Я, братцы мои, зря спорить не буду, кто важней в театре - актер, режиссер или, может быть, театральный плотник. Факты покажут. Факты всегда сами за себя говорят.
Дело это произошло в Саратове или Симбирске, одним словом, где-то недалеко от Туркестана. В городском театре. Играли в этом городском театре оперу. Кроме выдающейся игры артистов, был в этом театре, между прочим, монтер - Иван Кузьмич Мякишев.
На общей группе, когда весь театр в двадцать третьем году снимали на карточку, монтера этого пихнули кудато сбоку - мол, технический персонал. А в центр, на стул со спинкой, посадили тенора.
Монтер Иван Кузьмич Мякишев ничего на это не сказал, но в душе затаил некоторую грубость. Тем более что на карточку сняли его вдобавок мутно, не в фокусе.
А тут такое подошло. Сегодня, для примеру, играют "Руслан и Людмила". Музыка Глинки. Дирижер - маэстро Кацман. А без четверти минут восемь являются до этого монтера две знакомые ему барышни. Или он их раньше пригласил, или они сами подошли - неизвестно. Так являются эти две знакомые барышни, отчаянно флиртуют и вообще просят их посадить в общую залу посмотреть на спектакль. Монтер говорит:
Да ради бога, медам. Сейчас я вам пару билетов устрою. Посидите тут, у будки.
И сам, конечно, к управляющему.
Управляющий говорит:
Сегодня выходной день. Народу пропасть. Каждый стул на учете. Не могу.
Монтер говорит:
Ах так, говорит. Ну, так я играть отказываюсь. Отказываюсь, одним словом, освещать ваше производство. Играйте без меня. Посмотрим тогда, кто из нас важней и кого сбоку сымать, а кого в центр сажать.
И сам обратно в будку. Выключил по всему театру свет, замкнул на все ключи будку и сидит - флиртует со своими знакомыми девицами.
Тут произошла, конечно, форменная неразбериха. Управляющий бегает. Публика орет. Кассир визжит, пугается, как бы у него деньги в потемках не взяли. А бродяга, главный оперный тенор, привыкший всегда сыматься в центре, заявляется до дирекции и говорит своим тенором:
Я в темноте петь тенором отказываюсь. Раз, говорит, темно - я ухожу. Мне, говорит, голос себе дороже. Пущай ваш монтер поет.
Монтер говорит:
Пущай не поет. Наплевать на него. Раз он в центре сымается, то и пущай одной рукой поет, другой свет зажигает. Думает - тенор, так ему и свети все время, Теноров нынче нету!
Тут, конечно, монтер схлестнулся с тенором.
Вдруг управляющий является, говорит:
Где эти чертовы две девицы? Через них наблюдается полная гибель. Сейчас я их куда-нибудь посажу, леший их забодай!
Монтер говорит:
Вот они, чертовы девицы! Только не через их гибель, а гибель через меня. Сейчас, говорит, я свет дам. Мне энергии принципиально не жалко.
Дал он сию минуту свет.
Начинайте, - говорит.
Сажают тогда его девиц на выдающиеся места и начинают спектакль.
Теперь и разбирайтесь сами, кто важнее в этом сложном театральном механизме.
Конечно, если без горячности разбираться, то тенор тоже для театра крупная ценность. Иная опера не сможет даже без него пойти. Но и без монтера нет жизни на театральных подмостках.
Так что они оба - два представляют собой одинаковую ценность. И нечего тут задаваться: дескать, я - тенор. Нечего избегать дружеских отношений. И сымать на карточку мутно, не в фокусе!
МОНТЕРЯ, братцы мои, зря спорить не буду, кто важней в театре - актер, режиссер или, может быть, театральный плотник. Факты покажут. Факты всегда сами за себя говорят.
Дело это произошло в Саратове или Симбирске, одним словом, где-то недалеко от Туркестана. В городском театре. Играли в этом городском театре оперу. Кроме выдающейся игры артистов, был в этом театре, между прочим, монтер - Иван Кузьмич Мякишев.
На общей группе, когда весь театр в двадцать третьем году снимали на карточку, монтера этого пихнули кудато сбоку - мол, технический персонал. А в центр, на стул со спинкой, посадили тенора.
Монтер Иван Кузьмич Мякишев ничего на это не сказал, но в душе затаил некоторую грубость. Тем более что на карточку сняли его вдобавок мутно, не в фокусе.
А тут такое подошло. Сегодня, для примеру, играют "Руслан и Людмила". Музыка Глинки. Дирижер - маэстро Кацман. А без четверти минут восемь являются до этого монтера две знакомые ему барышни. Или он их раньше пригласил, или они сами подошли - неизвестно. Так являются эти две знакомые барышни, отчаянно флиртуют и вообще просят их посадить в общую залу посмотреть на спектакль. Монтер говорит:
- Да ради бога, медам. Сейчас я вам пару билетов устрою. Посидите тут, у будки.
