вестника».

Нумер третий — на лежанке

Истый Глинка восседит:

Перед ним дух Русский в склянке

Не откупорен стоит;

Книга Кормчая отверзта,

А уста отворены,

Сложены десной два перста,

Очи вверх устремлены.

«О, Расин! откуда слава!

Я тебя, дружка, поймал!

Из Российского Стоглава

Ты Гофолию украл!

Чувств возвышенных сиянье,

Выражений красота

В Андромахе — подражанье

Погребению кота.

Глинка первый смеялся всем этим шуткам и продолжал свое дело. Впрочем сердиться было и не за что. Да к тому же литературных сердец, литературных страстей тогда и не знали. Литература и барышничество тогда шли еще противоположными путями. Литераторы составляли общину, а не междоусобицу, разделенную на акциях. Каждый мог иметь свое мнение, но в каждом писателе видел брата и уважал его, уважая себя. Иной держался более Карамзина, другой — более Шишкова, но и Шишков был честный и благородный человек. Всех перетопив и не пощадив эпиграммами своими и его в Лете, вот что сказал о нем Батюшков:

Один, один славянофил,

И то, повыбившись из сил,

За всю трудов своих громаду,

За твердый ум и за дела —

Вкусил бессмертия награду.

Таким образом понимали в то время шутку и сатиру. Так действовали в благородных поединках, нападая и на самого запальчивого и сильного противника. Должно отдать справедливость Глинке. Он никогда не отдавал себя в кабалу никаким литературным партиям. Он прошел беспристрастно и миролюбиво сквозь несколько поколений литературы и литераторов наших. Ко всем питал он сочувствие и радушие. Рождением своим, воспитанием и воспоминаниями лучшей поры в жизни, молодости, принадлежал он веку отжившему, но с любовью и уважением приветствовал знаменитости и надежды других поколений. Не забывая стихов Княжнина и Сумарокова и высказывая их на память целыми тирадами, он знал наизусть и целые страницы из прозаических сочинений Карамзина и стихи Жуковского, Пушкина и Языкова. Для него свято и дорого было Русское слово, во всех его возрастах и изменениях. Одаренный памятью обширною, изумительною, он присвоил ей не только все то, что прочитал по-русски, но знал также твердо и французских писателей, особенно принадлежавших ко второму пятидесятилетию XVIII века. В последнее время жизни своей, когда, изнуренный недугами и пораженный слепотою, он не мог уже сам читать и писать, а слушал и диктовал, — он в минуты отдыха перечитывал наизусть красноречивые страницы любимых своих авторов. Он помнил и Руссо, который имел такое сильное и очаровательное влияние на воображение своих современников, и речи Мирабо, которые так сильно волновали умы, еще доверчивые и самонадеянные. И здесь кстати повторить и еще с большим значением: все было тогда молодо и опрометчиво!

Но прошла молодость со своими верованиями и заблуждениями, сочувствиями и прекословиями, страстями и неуступчивостью. Наступили другие молодости, которые также отрезвились или отрезвятся в свою очередь. Жизнь Глинки протекла среди разнообразных, великих и поучительных явлений. В долголетнем течении сошлась она на пути своем со многими событиями, которые то ниспровергали, то вновь устраивали политический, внешний и внутренний быт государств и общества. Он на веку своем прожил несколько веков, то как посторонний зритель, то, силою обстоятельств и отражения, иногда и как участник в событиях, по мере способностей своих и назначения своего в обществе. С умом восприимчивым, с чувством пылким, с любовью ко всему человечеству, он никогда не был ни зрителем равнодушным, на своекорыстным, ленивым деятелем. Во всю жизнь был он в полном значении слова: человеком, гражданином, христианином. В духовном отношении этого довольно. В житейском все это может быть условно. Успех, счастье — не что иное, как случайности в жизни. Самые дарования, которые даются нам от Бога, не всегда могут быть мерилом внутреннего достоинства человека. Вне житейских оценок есть другое воздаяние. Виноградари одиннадцатого часа получают также свою мзду. Много званых, но кто будет избран, нам неизвестно.

Глинке на долю выпали светлые дни, но и пасмурные. Последних более. Первые встречал он без самозабвения, но с умилением и благодарностью к Промыслу; другие — с покорностью и молитвою. Наконец, что осталось из всей этой долгой жизни, более или менее примыкавшей к беспрерывному ряду замечательных и великих событий, на которые отвечал он частью сочувствием, частью посильною деятельностью? Почти все первостатейные действователи сих исполинских переворотов и самые события перешли уже в историю. В тишине и в тени вот и сам Глинка сошел в могилу. Что же осталось по нем? Несколько добросовестных и полезных трудов, несколько частных, добрых дел, которых следы может быть давно уже остыли на земле, но которым счет ведется в своем месте. Вот и все! Нет остается еще одно, которое он после отечества, или наравне с ним, любил более всего в мире, ибо оно в отечестве было для него священнейшею его собственностью, теснейшею связью между им и родиною. Осталось еще по нем многочисленное семейство, которому он был вождем другом и опорою. Имущества за ним не было никакого. Еще в молодости своей отказался он в пользу сестры своей от маленького наследства, полученного им по кончине отца. С той поры до конца дней своих жил он и содержал себя и семейство трудами своими и монаршими щедротами, которые также были наградою за полезную его деятельность.

