Макияж. Уход за волосами. Уход за кожей

Каждый уважающий себя либерал чётко знает основную цель коммунистов. «Всё отнять и поделить». Такое, конечно, настораживает. Ведь никто из коммунистов (за самыми редкими исключениями из числа совсем уж фриков, которые и «коммунисты»-то лишь потому, что сами себя так назвали) такие предложения никогда не выдвигал. Однако уверенность в тождественности коммунизма/социализма с «отнять и поделить» от этого слабее не становится. Тут оно понятно, априорное знание задвигает любой факт в минуса – ведь если известно, что цель коммунистов «всё отнять и поделить», то любые их слова и поступки лишь подтверждают оное. На крайний случай, коммунисты врут, чтобы эту цель замаскировать. Тем не менее, в таком вот тезисе про коммунистов есть немало интересного.

Для начала вспомним, откуда этот тезис вообще взялся. Многие знают, что это из «Собачьего сердца». Там, как многие знают, был такой «Шариков», который этот тезис активно продвигал. Ну а раз Шариков – тот самый революционер-коммунист, то наверняка его слова и есть выражение целей коммунистов.

Филипп Филиппович локти положил на стол, вгляделся в Шарикова и спросил:

– Позвольте узнать, что вы можете сказать по поводу прочитанного.

Шариков пожал плечами.

– Да не согласен я.

– С кем? С Энгельсом или с Каутским?

– С обоими, – ответил Шариков.

– Это замечательно, клянусь богом. «Всех, кто скажет, что другая...» А что бы вы со своей стороны могли предложить?

– Да что тут предлагать?.. А то пишут, пишут... Конгресс, немцы какие-то... Голова пухнет. Взять все, да и поделить...

Тут уже обнаруживается первый нюанс. Даже Шариков предлагает не «отнять и поделить», а «взять и поделить». Причём, «взять» он говорит не в смысле «забрать», а просто как фигуру речи: «вот возьму и повешусь!».

Ну ладно, положим, Шариков действительно говорит о том, что надо всё первоначально отнять. Положим. Однако с чего вдруг Шариков стал коммунистом и пролетарием? По происхождению он – гибрид собаки и трактирного балалаечника. То есть, мелкого такого шоумена. Да ещё и близкого к криминальным кругам.

Клим Григорьевич Чугункин, 25 лет, холост. Беспартийный, сочувствующий. Судился 3 раза и оправдан: в первый раз благодаря недостатку улик, второй раз происхождение спасло, в третий раз – условно каторга на 15 лет. Кражи. Профессия – игра на балалайке по трактирам. Маленького роста, плохо сложен. Печень расширена (алкоголь). Причина смерти – удар ножом в сердце в пивной («стоп-сигнал», у Преображенской заставы).

На поверку «пролетарий» оказывается музыкантом-алкоголиком, трижды судимым за кражи. Любому ясно, что именно по словам этого гражданина следует делать выводы о целях коммунистов. Однако профессиональные занятия Шарикова и его образ жизни навевают ассоциации как раз с «кузницей кадров» носителей совершенно других убеждений. Ну кто там у нас в Стране Советов перебивался случайными заработками, считал себя «творцом, которого зажимают», при этом вёл разгульный образ жизни, противопоставлял себя «этой стране» (что регулярно демонстрировал своим асоциальным поведением), пил с бандитами и выступал им на потеху? Неужели пролетарии?

Сходство образа жизни Шарикова с оным у выразителей определённого рода идей – как раз и есть залог того, что шариковский тезис так легко был ими принят на вооружение, пусть даже и с отрицательным знаком. Да, для этих людей шариковский тезис прост и понятен. С их точки зрения ведь каждая сущность принадлежит какому-то человеку лично – не важно, зубная щётка это или гектар земли, рубашка или завод. Поэтому, если у человека эту сущность забирают, то отдать её должны непременно какому-то другому человеку.