И сам, конечно, к управляющему.
Управляющий говорит:
- Сегодня выходной день. Народу пропасть. Каждый стул на учете. Не могу.
Монтер говорит:
- Ах так, говорит. Ну, так я играть отказываюсь. Отказываюсь, одним словом, освещать ваше производство. Играйте без меня. Посмотрим тогда, кто из нас важней и кого сбоку сымать, а кого в центр сажать.
И сам обратно в будку. Выключил по всему театру свет, замкнул на все ключи будку и сидит - флиртует со своими знакомыми девицами.
Тут произошла, конечно, форменная неразбериха. Управляющий бегает. Публика орет. Кассир визжит, пугается, как бы у него деньги в потемках не взяли. А бродяга, главный оперный тенор, привыкший всегда сыматься в центре, заявляется до дирекции и говорит своим тенором:
- Я в темноте петь тенором отказываюсь. Раз, говорит, темно - я ухожу. Мне, говорит, голос себе дороже. Пущай ваш монтер поет.
Монтер говорит:
- Пущай не поет. Наплевать на него. Раз он в центре сымается, то и пущай одной рукой поет, другой свет зажигает. Думает - тенор, так ему и свети все время, Теноров нынче нету!
Тут, конечно, монтер схлестнулся с тенором.
Вдруг управляющий является, говорит:
- Где эти чертовы две девицы? Через них наблюдается полная гибель. Сейчас я их куда-нибудь посажу, леший их забодай!
Монтер говорит:
- Вот они, чертовы девицы! Только не через их гибель, а гибель через меня. Сейчас, говорит, я свет дам. Мне энергии принципиально не жалко.
Дал он сию минуту свет.
- Начинайте, - говорит.
Сажают тогда его девиц на выдающиеся места и начинают спектакль.
Теперь и разбирайтесь сами, кто важнее в этом сложном театральном механизме.
Конечно, если без горячности разбираться, то тенор тоже для театра крупная ценность. Иная опера не сможет даже без него пойти. Но и без монтера нет жизни на театральных подмостках.
Так что они оба - два представляют собой одинаковую ценность. И нечего тут задаваться: дескать, я - тенор. Нечего избегать дружеских отношений. И сымать на карточку мутно, не в фокусе!
1927
Я, братцы мои, зря спорить не буду, кто важней в театре - актёр, режиссёр или, может быть, театральный плотник. Факты покажут. Факты всегда сами за себя говорят. Дело это произошло в Саратове или Симбирске, одним словом, где-то недалеко от Туркестана. В городском театре. Играли в этом городском театре оперу. Кроме выдающейся игры артистов, был в этом театре, между прочим, монтёр - Иван Кузьмич Мякишев. На общей группе, когда весь театр в двадцать третьем году снимали на карточку, монтёра этого пихнули куда-то сбоку - мол, технический персонал. А в центр, на стул со спинкой, посадили тенора. Монтёр Иван Кузьмич Мякишев ничего на это не сказал, но в душе затаил некоторую грубость. Тем более, что на карточку сняли его вдобавок мутно, не в фокусе. А тут такое подошло. Сегодня, для примеру, играют «Руслан и Людмила». Музыка Глинки. Дирижёр - маэстро Кацман. А без четверти минут восемь являются до этого монтёра две знакомые ему барышни. Или он их раньше пригласил, или они сами подошли - неизвестно. Так являются эти две знакомые барышни, отчаянно флиртуют и вообще просят их посадить в общую залу - посмотреть на спектакль. Монтёр говорит: - Да ради бога, медам. Сейчас я вам пару билетов устрою. Посидите тут, у будки. И сам, конечно, к управляющему. Управляющий говорит: - Сегодня выходной день. Народу пропасть. Каждый стул на учёте. Не могу. Монтёр говорит: - Ах так,- говорит.- Ну, так я играть отказываюсь. Отказываюсь, одним словом, освещать ваше производство. Играйте без меня. Посмотрим тогда, кто из нас важней и кого сбоку сымать, а кого в центр сажать. И сам обратно в будку. Выключил по всему театру свет, замкнул на все ключи будку и сидит - флиртует со своими знакомыми девицами. Тут произошла, конечно, форменная неразбериха. Управлющий бегает. Публика орёт. Кассир визжит, пугается, как бы у него деньги в потёмках не взяли. А бродяга, главный оперный тенор, привыкший всегда сыматься в центре, заявляется до дирекции и говорит своим тенором: - Я в темноте петь тенором отказываюсь. Раз,- говорит,- темно - я ухожу. Мне,- говорит,- голос себе дороже. Пущай ваш монтёр поёт. Монтёр говорит: - Пущай не поёт. Наплевать на него. Раз он в центре сымается, то и пущай одной рукой поёт, другой свет зажигает. Думает - тенор, так ему и свети всё время. Теноров нынче нету! Тут, конечно, монтёр схлестнулся с тенором. Вдруг управляющий является, говорит: - Где эти чёртовы две девицы? Через них наблюдается полная гибель. Сейчас я их куда-нибудь посажу, леший их забодай! Монтёр говорит: - Вот они, чёртовы девицы! Только не через их гибель, а гибель через меня. Сейчас,- говорит,- я свет дам. Мне энергии принципиально не жалко. Дал он сию минуту свет. - Начинайте,- говорит. Сажают тогда его девиц на выдающиеся места и начинают спектакль. Теперь и разбирайтесь сами, кто важнее в этом сложном театральном механизме. Конечно, если без горячности разбираться, то тенор тоже для театра - крупная ценность. Иная опера не сможет даже без него пойти. Но и без монтёра нет жизни на театральных подмостках. Так что они оба-два представляют собой одинаковую ценность. И нечего тут задаваться: дескать, я - тенор. Нечего избегать дружеских отношений. И сымать на карточку мутно, не в фокусе!