В числе написанного им в последнее время жизни его есть книга: «Русское чтение». Издание оной не окупилось. Несколько сот экземпляров этой книги лежат еще в типографии по неимению средств выкупить их. С полною доверчивостью призываем всех добрых людей принести дань памяти Сергея Николаевича Глинки и почтить ее свидетельством сочувствия к участи тех, которых он любил и для которых постоянно трудился. Во всяком случае, каждому покупщику книга окупится наслаждением, неминуемо следующим за содеянием доброго дела.

(печатается без сокращений

по тексту Полного Собрания Сочинений

князя П.А. Вяземского, том 2, СПб, 1879)

рождение: 8 июнь 1786, Сутоки, Духовщинский уезд, Смоленская губерния, Российская империя
войсковое звание: 1803, Санкт-Петербург, Российская империя, Окончил Первый кадетский корпус и определён в Апшеронский пехотный полк прапорщиком
войсковое звание: с 1805 по 1806, Состоял адъютантом при генерале М. А. Милорадовиче, участвовал в военном походе при Аустерлице
место жительства: 1807, Сутоки, Духовщинский уезд, Смоленская губерния, Российская империя, Выйдя в отставку, был сотенным начальником дворянского ополчения, проживал в родовом имении
профессия: 1808, Написал и издал «Письма русского офицера о Польше, Австрийских владениях и Венгрии, с описанием походов 1805-1806 годов»
место жительства: с 1810 по 1811, Путешествовал по Смоленской и Тверской губерниям, по Волге, совершил поездку в Киев
войсковое звание: 1812, Опять поступил в армию адъютантом к Милорадовичу и находился в походе до конца 1814 года. Участвовал в боях при Тарутине, Малоярославце, Вязьме, Дорогобуже, при Баутцене. Имел награжды: орден св. Анны 2 ст. за арриергардные дела 1813 г., св. Владимира 4 ст. с бантом за сражение под Вязьмой, Прусский за заслуги, золотая шпага «за храбрость» и медаль 1812 г.
профессия: 1815, Санкт-Петербург, Российская империя, Вернувшись в Россию, переведён в гвардейский Измайловский полк, издал продолжение «Писем русского офицера» - записки об Отечественной войне 1812 года в 8-ми томах, которые принесли Фёдору Глинке литературную известность
место жительства: 1816, Санкт-Петербург, Российская империя, Участвовал в деятельности «Вольного общества любителей российской словесности», где состоял вице-председателем, председателем
профессия: 1817, Санкт-Петербург, Российская империя, Работал редактором «Военного журнала», выходившего при штабе Измайловского полка
профессия: 1819, Санкт-Петербург, Российская империя, Поступил на должность правителя канцелярии при Санкт-петербургском генерал-губернаторе М. А. Милорадовиче.
место жительства: 1820, Санкт-Петербург, Российская империя, Участвовал в деятельности декабристского «Союза спасения», затем вместе с М. Ф. Орловым и А. Н. Муравьёвым основал «Союз благоденствия северных рыцарей». Входил в Коренную управу «Союза благоденствия», участвовал в Петербургском совещании 1820 года. Вместе с Г. А. Перетцем основал общество «Хейрут»
место жительства: 11 март 1826, Санкт-Петербург, Российская империя, Арестован, содержался в Петропавловской крепости
место жительства: 15 июнь 1826, Петрозаводск, Олонецкая губерния, Российская империя, Освобождён, исключён из военной службы и сослан в Петрозаводск, где был определён советником Олонецкого губернского правления
место жительства: 1830, Тверь, Тверская губерния, Российская империя, Переведён на жительство в Тверь. Служил в Тверском губернском правлении, имел гражданский (статский) чин коллежский советник, 6 класс табели о рангах
брак : Евдокия Павловна Голенищева-Кутузова (Глинка) , Тверь, Тверская губерния, Российская империя
место жительства: 1832, Орёл, Орловская губерния, Российская империя, Переведён с женой на жительство в Орёл
профессия: 1835, Москва, Российская империя, Вышел в отставку в чине полковника, получил разрешение поселиться с женой в Москве. Писал и издавал книги. Свои стихотворения печатал в разных журналах. Наиболее известны стихотворения Ф. Глинки «Тройка» («Вот мчится тройка удалая…») и «Песнь узника» («Не слышно шуму городского…»), лёгшие в основу популярных народных песен
место жительства: 1853, Санкт-Петербург, Российская империя, Жил с женой в Петербурге
место жительства: 1856, Тверь, Тверская губерния, Российская империя, Переселился с женой в Тверь, занимался там археологией и принимал участие в общественных делах. Сохранил до глубокой старости свежесть ума. Основал Тверское благотворительное общество «доброхотной копейки», учредившее бесплатную столовую для нищих и ремесленную школу, и был его председателем. Был избран, несмотря на старческий возраст, гласным Твери
смерть: 11 февраль 1880, Тверь, Тверская губерния, Российская империя

«В войну Отечественную воевали души:

а кто исчислит силу и порыв души?»

С.Н. Глинка. Записки о 1812 годе.