В общем-то по поводу самого тезиса у них расхождений с Шариковым нет. Отнимать – это оно самое в идеологии данных людей. Только называется культурно – «конкуренция». В общем, возражения не самому тезису, а к методам, которым его воплощают в жизнь. С точки зрения Шарикова отнимать надо физически. Упомянутая же группа считает, что физически отнимать не надо, а надо – экономически. Ну и по поводу, кому должно достаться отнятое, с Шариковым тоже нестыковки. Шариков считает, что поделить надо на всех, а его союзники-оппоненты – что строго между ними. Разногласия-то именно в этом: нельзя физически отнимать у них. Вот такое – оно очень плохо. А если экономическими методами и в их пользу – то всё отлично.

Далее. У означенных граждан в голове не укладывается, что делить не надо. Коммунисты не собираются «отнятое» делить. Ни между собой, ни даже на всех. Наоборот, суть коммунизма в обобществлении. Не зубных щёток и телевизоров, а средств производства, земли, транспорта и тому подобного. Но такое у либералов просто не укладывается в голове. Для них общее – это ничьё. Которое совсем даже не зазорно присвоить эффективному собственнику. Послушайте их рассуждения: «В СССР всем было на всё плевать, поскольку всё было общее. А общее никто не будет поддерживать в порядке. Если улица ничья, то можно ломать на ней скамейки, мусорить, тащить с газонов цветы себе домой, а вот эффективный собственник такого бы не допустил!».

Понимаете, в чём штука? «Если оно общее или ничьё, то его можно ломать». Мысль о том, что ломать вообще, в принципе, нехорошо, им в голову не приходит. Мысль о том, что общее – оно общее, а не твоё лично, тоже. Это простой немецкий бюргер (кстати, гражданин капиталистического общества) может выйти и вместе с соседями навести порядок на общей улице. Отечественный же либерал точно знает, что на общей улице можно только нагадить. Причём, уверен, что данное знание, оно «в природе людей».

Отсюда, собственно, и проистекает результат. Термин «обобществить», сделать общим, им непонятен в принципе. Его просто не признаёт их сознание. Поэтому и идеи коммунистов им тоже непонятны. Единственное, что понятно: «отнять и поделить». А как ещё иначе-то? Иначе они себе не представляют.

Ет, нет и нет, - настойчиво заговорил Борменталь, - извольте заложить.

Ну что, ей-богу, - забурчал недовольно Шариков.

Благодарю вас, доктор, - ласково сказал Филипп Филиппович, - а то мне уже надоело делать замечания.

Все равно не позволю есть, пока не заложите. 3ина, примите майонез у Шарикова.

Как это так "примите"? - расстроился Шариков. - Я сейчас заложу.

Левой рукой он заслонил тарелку от 3ины, а правой запихнул салфетку за воротничок и стал похож на клиента в парикмахерской.

Шариков длинно вздохнул и стал ловить куски осетрины в густом соусе.

Я еще водочки выпью, - заявил он вопросительно.

А не будет вам? - осведомился Борменталь - Вы последнее время слишком налегаете на водку.

Вам жалко? - осведомился Шариков и глянул исподлобья.

Глупости говорите... - вмешался суровый Филипп Филиппович, но Борменталь его перебил.

Не беспокойтесь, Филипп Филиппович. Я сам. Вы, Шариков, чепуху говорите, и возмутительнее всего то, что говорите ее безапелляционно и уверенно. Водки мне, конечно, не жаль, тем более, что она не моя, а Филиппа Филипповича. Просто - это вредно. Это раз, а второе - вы и без водки держите себя неприлично. - Борменталь указал на заклеенный буфет. - 3инушка, дайте мне, пожалуйста, еще рыбы.

Шариков тем временем потянулся к графинчику и, покосившись на Борменталя, налил рюмочку.

И другим надо предложить, - сказал Борменталь, - и так: сперва Филиппу Филипповичу, затем мне, в заключение себе.

Шариковский рот тронула едва заметная сатирическая улыбка, и он разлил водку по рюмкам.

Вот все у нас, как на параде, - заговорил он, - салфетку - туда, галстух - сюда, да "извините", да "пожалуйста", "мерси", а так, чтобы по-настоящему, - это нет! Мучаете сами себя, как при царском режиме.