Зощенко
Перечитывала тут рассказы Зощенко. А у него много рассказов про театр. Один мне вот совсем нравится. Прямо очень хороший театральный рассказ.
МИХАИЛ ЗОЩЕНКО
МОНТЁР
Я, братцы мои, зря спорить не буду, кто важней в театре - актёр, режиссёр или, может быть, театральный плотник. Факты покажут. Факты всегда сами за себя говорят.
Дело это произошло в Саратове или Симбирске, одним словом, где-то недалеко от Туркестана. В городском театре. Играли в этом городском театре оперу. Кроме выдающейся игры артистов, был в этом театре, между прочим, монтёр - Иван Кузьмич Мякишев.
На общей группе, когда весь театр в двадцать третьем году снимали на карточку, монтёра этого пихнули куда-то сбоку - мол, технический персонал. А в центр, на стул со спинкой, посадили тенора.
Монтёр Иван Кузьмич Мякишев ничего на это не сказал, но в душе затаил некоторую грубость. Тем более, что на карточку сняли его вдобавок мутно, не в фокусе.
А тут такое подошло. Сегодня, для примеру, играют «Руслан и Людмила». Музыка Глинки. Дирижёр - маэстро Кацман. А без четверти минут восемь являются до этого монтёра две знакомые ему барышни. Или он их раньше пригласил, или они сами подошли - неизвестно. Так являются эти две знакомые барышни, отчаянно флиртуют и вообще просят их посадить в общую залу - посмотреть на спектакль. Монтёр говорит:
- Да ради бога, медам. Сейчас я вам пару билетов устрою. Посидите тут, у будки.
И сам, конечно, к управляющему.
Управляющий говорит:
- Сегодня выходной день. Народу пропасть. Каждый стул на учёте. Не могу.
Монтёр говорит:
- Ах так,- говорит.- Ну, так я играть отказываюсь. Отказываюсь, одним словом, освещать ваше производство. Играйте без меня. Посмотрим тогда, кто из нас важней и кого сбоку сымать, а кого в центр сажать.
И сам обратно в будку. Выключил по всему театру свет, замкнул на все ключи будку и сидит - флиртует со своими знакомыми девицами.
Тут произошла, конечно, форменная неразбериха. Управлющий бегает. Публика орёт. Кассир визжит, пугается, как бы у него деньги в потёмках не взяли. А бродяга, главный оперный тенор, привыкший всегда сыматься в центре, заявляется до дирекции и говорит своим тенором:
- Я в темноте петь тенором отказываюсь. Раз,- говорит,- темно - я ухожу. Мне,- говорит,- голос себе дороже. Пущай ваш монтёр поёт.
Монтёр говорит:
- Пущай не поёт. Наплевать на него. Раз он в центре сымается, то и пущай одной рукой поёт, другой свет зажигает. Думает - тенор, так ему и свети всё время. Теноров нынче нету!
Тут, конечно, монтёр схлестнулся с тенором.
Вдруг управляющий является, говорит:
- Где эти чёртовы две девицы? Через них наблюдается полная гибель. Сейчас я их куда-нибудь посажу, леший их забодай!
Монтёр говорит:
- Вот они, чёртовы девицы! Только не через их гибель, а гибель через меня. Сейчас,- говорит,- я свет дам. Мне энергии принципиально не жалко.
Дал он сию минуту свет.
- Начинайте,- говорит.
Сажают тогда его девиц на выдающиеся места и начинают спектакль.
Теперь и разбирайтесь сами, кто важнее в этом сложном театральном механизме.
Конечно, если без горячности разбираться, то тенор тоже для театра - крупная ценность. Иная опера не сможет даже без него пойти. Но и без монтёра нет жизни на театральных подмостках.
Так что они оба-два представляют собой одинаковую ценность. И нечего тут задаваться: дескать, я - тенор. Нечего избегать дружеских отношений. И сымать на карточку мутно, не в фокусе!
