Одним из произведений, вошедших в цикл «Темные аллеи» И. Бунина, является «Кавказ». Этот рассказ - яркий пример необыкновенного художественного дара писателя. Удивительно, как в столь небольшом по объему произведении автор смог передать внутренний мир и душевное состояние совершенно разных людей. Познать настоящее мастерство русского художественного слова можно, совершив анализ рассказа Бунина «Кавказ» или любого другого творения из этого сборника.
Повествование ведется от первого лица, но имени главного героя читатель не знает. О нем, вообще говоря, почти ничего не известно. Кем является герой Бунина? Нет ни имени, ни других сведений. Понятно лишь, что он приезжает в Москву, где встречается с женщиной, с которой собирается отправиться на Кавказ.
Является обязательным на уроке литературы анализ рассказа Бунина «Кавказ». 8 класс - этап в школьной программе, когда ученик уже должен обладать определенными навыками и владеть основными понятиями, такими как композиция, сюжет, фабула. Однако стиль этого писателя и его манера изложения сложны для восприятия ученика. Анализ рассказа Бунина «Кавказ» в 8 классе включает характеристику персонажей, определение композиции и художественных средств. Но если в произведениях других представителей русского реализма сделать это относительно просто, то проза этого писателя создает в этом смысле определенные сложности.
На первом плане в рассказах Бунина - чувства, эмоции героев, страсти, которые движут их поступками. Эта темы была некогда заимствована русским писателем в творчестве немецкого автора Томаса Манна, но позже, проработанная в необыкновенном художественном стиле, приобрела неповторимые формы. Персонаж Бунина - человек, охваченный страстью. Пребывая в страхе быть обнаруженным, он останавливается в номерах незаметных гостиниц. Его действиями руководят чувства, но он не способен нести ответственность за свои поступки.
Анализ рассказа Бунина «Кавказ» - это прежде всего характеристика всех его персонажей. О героине известно, что она бледна и взволнованна. Такой видит ее возлюбленный. Она посещает его тайно, и страх перед обманутым супругом отравляет ее счастье. Но, упоминая в разговоре мужа, она беспокоится лишь об одном - о возможной мести человека, который «ни перед чем не остановится, защищая свою честь». Только в последнем абзаце произведения становится ясен смысл этих слов, как и главная характерная черта героини, а именно эгоизм. Женщину не волнуют душевные переживания мужа, он для нее лишь препятствие ее любви и счастью.
Делая анализ рассказа Бунина «Кавказ», следует обратить внимание на пейзаж. Вначале это Москва. На столичных улицах льют холодные дожди; грязно, сумрачно и темно от черных раскрытых зонтов. Погода в Москве созвучна с внутренним состоянием героя. Он в предвкушении счастья, которое они вместе испытают вдалеке от мрачного на солнечном морском берегу. Но влюбленный опасается, что в последнюю минуту все планы расстроятся, обманутый муж узнает обо всем и не пустит ее. Рай на побережье пока слишком далек.
Морской пейзаж описан автором более богатым в художественном смысле языком. Это следует учесть, делая анализ рассказа Бунина «Кавказ». Здесь и чинаровые деревья, и цветущие кустарники, и Писатель в ярких сочных тонах передает животный и растительный мир Сочи. Герои словно оказались в раю. Они проводят вместе время, наслаждаясь видом южного пейзажа. Они счастливы, что наконец вдвоем. Единственное, что может огорчить их, - это мысль о скором возвращении в Москву.
Эти два пейзажа создают четкое противопоставление. В Москве - холод и слякоть, в Сочи - солнце и тепло. Следует делать анализ рассказа Бунина «Кавказ» по плану:
Необходимо обратить внимание также на художественный язык. Москву автор изображает сухо, не прибегая к излишним описаниям. На сочинскую картину он не жалеет красок. И особенно яркая антитеза присутствует между рассказом главного героя и последним абзацем, в котором повествование ведется уже от третьего лица.