А как это "по-настоящему", позвольте осведомиться.

Шариков на это ничего не ответил Филиппу Филипповичу, а поднял рюмку и произнес:

- Ну, желаю, чтобы все...

И вам также, - с некоторой иронией отозвался Борменталь.

Шариков выплеснул водку в глотку, сморщился, кусочек хлеба поднес себе к носу, понюхал, а затем проглотил, причем глаза его налились слезами.

Стаж, - вдруг отрывисто и как бы в забытьи проговорил Филипп Филиппович.

Борменталь удивленно покосился.

Виноват...

Стаж, - повторил Филипп Филиппович и горько качнул головой. - Тут уж ничего не поделаешь. Клим!

Борменталь с чрезвычайным интересом остро вгляделся в глаза Филиппа Филипповича.

Вы полагаете, Филипп Филиппович?

Нечего полагать, уверен в этом.

Неужели... - начал Борменталь и остановился, покосившись на Шарикова. Тот подозрительно нахмурился.

Spater ... - негромко сказал Филипп Филиппович.

Gut , - отозвался ассистент.

3ина внесла индейку. Борменталь налил Филиппу Филипповичу красного вина и предложил Шарикову.

Я не хочу. Я лучше водочки выпью. - Лицо его замаслилось, на лбу проступил пот, он повеселел. И Филипп Филиппович несколько подобрел после вина. Его глаза прояснились, он благосклоннее поглядывал на Шарикова, черная голова которого в салфетке сияла, как муха в сметане.

Борменталь же, подкрепившись, обнаружил склонность к деятельности.

Ну-с, что же мы с вами предпримем сегодня вечером? - осведомился он у Шарикова.

Тот, моргая глазами, ответил:

В цирк пойдем лучше всего.

Каждый день в цирк, - благодушно заметил Филипп Филиппович, - это довольно скучно, по-моему. Я бы на вашем месте хоть раз в театр сходил.

В театр я не пойду, - неприязненно ответил Шариков и перекосил рот.

Икание за столом отбивает у других аппетит, - машинально сообщил Борменталь. - Вы меня извините... Почему, собственно, вам не нравится театр?

Шариков посмотрел в пустую рюмку, как в бинокль, подумал и оттопырил губы.

Да дурака валяние... Разговаривают, разговаривают... Контрреволюция одна.

Филипп Филиппович откинулся на готическую спинку и захохотал так, что во рту у него засверкал золотой частокол. Борменталь только повертел головой.

Вы бы почитали что-нибудь, - предложил он, - а то, знаете ли...

Уж и так читаю, читаю... - ответил Шариков и вдруг хищно и быстро налил себе полстакана водки.

3ина! - тревожно закричал Филипп Филиппович. - Убирай, детка, водку. Больше уж не нужна. Что же вы читаете? - В голове у него вдруг мелькнула картина: необитаемый остров, пальма, человек в звериной шкуре и колпаке. "Надо будет Робинзона..."

Эту... как ее... переписку Энгельса с этим... как его, дьявола... с Каутским.

Борменталь остановил на полдороге вилку с куском белого мяса, а Филипп Филиппович расплескал вино. Шариков в это время изловчился и проглотил водку.

Филипп Филиппович локти положил на стол, вгляделся в Шарикова и спросил:

Позвольте узнать, что вы можете сказать по поводу прочитанного?

Шариков пожал плечами.

Да не согласен я.

С кем? С Энгельсом или с Каутским?

С обоими, - ответил Шариков.

Это замечательно, клянусь богом. "Всех, кто скажет, что другая..." А что бы вы со своей стороны могли предложить?

Да что тут предлагать... А то пишут, пишут... конгресс, немцы какие-то... Голова пухнет. Взять все да и поделить.

Так я и думал, - воскликнул Филипп Филиппович, шлепнув ладонью по скатерти, - именно так и полагал.

Вы и способ знаете? - спросил заинтересованный Борменталь.