В плеяде героев 1812 года имя Сергея Николаевича Глинки занимает особое место. Он не находился в рядах сражающейся армии, но он, безусловно, принадлежал к ней своим воинственным пером. Его поприщем было народное просвещение. Он, по его собственному выражению, «духу народному давал направление». Князь П.А. Вяземский, оценивая общественную роль С.Н. Глинки, сказал о нем: «Глинка был рожден народным трибуном, но трибуном законным, трибуном правительства». Однако Глинка принял на себя эту роль самостоятельно, добровольно и бескорыстно, и она неоспоримо признавалась за ним всеми современниками как в высшей степени полезная и значимая. Он был первым, кто понял значение слова, обращенного к национальному чувству русского народа и к национальной памяти. Тогда, по выражению князя П.А. Вяземского, «Россия не была еще отыскана»; Н.М. Карамзин только еще писал свою «Историю», и С.Н. Глинка был первым, кто обратил внимание русских людей на достоинство русской истории, русской национальной жизни и русского характера. Причем, сделал это именно тогда, когда Россия более всего нуждалась в опоре на собственные силы, - в эпоху борьбы с Наполеоном.

Но сначала немного о самом С.Н. Глинке. Он родился в дворянской семье в 1775 г. (согласно надгробной надписи) или 1776 г. (согласно его «Запискам») в с. Сутоки Духовщинского уезда Смоленской губернии. Отец его, Николай Ильич, в молодости служил в гвардии и по выходе в отставку поселился в деревне. Здесь и началось первоначальное образование Сергея Глинки. Мальчик отличался хорошей памятью (Глинка и потом всегда много помнил из выученного и прочитанного и легко цитировал многочисленных авторов), учение шло легко. В 1781 г. Екатерина II во время поездки в Белоруссию остановилась в имении Глинок, деревне Холм. Н.И. Глинка был в то время капитан-исправником в Духовщинском уезде. В знак благоволения за оказанный прием Екатерина записала двух его сыновей, в том числе и Сергея, в Сухопутный Шляхетский корпус в Петербурге. Там в 1782 г. началось настоящее обучение С. Глинки.

Корпус был в те годы одним из лучших учебных заведений в России. Руководил им генерал-поручик и генерал-адъютант Екатерины II граф Ф.Е. Ангальт. Это был замечательный педагог. По свидетельству самого Глинки, граф Ангальт стремился приобрести доверенность своих воспитанников, пробудить в них интерес к знаниям, поощрял творчество. Развитию воображения и фантазии Глинки способствовали и занятия русской словесностью, одно время их вел писатель Яков Борисович Княжнин. Писать Глинка начал еще в корпусе, поощряемый наставниками (послания, стихи, посвященные торжественным датам, и т.п.).

Уже в это время в Глинке обнаружились те черты характера, которые сохранились в нем на всю жизнь: мечтательность и восторженность. Они выдавали в нем поэта. Когда, после смерти графа Ангальта, директором корпуса был назначен М. И. Кутузов, то Глинка приветствовал его торжественной речью. Выслушав ее, Кутузов сказал: «Не долго послужит солдатом; он будет писателем», - и оказался прав.

Глинка выходит из корпуса в 1795 г. и в звании поручика переезжает в Москву, где становится адъютантом князя Ю.В. Долгорукова. Через два года он был переведен в полк под командованием М. И. Кутузова. В 1799 г. полк был включен в состав дополнительных частей, направленных на помощь А.В. Суворову в Австрию и Италию. Но принять участие в боях Глинке не привелось - когда его полк прибыл к границе, война была окончена. В 1800 г., после смерти отца, Глинка в чине майора выходит в отставку и поселяется в деревне. В 1802 г., после смерти матери, Глинка отказывается от своей доли наследства (30 душ крестьян, движимое и недвижимое имущество) в пользу сестры и на три года становится домашним учителем у одного помещика на Украине. В 1805 г. он возвращается в Москву и состоит при театре в звании "переводчика и сочинителя". С этого времени Глинка целиком посвящает себя литературной деятельности. Одна из первых его постановок - "Наталья, боярская дочь" по повести Н.М. Карамзина, была представлена публике 30 августа1805 г., и любопытно, что того же 30 августа, но уже 1812 г., этой же постановкой и закрылся московский Новый Императорский театр на Арбате перед тем, как Москва была оставлена неприятелю.

В 1806 г. военные бури вновь призывают Глинку встать в ратные ряды - он бригад-майор сычевской дружины ополчения. Но опять ненадолго - последовавший в 1807 г. Тильзитский мир освобождает его от ратного подвига, но призывает к подвигу писательскому. Его литературное творчество отныне вдохновляется исключительно мотивами отечественной истории. Из-под его пера выходят пьесы: «Михаил князь Черниговский» (М., 1808); «Ольга Прекрасная», опера (М., 1808); «Боян» (М., 1808); «Минин», драма (М., 1809); «Осада Полтавы», драма (М., 1810) и пр., - а также поэмы и повести в стихах: «Пожарский и Минин, или Пожертвования россиян» (М., 1807); «Царица Наталья Кирилловна» (М., 1809) - и множество исторических повестей и анекдотов в прозе.