Обманутый муж изображен сухо, вкратце: высокая фигура, офицерский картуз, узкая шинель. Таким видит его главный герой. Затем лишь местоимение «он». Ни слова о его душевных терзаниях и муках ревности. Только несколько строк о том, как он искал свою жену и, не найдя, купался в море, завтракал, пил шампанское, а потом... выстрелил себе в висок из двух револьверов. Сдержанный стиль, в котором Бунин изобразил последние минуты жизни этого человека, помогает в создании портрета. Обманутый муж - офицер. Все в жизни он совершает взвешенно и четко. И даже узнав об измене, он не предается безумию, не предпринимает попыток найти ее и расправиться. Он покончил с собой, но прежде побрился, надел чистое белье и белоснежный китель. Все это дает представление о человеке решительном и смелом, который является противоположностью главного героя.
На этой странице сайта находится литературное произведение Темные аллеи -. Кавказ автора, которого зовут Бунин Иван Алексеевич .. Кавказ в форматах RTF, TXT, FB2 и EPUB, или прочитать онлайн электронную книгу Бунин Иван Алексеевич - Темные аллеи -. Кавказ без регистрации и без СМС.
Размер архива с книгой Темные аллеи -. Кавказ = 5.05 KB
Нет сомнения в том, что цикл рассказов Ивана Бунина "Темные аллеи" создан, чтобы раскрыть разные грани такого светлого чувства, как любовь, подчеркнуть ее значимость в жизни человека, превознести. Если говорить о рассказе "Кавказ", анализ которого мы сейчас проведем, в нем Иван Алексеевич Бунин показывает силу любви, что она должна стать смыслом жизни, ее основой.
Сюжет рассказа можно пересказать очень коротко: любовный треугольник - муж, жена и любовник. Жена решает бросить мужа, уехав на Кавказ с любовником. Муж отправляется на поиски супруги, но не найдя ее ни на одном курорте, кончает с жизнью, застрелившись из револьверов.
Надо сказать, что у героини "Кавказа" очень четкое представление о том, какое место занимает любовь в ее жизни. Она считает, что лучше умереть, чем проживать дни без любимого. Однако с собой покончил ее супруг, который на диване застрелился.
Правда, делая анализ рассказа "Кавказ", надо учесть, что герой погибает раньше, и речь идет о его духовной гибели. Рассмотрим подробнее этот момент. Бунин описывает состояние природы, соотнося природный характер с состоянием души своих героев. Говоря о "темном и отвратительном вечере", автор показывает, что творится внутри всех троих героев, оказавшихся на пероне в тот момент, когда решается их судьба. Один из них - возлюбленный героини - размышлял о том, что она могла опоздать или ее не отпустил вдруг муж в последний момент, а муж-офицер уже догадался, что больше жена к нему не вернется. Когда он осознал это, смысл жизни был потерян.
Как сам автор относится к героям рассказа "Кавказ", анализ которого мы проводим? По крайней мере о супруге главной героини он высказался однозначно - его характер жесток и самолюбив. У них никогда не было настоящей любви и духовно они не были близки. Конечно, офицер мог бы убить любовника жены, а не сводить счеты с собственной жизнью, но он проявил благородство, отступив перед тем, кого полюбила его жена. Однако честь свою он решил спасти таким образом, как описано выше.
Приехав в Москву, я воровски остановился в незаметных номерах в переулке возле Арбата и жил томительно, затворником – от свидания до свидания с нею. Была она у меня за эти дни всего три раза и каждый раз входила поспешно, со словами:
– Я только на одну минуту...
Она была бледна прекрасной бледностью любящей взволнованной женщины, голос у нее срывался, и то, как она, бросив куда попало зонтик, спешила поднять вуальку и обнять меня, потрясало меня жалостью и восторгом.
– Мне кажется, – говорила она, – что он что-то подозревает, что он даже знает что-то, – может быть, прочитал какое-нибудь ваше письмо, подобрал ключ к моему столу... Я думаю, что он на все способен при его жестоком, самолюбивом характере. Раз он мне прямо сказал: "Я ни перед чем не остановлюсь, защищая свою честь, честь мужа и офицера!" Теперь он почему-то следит буквально за каждым моим шагом, и, чтобы наш план удался, я должна быть страшно осторожна. Он уже согласен отпустить меня, так внушила я ему, что умру, если не увижу юга, моря, но, ради бога, будьте терпеливы!
