Заглавие романа "Шум и ярость" взято Фолкнером из знаменитого монолога шекспировского Макбета - монолога о бессмысленности бытия. У Шекспира дословно произнесены следующие слова: "Жизнь-это история, рассказанная идиотом, наполненная шумом и яростью и не значащая ничего" ("Макбет", акт V, сцена 5).
Читала не подготовленная и пыталась на протяжении всей книги заглянуть в отзывы, читать мнение автора о своей написанной книге. Книга была снабжена неким послесловием, совершенно не являющимся частью этой книги,так же существует цикл передач смакующих детали в главах.О фолкнеровских скачках во времени, которые особенно заметны в "Шуме и ярости", написано множество работ.Только с таким арсеналом можно понять всю прелесть шедевра мировой и американской литературы.Верный участник многочисленных списков и рейтингов – «Шум и ярость».
Литературный Прием конечно довольно таки любопытный и интересный-позволяет не просто "послушать историю", или "посмотреть историю в декорациях", а швыряет читателя в саму историю, прямо внутрь событий, ничего не объясняя и не разжёвывая. Швырнуть - а дальше сам разбирайся, что, зачем и почему.
Я с удовольствием порой пробиралась сквозь поток сознания героев (не вся книга написана таким образом, чуть больше половины), перескакивая с одного события на другое, из прошлого - в настоящее, от одного человека - к другому.
Но суть мне непонятна в итоге.Эта одна из тех книг,в которых смело можно листнуть несколько абзацев и ничего не потерять в сюжете.
Не прийти ни к какому выводу,морали,развязки...
Открытый финал романа оставил кучу вопросов и стойкое недоумение - что же там, в конце концов, происходило в этой семейке всё это время?!
1.
Бенджи
Первая часть романа повествуется от лица Бенджамина «Бенджи» Компсона, являющегося позором для семейства из-за олигофрении.
Как ни странно мне понравилась больше всего.Когда дети росли все вместе,отношение друг к другу. Если вернуться к этой главе после прочтения романа, то подсказки буквально бросаются в глаза, и чтение самой неловкой по построению главы, оказывается весьма интересным.Бенджи лишь фиксирует малюсенькие фрагменты жизни Компсонов, перескакивая с одного временного промежутка в другой и в третий, возвращаясь вновь в настоящее. Кроме того, персонаж присматривающий за Бенджи изменяется, указывая на определенные периоды времени: Ластер связан с настоящим периодом, Ти Пи с подростковым периодом, а Верш - с детством.
Но из-за импрессионистского стиля рассказа, вызванного аутизмом Бенджи, и из-за частых временных скачков мне было непонятно что была произведена кастрация Бэнджи, совершенная после того, как он набросился на девочку, на что автор ссылается в двух словах, отметив что Бенджи выходил за ворота, оставшись без присмотра. Наверное для более полного понимания данной части романа следует читать её в последнюю очередь))
2.
Наивно полагая что вторая часть будет от лица другого брата я ошиблась,но все равно была втянута в этот поток мыслей.Фолкнер полностью игнорирует любое подобие грамматики, правописания и пунктуации, вместо этого используя хаотичные наборы слов, фраз и предложений, без указаний на то где начинается одна и заканчивается другая. Этот беспорядок должен подчеркнуть депрессию Квентина и ухудшающееся состояние его разума.
Квентин, наиболее интеллигентный и страдающий ребенок семейства Компсонов, является лучшим примером повествовательной техники Фолкнера в романе,как я поняла.Но тут не разобрать ситуацию без аннотаций к роману.
Лично я думала после прочтения,что ребенок рожден действительно от Квентина.....и отсюда его страдания о добропорядочности и дальнейшее самоубийство....
3.