Но по-настоящему знаменательным явлением не только литературной, но и общественно-политической жизни Москвы, быстро перешагнувшим за ее пределы, становится журнал «Русский Вестник», который Глинкой начинает издавать в 1808 г. «По всей России, особенно в провинциях, - пишет князь П.А. Вяземский, - читали его с жадностью и верою; столицы вообще все, более или менее, придерживаются космополитизма. Преимущественно в первые года существования своего журнал имел историческое и политическое значение. Одно заглавие его было уже знамя. В то время властолюбие и победы Наполеона, постепенно порабощая Европу, грозили независимости всех государств. Нужно было поддерживать и воспламенять дух народный, пробуждать силы его, напоминая о доблестях предков, которые также сражались за честь и целость отечества. Дух чужеземства мог быть тогда в самом деле опасен. Нужно было противодействовать ему всеми силами и средствами. В таких обстоятельствах даже излишества и крайность убеждений были у места. Укорительные слова: галломания, французолюбцы, бывшие тогда в употреблении, имели полное значение. Ими стреляли не на воздух, а в прямую цель. Надлежало драться не только на полях битвы, но воевать и против нравов, предубеждений, малодушных привычек. Европа онаполеонилась. России, прижатой к своим степям; предлежал вопрос: быть или не быть, то есть следовать за общим потоком и поглотиться в нем, или упорствовать до смерти или до победы? Перо Глинки первое на Руси начало перестреливаться с неприятелем».

В первом же номере нового журнала Глинка заявил его программные установки: «Издавая Русский Вестник, намерен я предлагать читателям все то, что непосредственно относится к Русским. Все наши упражнения, деяния, чувства и мысли должны иметь целью Отечество; на сем единодушном стремлении основано общее благо».

Это «стремление более и более знакомить Русских с Россиею» было ново и оказалось созвучно общей потребности, пришлось как нельзя кстати, когда Россия была мучима унижением Тильзитского мира и нуждалась в источниках силы. Глинка показал, что такие источники содержатся в ней самой - в ее истории и в ее народе. Он нацеливал свой журнал на выполнение двух задач: "пробуждение народного духа" и "вызов к новой, неизбежной борьбе" - имелась в виду, конечно, борьба с Наполеоном. Неизбежность этой борьбы, по убеждению Глинки, вытекала из самой независимости русского народного характера.

Антифранцузское направление «Русского Вестника» не укрылось от бдительного ока Наполеона: его посол Коленкур в 1808 году жаловался императору Александру I на некоторые статьи «Русского Вестника» и в том числе на статью о Тильзите. Глинка «по политическим обстоятельствам был уволен от московского театра» (чем гордился потом всю жизнь как наградой), но журнал закрыт не был. Примечательно, что царь узнал о существовании «Русского вестника» только благодаря Наполеону. Это ясно указывает на то, что журнал был лишен какой бы то ни было ангажированности.

В Москве, в широких кругах читателей и даже среди университетской молодежи «Русский вестник» пользовался большой популярностью; из провинциальных городов Глинка также получал выражения восторженной благодарности за свое смелое выступление против французов и защиту русской чести.

Насколько вдохновляющим был пример «Русского вестника» можно судить хотя бы по словам историка М.П. Погодина: «Ваш "Русский Вестник" 1808 г., с портретами царя Алексея Михайловича, Дмитрия Донского и Зотова, - писал он Глинке, - возбудил во мне первое чувство любви к отечеству, Русское чувство, и я благодарен вам во веки веков».

Пробуждая в обществе интерес к отечественной культуре и истории, Глинка доказывал, что русская культура и до Петра I обладала высокой мощью и самобытностью, а потому не нуждается в каких-либо заимствованиях и должна развиваться по собственному пути. Глинка критиковал русское дворянство за галломанию, которая, по его убеждению, появилась в результате воздействия иностранных мод, роскоши и воспитания и, как он считал, являлась переходной формой к либерализму и прямой революционности. В результате галломании русское дворянство фактически составило «в недрах» отечества «область иноплеменную » (Русский вестник. 1808. № 4. С. 38.). Однако он убежден, что «чуждые обычаи, сколь бы глубоко ни укоренились, природного свойства Россиян уничтожить не могут» (1809. № 2. С. 235), ибо «коренное и первообразное свойство народов никогда совершенно не истребляется» (1810. № 9. С. 104).

Покончить с галломанией, по мысли Глинки, сможет лишь «русское воспитание», стержнем которого должно стать изучение русской истории, обращение к «старине» и русскому прошлому, отказ от французских мод и предметов роскоши, разорявших русское дворянство и приводивших к порче общественной нравственности. «Итак, замечая нынешние нравы, воспитание, обычаи, моды и проч., мы будем противополагать им, не вымыслы романтические, но нравы и добродетели праотцев наших». Именно с этой целью он обещает представить на страницах «Русского вестника» «новую отечественную историю; историю о добродеяниях и благотворных заведениях »(1808. № 1. С. 4, 6).

«Благотворение» занимает очень важное место в системе его мировоззрения. «О сила и могущество благотворения! ты везде смягчаешь сердца; тобою путь, заросший тернием, претворяются в стези цветущие!» (1809. № 3. С. 441). Это - величайшая добродетель, которая является для Глинки пробным камнем человеческого достоинства и реальным выражением его любви к Отечеству, которая, по мысли Глинка, есть прежде всего любовь к ближним. Журнал «Русский вестник» в каждом номере помещает известия о благотворителях и о благодетельных поступках людей самых разных сословий, сопровождая их обыкновенно рассуждениями о силе и пользе благотворения.