План наш был дерзок: уехать в одном и том же поезде на кавказское побережье и прожить там в каком-нибудь совсем диком месте три-четыре недели. Я знал это побережье, жил когда-то некоторое время возле Сочи, – молодой, одинокий, – на всю жизнь запомнил те осенние вечера среди черных кипарисов, у холодных серых волн... И она бледнела, когда я говорил: "А теперь я там буду с тобой, в горных джунглях, у тропического моря..." В осуществление нашего плана мы не верили до последней минуты – слишком великим счастьем казалось нам это.
В Москве шли холодные дожди, похоже было на то, что лето уже прошло и не вернется, было грязно, сумрачно, улицы мокро и черно блестели раскрытыми зонтами прохожих и поднятыми, дрожащими на бегу верхами извозчичьих пролеток. И был темный, отвратительный вечер, когда я ехал на вокзал, все внутри у меня замирало от тревоги и холода. По вокзалу и по платформе я пробежал бегом, надвинув на глаза шляпу и уткнув лицо в воротник пальто.
В маленьком купе первого класса, которое я заказал заранее, шумно лил дождь по крыше. Я немедля опустил оконную занавеску и, как только носильщик, обтирая мокрую руку о свой белый фартук, взял на чай и вышел, на замок запер дверь. Потом чуть приоткрыл занавеску и замер, не сводя глаз с разнообразной толпы, взад и вперед сновавшей с вещами вдоль вагона в темном свете вокзальных фонарей. Мы условились, что я приеду на вокзал как можно раньше, а она как можно позже, чтобы мне как-нибудь не столкнуться с ней и с ним на платформе. Теперь им уже пора было быть. Я смотрел все напряженнее – их все не было. Ударил второй звонок – я похолодел от страха: опоздала или он в последнюю минуту вдруг не пустил ее! Но тотчас вслед за тем был поражен его высокой фигурой, офицерским картузом, узкой шинелью и рукой в замшевой перчатке, которой он, широко шагая, держал ее под руку. Я отшатнулся от окна, упал в угол дивана. Рядом был вагон второго класса – я мысленно видел, как он хозяйственно вошел в него вместе с нею, оглянулся, – хорошо ли устроил ее носильщик, – и снял перчатку, снял картуз, целуясь с ней, крестя ее... Третий звонок оглушил меня, тронувшийся поезд поверг в оцепенение... Поезд расходился, мотаясь, качаясь, потом стал нести ровно, на всех парах... Кондуктору, который проводил ее ко мне и перенес ее вещи, я ледяной рукой сунул десятирублевую бумажку...
Войдя, она даже не поцеловала меня, только жалостно улыбнулась, садясь на диван и снимая, отцепляя от волос шляпку.
– Я совсем не могла обедать, – сказала она. – Я думала, что не выдержу эту страшную роль до конца. И ужасно хочу пить. Дай мне нарзану, – сказала она, в первый раз говоря мне "ты". – Я убеждена, что он поедет вслед за мною. Я дала ему два адреса, Геленджик и Гагры. Ну вот, он и будет дня через три-четыре в Геленджике... Но Бог с ним, лучше смерть, чем эти муки...
Утром, когда я вышел в коридор, в нем было солнечно, душно, из уборных пахло мылом, одеколоном и всем, чем пахнет людный вагон утром. За мутными от пыли и нагретыми окнами шла ровная выжженная степь, видны были пыльные широкие дороги, арбы, влекомые волами, мелькали железнодорожные будки с канареечными кругами подсолнечников и алыми мальвами в палисадниках... Дальше пошел безграничный простор нагих равнин с курганами и могильниками, нестерпимое сухое солнце, небо, подобное пыльной туче, потом призраки первых гор на горизонте...