Да какой тут способ, - становясь словоохотливее после водки, объяснил Шариков, - дело не хитрое. А то что ж: один в семи комнатах расселился, штанов у него сорок пар, а другой шляется, в сорных ящиках питание ищет.

На счет семи комнат - это вы, конечно, на меня намекаете? - горделиво прищурившись, спросил Филипп Филиппович.

Шариков съежился и промолчал.

Ну что ж, хорошо, я не против дележа. Доктор, скольким вы вчера отказали?

Тридцати девяти человекам, - тотчас ответил Борменталь.

Гм... Триста девяносто рублей. Ну, грех на трех мужчин. Дам - 3ину и Дарью Петровну - считать не станем. С вас, Шариков, сто тридцать рублей, потрудитесь внести.

Хорошенькое дело, - ответил Шариков испугавшись, - это за что такое?

3а кран и за кота, - рявкнул вдруг Филипп Филиппович, выходя из состояния иронического спокойствия.

Филипп Филиппович, - тревожно воскликнул Борменталь.

Погодите. За безобразие, которое вы учинили и благодаря которому сорван прием. Это нестерпимо. Человек, как первобытный, прыгает по всей квартире, рвет краны... Кто убил кошку у мадам Полласухер?! Кто...

Вы, Шариков, третьего дня укусили даму на лестнице, - подлетел Борменталь.

Вы стоите... - рычал Филипп Филиппович.

Да она меня по морде хлопнула, - взвизгнул Шариков, - у меня не казенная морда!

Потому что вы ее за грудь ущипнули, - закричал Борменталь, опрокинув бокал, - вы стоите...

Вы стоите на самой низшей ступени развития, - перекричал Филипп Филиппович, - вы еще только формирующееся, слабое в умственном отношении существо, все ваши поступки чисто звериные, а вы в присутствии двух людей с университетским образованием позволяете себе с развязностью совершенно невыносимой подавать советы космического масштаба и комической же глупости о том, как надо все поделить, и вы в то же время, наглотались зубного порошку!..

Третьего дня, - подтвердил Борменталь.

Ну, вот-с, - гремел Филипп Филиппович, - зарубите себе на носу, - кстати, почему вы стерли с него цинковую мазь? - что вам нужно молчать и слушать, что вам говорят. Учиться и стать хоть сколько-нибудь приемлемым членом социалистического общества. Кстати, какой негодяй снабдил вас этой книжкой?

Все у вас негодяи, - испуганно ответил Шариков, оглушенный нападением с двух сторон.

Я догадываюсь, - злобно краснея, воскликнул Филипп Филиппович.

Ну, что же. Ну, Швондер и дал. Он не негодяй. Чтоб я развивался.

Я вижу, как вы развились после Каутского, - визгливо и пожелтев, крикнул Филипп Филиппович. Тут он яростно нажал кнопку в стене. - Сегодняшний случай это показывает как нельзя лучше! 3ина!

3ина! - кричал Борменталь.

3ина! - орал испуганный Шариков.

3ина прибежала бледная.

3ина! Там в приемной... Она в приемной?

В приемной, - покорно ответил Шариков, - зеленая, как купорос.

3еленая книжка...

Ну, сейчас палить! - отчаянно воскликнул Шариков. - Она казенная, из библиотеки!!

Переписка - называется... как его?.. Энгельса с этим чертом... В печку ее!

Зина повернулась и улетела.

Я бы этого Швондера повесил бы, честное слово, на первом суку, - воскликнул Филипп Филиппович, яростно впиваясь в крыло индюшки, - сидит изумительная дрянь в доме, как нарыв. Мало того, что он пишет всякие бессмысленные пасквили в газетах...

Шариков злобно и иронически начал коситься на профессора. Филипп Филиппович в свою очередь отправил ему косой взгляд и умолк.

"Ох, ничего доброго у нас, кажется, не выйдет в квартире", - вдруг пророчески подумал Борменталь.

3ина внесла на круглом блюде рыжую с правого и румяную с левого бока бабу и кофейник.

Я не буду ее есть, - сразу угрожающе и неприязненно заявил Шариков.