Отсюда естественно вытекает и понятие «общей пользы» как составной части любви к Отечеству: «Без стремления к общему благу частная выгода есть призрак, который обольщая мгновенно, навсегда повергает в нерачение о самих себе и о славе Отечества» (1811. № 7. С. 123). Любовь к родине, убежден Глинка, внушена человеку самим «Творцом Природы», и «кто не любит родины, то есть того места, где он насладился привязанностью отца и матери, тот не может любить ничего» (1812. № 8. С. 24-25).

Глинка порицал философов-материалистов XVIII в., обещавших «беспредельное просвещение, неограниченную свободу», отвергал «сии мечты воспаленного и тщеславного воображения» (1808. № 1. С. 6). В противовес атеистической и материалистической идеологии Просвещения, Глинка выдвинул триединую формулу «Бог. Вера. Отечество» (1811. № 8. С. 71). Его общественно-политические и философские взгляды базировались на христианском миропонимании, которое предполагало следование принципам православной морали. Для Глинки характерно уподобление всех социальных отношений семейным: Бога он рассматривал как отца человечества, монарха - как отца подданных, начальника (помещика, полководца, чиновника и т. д.) - как отца подчиненных. Государство представало в изображении Глинки как большая семья, в которой царит гармония и все члены бескорыстно служат друг другу. Отношения взаимного подчинения образовывали сложную общественную иерархию, когда каждый человек добровольно выполнял свои функции, видя в этом свой высший долг. При этом на монарха ложилась наибольшая ответственность по сравнению с его подданными.

Только свято исполняя свой долг перед Отечеством, дворянин достигает «имени благородного человека и удостаивается преимуществ и отличий, предоставленных ему Отечеством» (1809. № 3. С. 413).

Таким образом, Глинка выстраивает триединую программу конкретных действий: «отечественное воспитание», «деятельное благотворение» и «ревностное исполнение своей должности» - вот три элемента, которые могут способствовать исправлению нравов и сохранению самобытного развития России. Эта программа могла бы показаться нереалистичной, слишком идеалистической, если бы сам Глинка, личным примером не доказал, что она достижима.

Отечественная война была временем, когда силы и способности Глинки развернулись в полной мере и проявились с наибольшей пользой. «От 1808 до 1812 года мысль о судьбе Отечества обладала душою моею. Наступила година действия, и та мысль проявилась деятельным стремлением к Отечеству».

Узнав о вступлении Наполеона в Россию, он написал стихи, взяв для них эпиграфом слова: «Да воскреснет Бог и расточатся врази его».

Глинка приветствовал назначение графа Ф.В. Растопчина военным губернатором Москвы, признавая в нем патриота, радеющего о благе Москвы и пользе Отечества, стал его добровольным, бескорыстным и искренним помощником в деле «направления духа народного» и до конца дней оставался защитником доброго имени графа Растопчина: «С именем графа Ф.В. Растопчина сочетался дух рвения московских поселян за родную Москву: вот памятник его в Московских летописях 1812 года».

Галломания, не прекращающаяся, несмотря на открывшиеся военные действия, прежде всего обратила на себя внимание Глинки:

«Мы в войне с французами, и, несмотря на то, проходя некоторые московские улицы, оборачиваясь во все стороны, невольно подумаешь, что живешь в Париже, а не в Москве!» - пишет Глинка в «Русском вестнике». Во французских вывесках он видит враждебные действия, направленные против русских людей.

«Французские вывески можно по справедливости назвать вывесками образа мыслей нашей жизни, словом, нашего воспитания , сего первоначального источника мнений и дел . Продавцы и торговки французские знают, что по милости учителей и наставниц французских, слух, умы, души и сердца наши, так сказать, околдованы французским языком. Страсть наша к французскому языку произвела французские вывески, которые, блеснув в глаза, тотчас притягивают к себе мысли и сердца, приверженные от самой колыбели ко всему французскому ».

«Довольно гостили у нас французские дурачества; пора им отгостить; пора Кузнецкому французскому департаменту снять вывески, показывающие к несчастью, какими пустяками моды французские морочили умы русские. Желаем чистой отставки всем модам и вкусам парижским».

И скоро Глинка, вместе с графом Растопчиным, могли с удовлетворением отмечать: «Кузнецкий мост обрусел, и вместо Викторины Пеш, Антуанетты Лапотер и лавок à la Corbeille au temple du bon gout, торгуют Карп Майков, Доброхотов, Абрам Григорьев, Иван Пузырев и проч.»

Они как будто дополняли друг друга, и мы отмечаем полное единодушие в их деятельности.

Поимку Верещагина, о которой возвестила афиша графа Растопчина от 3 июля, Глинка расценил, как большой успех московского градоначальника и посвятил ему стихи, написанные в тот же день:

«Престола ревностный служитель,

Отечества усердный сын!

О пользе общества рачитель,

В Москве второй ты Еропкин.

Твои заботы, попеченье,

День каждый чувствует сей град;

Гласим тебе благодаренье,

Хвалу ж тебе - дела гласят.

Ты неусыпен дни и ночи,

В пример себе Монарха взяв,

Ты всюду простираешь очи,

Где есть источники отрав.

Открыл плоды ты развращенья,

Сплетенье вымыслов пустых;

Плоды не русского ученья,

Плоды бесед и обществ злых.