Из Геленджика и Гагр она послала ему по открытке, написала, что еще не знает, где останется.
Потом мы спустились вдоль берега к югу.
Мы нашли место первобытное, заросшее чинаровыми лесами, цветущими кустарниками, красным деревом, магнолиями, гранатами, среди которых поднимались веерные пальмы, чернели кипарисы...
Я просыпался рано и, пока она спала, до чая, который мы пили часов в семь, шел по холмам в лесные чащи. Горячее солнце было уже сильно, чисто и радостно. В лесах лазурно светился, расходился и таял душистый туман, за дальними лесистыми вершинами сияла предвечная белизна снежных гор... Назад я проходил по знойному и пахнущему из труб горящим кизяком базару нашей деревни: там кипела торговля, было тесно от народа, от верховых лошадей и осликов, – по утрам съезжалось туда на базар множество разноплеменных горцев, – плавно ходили черкешенки в черных длинных до земли одеждах, в красных чувяках, с закутанными во что-то черное головами, с быстрыми птичьими взглядами, мелькавшими порой из этой траурной закутанности.
Потом мы уходили на берег, всегда совсем пустой, купались и лежали на солнце до самого завтрака. После завтрака – все жаренная на шкаре рыба, белое вино, орехи и фрукты – в знойном сумраке нашей хижины под черепичной крышей тянулись через сквозные ставни горячие, веселые полосы света.
Когда жар спадал и мы открывали окно, часть моря, видная из него между кипарисов, стоявших на скате под нами, имела цвет фиалки и лежала так ровно, мирно, что, казалось, никогда не будет конца этому покою, этой красоте.
На закате часто громоздились за морем удивительные облака; они пылали так великолепно, что она порой ложилась на тахту, закрывала лицо газовым шарфом и плакала: еще две, три недели – и опять Москва!
Ночи были теплы и непроглядны, в черной тьме плыли, мерцали, светили топазовым светом огненные мухи, стеклянными колокольчиками звенели древесные лягушки. Когда глаз привыкал к темноте, выступали вверху звезды и гребни гор, над деревней вырисовывались деревья, которых мы не замечали днем. И всю ночь слышался оттуда, из духана, глухой стук в барабан и горловой, заунывный, безнадежно-счастливый вопль как будто все одной и той же бесконечной песни.
Недалеко от нас, в прибрежном овраге, спускавшемся из лесу к морю, быстро прыгала по каменистому ложу мелкая, прозрачная речка. Как чудесно дробился, кипел ее блеск в тот таинственный час, когда из-за гор и лесов, точно какое-то дивное существо, пристально смотрела поздняя луна!
Иногда по ночам надвигались с гор страшные тучи, шла злобная буря, в шумной гробовой черноте лесов то и дело разверзались волшебные зеленые бездны и раскалывались в небесных высотах допотопные удары грома. Тогда в лесах просыпались и мяукали орлята, ревел барс, тявкали чекалки... Раз к нашему освещенному окну сбежалась целая стая их, - они всегда сбегаются в такие ночи к жилью, – мы открыли окно и смотрели на них сверху, а они стояли под блестящим ливнем и тявкали, просились к нам... Она радостно плакала, глядя на них.
Он искал ее в Геленджике, в Гаграх, в Сочи. На другой день по приезде в Сочи, он купался утром в море, потом брился, надел чистое белье, белоснежный китель, позавтракал в своей гостинице на террасе ресторана, выпил бутылку шампанского, пил кофе с шартрезом, не спеша выкурил сигару. Возвратясь в свой номер, он лег на диван и выстрелил себе в виски из двух револьверов.
Бунин Иван Алексеевич
Иван Бунин
Приехав в Москву, я воровски остановился в незаметных номерах в переулке возле Арбата и жил томительно, затворником - от свидания до свидания с нею. Была она у меня за эти дни всего три раза и каждый раз входила поспешно, со словами:
Я только на одну минуту...
Она была бледна прекрасной бледностью любящей, взволнованной женщины, голос у нее срывался, и то, как она, бросив куда попало зонтик, спешила поднять вуальку и обнять меня, потрясало меня жалостью и восторгом.