Никто вас и не приглашает. Держите себя прилично. Доктор, прошу вас.

В молчании закончился обед.

Шариков вытащил из кармана смятую папиросу и задымил. Откушав кофею, Филипп Филиппович поглядел на часы, нажал на репетир, и они проиграли нежно восемь с четвертью. Филипп Филиппович откинулся по своему обыкновению на готическую спинку и потянулся к газете на столике.

Доктор, прошу вас, съездите с ним в цирк. Только, ради бога, посмотрите, в программе котов нету?

И как такую сволочь в цирк допускают, - хмуро заметил Шариков, покачивая головой.

Ну, мало ли кого туда допускают, - двусмысленно отозвался Филипп Филиппович. - Что там у них?

У Соломонского, - стал вычитывать Борменталь, - четыре каких-то... Юссемс и человек мертвой точки.

Что это за Юссемс? - подозрительно осведомился Филипп Филиппович.

Бог их знает. Впервые это слово встречаю.

Ну, тогда лучше смотрите у Никитина. Необходимо, чтобы все было ясно.

У Никитина... У Никитина... гм... слоны и предел человеческой ловкости.

Тэк-с. Что вы скажете относительно слонов, дорогой Шариков? - недоверчиво спросил Филипп Филиппович у Шарикова.

Тот обиделся.

- Что ж, я не понимаю, что ли? Кот - другое дело, а слоны - животные полезные, - ответил Шариков.

Ну-с, и отлично. Раз полезное, поезжайте поглядите на них. Ивана Арнольдовича слушаться надо. И ни в какие разговоры не пускаться в буфете. Иван Арнольдович, покорнейше прошу, пива Шарикову не предлагать.

Через десять минут Иван Арнольдович и Шариков, одетый в кепку с утиным носом и в драповое пальто с поднятым воротником, уехали в цирк. В квартире стихло. Филипп Филиппович оказался в своем кабинете. Он зажег лампу под тяжелым зеленым колпаком, отчего в громадном кабинете стало очень мирно, и начал мерять комнату. Долго и жарко светился кончик сигары бледно зеленым огнем. Руки профессор заложил в карманы брюк, и тяжкая дума терзала его ученый с взлизами лоб. Он причмокивал, напевая сквозь зубы "К берегам священным Нила..." и что-то бормотал. Наконец отложил сигару в пепельницу, подошел к шкафу, сплошь состоящему из стекла, и весь кабинет осветился тремя сильнейшими огнями с потолка. Из шкафа, с третьей стеклянной полки Филипп Филиппович вынул узкую банку и стал, нахмурившись, рассматривать ее на свет огней. В прозрачной и тяжелой жидкости плавал, не падая на дно, маленький беленький комочек, извлеченный из недр Шарикова мозга. Пожимая плечами, кривя губы и хмыкая, Филипп Филиппович пожирал его глазами, как будто в белом нетонущем комке хотел разглядеть причину удивительных событий, перевернувших вверх дном жизнь в пречистенской квартире.

Очень возможно, что высокоученый человек ее разглядел. По крайней мере, вдоволь насмотревшись на придаток мозга, он банку спрятал в шкаф, запер его на ключ, ключ положил в жилетный карман, а сам обрушился, вдавив голову в плечи и глубочайше засунув руки в карманы пиджака, в кожу дивана. Он долго палил вторую сигару, совершенно изжевав ее конец и, наконец, в полном одиночестве, зелено окрашенный, как седой Фауст, воскликнул:

Ей богу, я, кажется, решусь.

Никто ему не ответил на это. В квартире прекратились всякие звуки. В Обуховом переулке в одиннадцать часов, как известно, затихает движение. Редко-редко звучали отдаленные шаги запоздалого пешехода, они постукивали где-то за шторами и угасали. В кабинете нежно звенел под пальцами Филиппа Филипповича репетир в карманчике. Профессор нетерпеливо поджидал возвращения доктора Борменталя и Шарикова из цирка.

Из книги Размышления странника (сборник) автора

Отнять и поделить