Ты слух и души ограждаешь

От всех смущений и тревог;

И ты делами подтверждаешь,

Что в сердце русском Вера, Бог!

Отца-Монарха прославляем

За дар, нам посланный в тебе;

Спокойствие мы ощущаем,

А ты - оставил труд себе.

Себе созиждешь ты делами

Нетленный памятник в сердцах;

Все истребляется веками;

Бессмертие живет в делах!

11 июля 1812 г. в 5 ч. утра, прочитав воззвание Александра I к Москве, Глинка поспешил к московскому генерал-губернатору, чтобы немедленно записаться в ратники московского ополчения. Так как граф Растопчин, разговаривавший в это время с архиепископом Августином, не мог принять его, то Глинка оставил ему записку следующего содержания: «Хотя у меня нигде нет поместья; хотя у меня нет в Москве никакой недвижимой собственности, и хотя я не уроженец Московский, но где кого застала опасность Отечества, тот там и должен стать под хоругви отечественные. Обрекаю себя в ратники Московского ополчения, и на алтарь Отечества возлагаю на триста рублей серебра». Так Глинка стал первым ратником Московского ополчения, решение о созыве которого Московское дворянство примет лишь через несколько дней, и принес первую жертву усердия.

Что касается пожертвованного им серебра, то это были его столовые ложки. Когда на следующий день у него были к обеду гости, Глинка был вынужден подать им деревянные ложки, потому что других у него не было.

Он был чрезвычайно бескорыстен и всегда следовал первому порыву сердца. Как-то император Александр I пожаловал ему бриллиантовый перстень стоимостью 800 рублей ассигнациями. Глинка приехал в один дом и показал свой перстень гостям и хозяевам. В эту минуту предложили сбор в пользу какого-то бедного семейства, и Глинка, не задумавшись, пожертвовал свой перстень. Сколько ни уговаривали его, сколько ни предлагали ему отдать за него небольшую сумму, которую он может позже прислать хозяину дома, он никак не соглашался и приехал домой без перстня.

В тот же день, 11 июля, около трех часов пополудни, надев в петлицу золотую медаль, Глинка двинулся в толпе народа на Поклонную гору навстречу Александру І, желая, вместе с тем, «прислушаться к мнению народному и прибавить новую статью в «Русский вестник»». Здесь его видит юный Иван Лажечников , будущий писатель, оставивший нам описание увиденной сцены:

«На Поклонной горе особенное мое внимание привлек к себе многочисленный кружок, составленный, большею частью, из купцов, мещан и крестьян. В средине толпы стоял мужчина, довольно высокий, плечистый; лицо его казалось вдохновенным, голос звучал знойно, энергически. За толпою, тесно окружившей его, я не мог слышать его речи, обращенной к народу, но до меня долетали по временам слова его, глубоко западавшие в грудь. Толпа, творя крестное знамение, повторяла с жаром его последние слова: «За батюшку царя и Русь православную, под покров Царицы небесной!» Я узнал, что это был Сергей Николаевич Глинка, ревностный сподружник московского градоначальника в тогдашних его подвигах на служении отечеству. С каким благоговением смотрел я на него! Он известен мне был заочно, как издатель "Русского вестника", поощривший мой первый литературный лепет: поместив в своем журнале мою военную песнь и напечатав под нею мое имя, он сделал меня на несколько дней счастливым».

Здесь, на Поклонной горе, «порывистый дух народа», по выражению Глинки, сделал его «вождем своего усердия». Это обстоятельство навлекло на Глинку подозрение полиции и за ним «приказано было присматривать». «Но это не беспокоило меня, - пишет Глинка. - Не отставая усердием от общего дела, я не забегал вперед и не заботился о слухах. Идите на ряду с необычайными обстоятельствами: они сами укажут вам место».

Назначенное на 15 июля собрание дворянства и купечества в Слободском дворце поначалу озадачило Глинку; вот его размышления:

«Записавшись в ратники по воле и охоте, я думал: «Зачем пойду в Дворянское собрание? Да и вправе ли я говорить о пожертвовании и собственности, вовсе не имея никакой собственности?» Такие упреки и прежде слышал я в Смоленске при вступлении моем в земское войско; то же откликнулось и в Москве 1812 года.

Но обозревая положение мое с другой стороны и зная, что подпал под присмотр, я решился, для отстранения предположений и пересудов, явиться в собрание с одною неотъемлемою собственностью: с чистой совестью и с самоотречением от жизни».

Здесь, в Дворянском собрании, Глинка произносит слова, оказавшиеся пророческими: «Мы не должны ужасаться ; Москва будет сдана . Едва вырвалось из уст моих это роковое слово, некоторые из вельмож и превосходительств привстали. Одни кричали: Кто вам это сказал? Другие спрашивали: Почему вы это знаете? Не смущаясь духом, я продолжал: «Милостивые государи! Во-первых, от Немана до Москвы нет ни природной, ни искусственной обороны, достаточной к остановлению сильного неприятеля.

Во-вторых, из всех отечественных летописей наших явствует, что Москва привыкла страдать за Россию.

В-третьих (и дай Бог, чтоб сбылись мои слова!), сдача Москвы будет спасением России и Европы!»

Речь мою, продолжавшуюся около часа с различными пояснениями, требуемыми различными лицами, прервал вход графа Растопчина. Все оборотились к нему... Указывая на залу купеческого собрания, граф сказал: «Оттуда польются к нам миллионы; а наше дело выставить ополчение и не щадить себя».