Мне кажется, - говорила она, - что он что-то подозревает, что он даже знает что-то, - может быть, прочитал какое-нибудь ваше письмо, подобрал ключ к моему столу... Я думаю, что он на все способен при его жестоком, самолюбивом характере. Раз он мне прямо сказал: "Я ни перед чем не остановлюсь, защищая свою честь, честь мужа и офицера!" Теперь он почему-то следит буквально за каждым моим шагом, и, чтобы наш план удался, я должна быть страшно осторожна. Он уже согласен отпустить меня, так внушила я ему, что умру, если не увижу юга, моря, но, ради бога, будьте терпеливы!
План наш был дерзок: уехать в одном и том же поезде на кавказское побережье и прожить там в каком-нибудь совсем диком месте три-четыре недели. Я знал это побережье, жил когда-то некоторое время возле Сочи, - молодой, одинокий, - на всю жизнь запомнил те осенние вечера среди черных кипарисов, у холодных серых волн... И она бледнела, когда я говорил: "А теперь я там буду с тобой, в горных джунглях, у тропического моря..." В осуществление нашего плана мы не верили до последней минуты - слишком великим счастьем казалось нам это.
В Москве шли холодные дожди, похоже было на то, что лето уже прошло и не вернется, было грязно, сумрачно, улицы мокро и черно блестели раскрытыми зонтами прохожих и поднятыми, дрожащими на бегу верхами извозчичьих пролеток. И был темный, отвратительный вечер, когда я ехал на вокзал, все внутри у меня замирало от тревоги и холода. По вокзалу и по платформе я пробежал бегом, надвинув на глаза шляпу и уткнув лицо в воротник пальто.
В маленьком купе первого класса, которое я заказал заранее, шумно лил дождь по крыше. Я немедля опустил оконную занавеску и, как только носильщик, обтирая мокрую руку о свой белый фартук, взял на чай и вышел, на замок запер дверь. Потом чуть приоткрыл занавеску и замер, не сводя глаз с разнообразной толпы, взад и вперед сновавшей с вещами вдоль вагона в темном свете вокзальных фонарей Мы условились, что я приеду на вокзал как можно раньше, а она как можно позже, чтобы мне как-нибудь не столкнуться с ней и с ним на платформе. Теперь им уже пора было быть. Я смотрел все напряженнее - их все не было. Ударил второй звонок - я похолодел от страха: опоздала или он в последнюю минуту вдруг не пустил ее! Но тотчас вслед за тем был поражен его высокой фигурой, офицерским картузом, узкой шинелью и рукой в замшевой перчатке, которой он, широко шагая, держал ее под руку. Я отшатнулся от окна, упал в угол дивана. Рядом был вагон второго класса - я мысленно видел, как он хозяйственно вошел в него вместе с нею, оглянулся, - хорошо ли устроил ее носильщик, - и снял перчатку, снял картуз, целуясь с ней, крестя ее. Третий звонок оглушил меня, тронувшийся поезд поверг в оцепенение. Поезд расходился, мотаясь, качаясь, потом стал нести ровно, на всех парах... Кондуктору, который проводил ее ко мне и перенес ее вещи, я ледяной рукой сунул десятирублевую бумажку.
Войдя, она даже не поцеловала меня, только жалостно улыбнулась, садясь на диван и снимая, отцепляя от волос шляпку.
Я совсем не могла обедать, - сказала она. - Я думала, что не выдержу эту страшную роль до конца. И ужасно хочу пить. Дай мне нарзану, - сказала она, в первый раз говоря мне ты. - Я убеждена, что он поедет вслед за мною. Я дала ему два адреса, Геленджик и Гагры. Ну вот, он и будет дня через три-четыре в Геленджике. Но бог с ним, лучше смерть, чем эти муки...