После мгновенного совещания, положено было выставить в ратники десятого».

Не удивительно, что Глинку слушали, - речь его, по свидетельству М.И. Дмитриева, была даже «звончее и красноречивее письменной».

Супруга Глинки была напугана его пламенной речью в Дворянском собрании, слухи о которой уже дошли до нее, и в ушах у нее, по выражению Глинки, «уже отзывался звон сибирского колокольчика». 19 июля граф Растопчин действительно вызвал Глинку к себе. Глинка поехал во фраке. Граф встретил его со словами: «Забудем прошедшее. Теперь дело идет о судьбе Отечества» (с декабря 1809 г. они были в личной размолвке).

Затем, взяв со стола бумагу и орден, граф сказал: «Государь жалует вас кавалером четвертой степени Владимира за любовь вашу к Отечеству, доказанную сочинениями и деяниями вашими . Так изображено в рескрипте за собственноручною подписью Государя Императора. Вот рескрипт и орден».

Безусловно, и эта награда, и особые полномочия Глинки были следствием представления графа Растопчина. Обладая острым чувством государственной пользы, он хорошо понял значение Глинки с его умением воздействовать на массы в сложившихся обстоятельствах.

С этого времени С.H. Глинка сделался, по выражению одного из его биографов, «собеседником народа». Он нигде не говорит, в чем же конкретно заключались эти особенные поручения, «с которыми нередко и в Москве, и вне стен ее сопряжена была опасность жизни». Но можно не сомневаться, что это была пропагандистская работа. Вот как он ее описывает: «Провидение помогало мне оживлять души добрых граждан; успокаивать их умы и внушать им меры осторожности, предостерегая их от смущения и торопливой робости. Непрестанное присутствие мое на площадях, на рынках и на улицах московских сроднило со мною взоры, мысли и сердца московских обывателей. Действуя открытою грудью и громким словом, я не прикасался рукою к сотням тысяч, вверенным мне вместе со свободою развязанных уст. Однажды только, по записке моей, препровождены были в село Крылацкое кушак и шапка крестьянину Никифору, благословившему на брань трех сынов своих».

Глинка не касался выданных ему графом денег - ему «как будто бы стыдно было развязать себе руки на деньги , в то время как доверенность развязала ему язык для выражения вдохновений душевных». Так что для удовлетворения просителей, ревнующих о славе Отечества, Глинка продавал драгоценности своей жены.

Его бескорыстие было известно всем и заражало своим примером других. Например, Иван Семенович Рахманов, занимавшийся суконным производством, доставил Глинке сукна на 20 человек, а портной Гетман сшил из него одежду для ратников, не взяв у Глинки никаких денег: «Не возьму. Я не на вас работал. А об усердии моем напечатайте в «Русском вестнике». И Глинка охотно это исполнил. Его журнал объединял в это время дела благотворения, создавая настоящее благотворительное движение.

Что же касается выданной Глинке суммы в 300 тысяч рублей, то она так и осталась нетронутой и по освобождении Москвы была Глинкой возвращена графу Растопчину. Между ними, главнокомандующим Москвы и издателем «Русского вестника», вообще установились отношения полного единодушия в деле «направления духа народного» и сохранения спокойствия в столице. После выхода «Дружеского послания от главнокомандующего в Москве к жителям ее» на страницах «Русского вестника» появляется «Благодарность жителей Москвы за Дружеское послание», которое дышит искренностью и указывает на доверие, существовавшее между жителями Москвы и ее главнокомандующим в условиях войны:

«Что сердце русское говорит сердцам русских, то всегда подействует над душами. Я сам во многих местах читал народу Послание к жителям Москвы. Все они единогласно благодарили Бога и Государя за своего начальника. «Он вразумляет народ православный, говорили они; он остерегает шаткие умы от всякого зла. Он с нами молится Богу; как же нам за него не молиться Богу?»

Я сам также был очевидцем, какое действие произвели сии слова: «Когда дело делать, я с вами; на войну идти, перед вами; а отдыхать, за вами». У многих из глаз лились слезы; на лицах пылала отважность; и все в ту же бы минуту готовы были поднять оружие на врага вероломного.

«Рады за начальником нашим идти в огонь и в воду! - восклицали восхищенные жители Москвы. - Рады с ним и жить и умереть. Осторожность первая похвала; а трусость последняя глупость (коренные русские пословицы). Рады быть осторожными на страже Москвы белокаменной: она мать русских городов; она царство в царстве русском. Слава Богу и Государю! Слава им за нашего начальника. Он слушает приказ Государев; он бережет нас как детей; он крепкий слуга Государев; он отец Москвы!»

Это не вымысел, но простое повторение общего голоса русских сердец. Искусство не выдумает таких слов. Одни только благодарные души могут сказать начальнику, неусыпному о благе общем: Ты крепкий слуга Государев; ты отец Москвы!»

После оставления русской армии Смоленска Глинка подает московскому главнокомандующему «Записку о лесном вооружении». По существу, это была идея организации партизанских отрядов на всем протяжении от Смоленска до Москвы. Так что Глинка выразил ее даже раньше, чем Д.В. Давыдов, наш знаменитый партизан. Есть основания думать, что Глинка, по поручению графа Растопчина, приступил к реализации этой идеи, когда опасность коснулась самой Москвы.

Когда в середине августа первые полки Московской военной силы готовились выступить, Глинка также «стал снаряжаться в поход», но граф Растопчин именем Государя предписал ему остаться в Москве, где он более мог принести пользы.

30 августа произошла последняя перед оставлением Москвы встреча Глинки с графом Растопчиным. Отправляясь с воззванием на Три Горы в типографию Селивановского для ее напечатания, Глинка определенно имел «особенное поручение» графа оповестить войну Московских поселян . Сам он открыто об этом не пишет, но это легко устанавливается по его последующим действиям: в типографии он размножает воззвание на Три Горы; возвращаясь оттуда, встречает раненого при Бородине товарища, полковника Ф.Ф. Монахтина, на предложение которого уезжать поскорее отвечает: «Не могу, остаюсь в Москве по особенным поручениям ; в воскресенье, 1 сентября, отправляет из Москвы свою семью, прощаясь с ними, как будто навсегда, а потом с братом, по обязанности своей , объезжает окрестные села.

Кроме того, об этом, хотя и не называя себя, он пишет в своем журнале:

«Не успела составиться особенная дружина; но по наглом входе врагов в Москву, составились тысячи московских дружин. Где же были сии дружины? Везде, где только были поселяне, верные Богу, Царю и Отечеству. Но сим поселянам надлежало внушить предварительно о восстании на врагов. Для сего разосланы были нарочные по окрестным деревням . Во имя Бога и Царя и тогда уже множество поселян с разных сторон готовы были идти на защиту матери городов русских».

Так что совершенно определенно Глинка, по поручению графа Растопчина, выполнял роль агитатора, поднимая подмосковных крестьян на борьбу с захватчиками.

2 сентября в последних рядах отступающих русских войск Глинка покинул Москву. «Москва заслонила Россию: народ Русский осадил врага буйного - в Москве», - скажет он впоследствии.

Издание «Русского Вестника» на некоторое время было прервано, но не прекратилось совсем. Глинка как будто предвидел это обстоятельство - книжки журнала за сентябрь и октябрь вышли вместе с августовской, и впоследствии Глинка вменял себе в заслугу, что «Русский вестник» «не был в плену у Наполеона».

Целый месяц Глинка отыскивал затем свое семейство и все это время «удосуживался раздумываться о своих мечтах, о судьбе Отечества и наблюдать дух народный, дух народа смышленого, который, понимая беду Отечества, уравнивался с великими событиями». В русском народе он отмечает черту, о которой стоит упомянуть. «Я близок был к народу; я жил с народом на улицах, на площадях, на рынках; везде в Москве и в окрестностях Москвы: и, живым Богом свидетельствуюсь, что никакая неистовая ненависть не волновала сынов России... В 1812 году мы не питали ненависти ни к одному народу; мы желали только поразить и отразить нашествие».

По окончании Отечественной войны «Русский вестник» уже не имел, конечно, того значения, что в 1812 году, - настроения уже были не те, уже более приземленные что ли. Но Сергей Николаевич Глинка остался в благодарной памяти русских людей как пламенный трибун, слово которого ободряло, объединяло и поднимало на борьбу с врагом; который своей самоотверженностью подавал пример чистой и бескорыстной любви к Отечеству и который оказался особенно нужен в самый критический момент отечественной истории. Вряд ли Европа может предложить нам подобный пример самоотверженной любви к Отечеству.

Во второй половине 30-х годов, Глинка составил «Записки о 1812 годе» и «Записки о Москве», которые сохраняют свою актуальность до настоящего времени.

Закончить же мы хотели бы словами, которые Глинка предпослал своим автобиографическим Запискам, изданным в Санкт-Петербурге уже после его смерти, в 1895 г.: «Может быть все произведения моего пера со мною исчезнут. Желаю одного, чтобы осталось удостоверение, что любовь моя к родному краю всегда беспредельна была с любовью к человечеству; а если и это затеряется, то явно будет там, где положен предел всем противоречиям и где остается одна любовь».

Вяземский П.А. Сергей Николаевич Глинка // Глинка С.Н. Записки. - М.: Захаров, 2004. - С. 435-446.

«Русский вестник». - 1808: № 1. - С. 3.

Глинка С. Н. Записки о 1812 годе. - СПб., 1836. - С. 2.

Глинка С.Н. Записки о Москве. - СПб., 1837. - С. 44.

Русский вестник. - 1812: № 8. - С. 61-63.

Русский вестник. 1812. Кн. 9. С. 135.

Русский вестник. - 1813: № 5. - С. 75.

Русский вестник. - 1812: № 8. - С.77-79.

Глинка С. Н. Записки о 1812 годе. - СПб., 1836. - С. 4.

Лажечников И.И. Новобранец 1812 года (Из моих памятных записок) .

Глинка С. Н. Записки о 1812 годе. - СПб., 1836. - С. 10.

Там же. - С. 16.

Там же. - С. 18-19.

Там же. - С. 27-28.

Там же. - С. 29.

Русский вестник. - 1812: Кн. 10. - С. 86-88.

Русский вестник. - 1814: Кн. 9. - С. 43-44.

Глинка С.Н. Записки о 1812 годе. - С. 30, 42.

Вячеслав Хлесткин