Утром, когда я вышел в коридор, в нем было солнечно, душно, из уборных пахло мылом, одеколоном и всем, чем пахнет людный вагон утром. За мутными от пыли и нагретыми окнами шла ровная выжженная степь, видны были пыльные широкие дороги, арбы, влекомые волами, мелькали железнодорожные будки с канареечными кругами подсолнечников и алыми мальвами в палисадниках... Дальше пошел безграничный простор нагих равнин с курганами и могильниками, нестерпимое сухое солнце, небо, подобное пыльной туче, потом призраки первых гор на горизонте...
Из Геленджика и Гагр она послала ему по открытке, написала, что еще не знает, где останется.
Потом мы спустились вдоль берега к югу.
Мы нашли место первобытное, заросшее чинаровыми лесами, цветущими кустарниками, красным деревом, магнолиями, гранатами, среди которых поднимались веерные пальмы, чернели кипарисы.
Я просыпался рано и, пока она спала, до чая, который мы пили часов в семь, шел по холмам в лесные чащи. Горячее солнце было уже сильно, чисто и радостно. В лесах лазурно светился, расходился и таял душистый туман, за дальними лесистыми вершинами сияла предвечная белизна снежных гор... Назад я проходил по знойному и пахнущему из труб горящим кизяком базару нашей деревни там кипела торговля, было тесно от народа, от верховых лошадей и осликов, - по утрам съезжалось туда на базар множество разноплеменных горцев, - плавно ходили черкешенки в черных, длинных до земли одеждах, в красных чувяках, с закутанными во что-то черное головами, с быстрыми взглядами, мелькавшими порой из этой траурной закутанности.
Потом мы уходили на берег моря, всегда совсем пустой, купались и лежали на солнце до самого завтрака. После завтрака - все жаренная на шкаре рыба, белое вино, орехи и фрукты - в знойном сумраке нашей хижины под черепичной крышей тянулись через сквозные ставни горячие, веселые полосы света.
Когда жар спадал и мы открывали окно, часть моря, видная из него между кипарисов, стоявших на скате под нами, имела цвет фиалки и лежала так ровно, мирно, что, казалось, никогда не будет конца этому покою, этой красоте.
На закате часто громоздились за морем удивительные облака, они пылали так великолепно, что она порой ложилась на тахту, закрывала лицо газовым шарфом и плакала, еще две, три недели - и опять Москва!
Ночи были теплы и непроглядны, в черной тьме плыли, мерцали, светили топазовым светом огненные мухи, стеклянными колокольчиками звенели древесные лягушки. Когда глаз привыкал к темноте, выступали вверху звезды и гребни гор, над деревней вырисовывались деревья, которых мы не замечали днем. И всю ночь слышался оттуда, из духана, глухой стук в барабан и горловой, заунывный, безнадежно-счастливый вопль как будто все одной и той же бесконечной песни.
Недалеко от нас, в прибрежном овраге, спускавшемся из лесу к морю, быстро прыгала по каменистому ложу мелкая, прозрачная речка. Как чудесно дробился, кипел ее блеск в тот таинственный час, когда из-за гор и лесов, точно какое-то дивное существо, пристально смотрела поздняя луна!
Иногда по ночам надвигались с гор страшные тучи, шла злобная буря, в шумной гробовой черноте лесов то и дело разверзались волшебные зеленые бездны и раскалывались в небесных высотах допотопные удары грома. Тогда в лесах просыпались и мяукали орлята, ревел барс, тявкали чекалки... Раз к нашему освещенному окну сбежалась целая стая их, - они всегда сбегаются в такие ночи к жилью, - мы открыли окно и смотрели на них сверху, а они стояли под блестящим ливнем и тявкали, просились к нам... Она радостно плакала, глядя на них.
Он искал ее в Геленджике, в Гаграх, в Сочи. На другой день по приезде в Сочи он купался утром в море, потом брился, надел чистое белье, белоснежный китель, позавтракал в своей гостинице на террасе ресторана, выпил бутылку шампанского, пил кофе с шартрезом, не спеша выкурил сигару. Возвратясь в свой номер, он лег на диван и выстрелил себе в виски из двух револьверов.