Эта часть книги дает более ясное представление о внутреннем укладе жизни семейства Компсонов.Третья часть рассказывается от имени Джэйсона, третьего и любимого сына Каролины.Из трех частей, рассказанных братьями, часть Джейсона наиболее прямолинейна, и отражает его бесхитростное желание добиться материального благополучия.Мне этот персонаж импонирует больше всех,не смотря на то что его нарекают отрицательным героем.Он довольно далеко заходит в шантаже Кэдди, а также, являясь единственным опекуном ее дочери.Но как ему еще выжить в этой бестолковой семейке,венцом которой является инфантильная мамаша.Апогеем я бы сказала.Она еще Бенджи переживет со своим нытьем,мытьем и жалобами.
4.
Сфокусирована на Дилси, - полноправной хозяйке чернокожего семейства прислуги.Вместе с заботой о своем внуке Ластере она заботится и о Бенджи, так как берет его в церковь, тем самым пытаясь спасти его душу. Проповедь заставляет ее плакать о семействе Компсонов, упадок которого она лицезреет.
После церкви Дилси позволяет Ластеру сесть на повозку и отвезти Бенджи на погулку. Ластер не заботится о том, что Бенджи настолько закоренел в своих привычках, что даже малейшее изменение рутины приводит его в ярость. Ластер объезжает монумент не с той стороны, от чего Бенджи охватывает сильная вспышка ярости, которую смог остановить только оказавшийся рядом Джейсон, знающий привычки своего брата. Подскочив, он ударил Ластера и развернул повозку, после чего Бенджи замолчал. Ластер оглянулся назад, чтобы взглянуть на Бенджи, и увидел что тот уронил свой цветок. Глаза Бенджи были «…снова пустыми и светлыми».
Я практически вкратце пересказала роман,чего обычно не делаю в рецензиях.Но тут пытливый ум читателя или будет гадать или искать подсказки бродя как в тумане на протяжении всего повествования.
Несмотря на все мне очень импонирует его основная сюжетная линия-увядание семейств американского Юга,его уклада,о взлёте и крахе Юга со времён вытеснения индейцев, образования общества плантаторов и присущего ему рыцарского кодекса чести и вплоть до трагедии рабства и замены прежних ценностей современными ценностями меркантильного, стяжательского Севера.
Очень нравится этот временной отрезок заключенный в повествования различных авторов.
«Жизнь - повесть, рассказанная кретином, полная шума и ярости, но лишённая смысла». Пересказывать эту повесть иначе, нежели она была рассказана первоначально, означает пытаться поведать совсем другую историю, разве что действующие в ней люди будут носить те же имена, их будут связывать те же кровные узы, они станут участниками событий, сходных со случившимися в жизни тех, первых; событий не тех же самых, но лишь в чем-то сходных, ибо что делает событие событием, как не рассказ о нем? Не может ли любой пустяк являть собой столько событий, сколько раз по-разному рассказано о нем? И что это, в конце концов, за событие, о котором никем не рассказано и о котором соответственно никому не ведомо?
Семейство Компсонов принадлежало к числу старейших и в своё время наиболее влиятельных в Джефферсоне и его округе. У Джейсона Компсона и его жены Кэролайн, в девичестве Бэском, было четверо детей: Квентин, Кэндейси (все, кроме матери, звали её Кэдди), Джейсон и Мори. Младший уродился дурачком, и когда - ему было лет пять - стало окончательно ясно, что на всю жизнь он останется бессмысленным младенцем, в отчаянной попытке обмануть судьбу ему переменили имя на Бенджамин, Бенджи.
Самым ранним ярким воспоминанием в жизни детей было то, как в день смерти бабушки (они не знали, что она умерла, и вообще слабо представляли себе, что такое смерть) их послали играть подальше от дома, на ручей. Там Квентин и Кэдди принялись брызгаться, Кэдди промочила платье и перемазала штанишки, и Джейсон грозился наябедничать родителям, а Бенджи, тогда ещё Мори, плакал оттого, что ему казалось, что Кэдди - единственному близкому ему существу - будет плохо. Когда они пришли домой, их стали спроваживать на детскую половину, поэтому они решили, что у родителей гости, и Кэдди полезла на дерево, чтобы заглянуть в гостиную, а братья и негритянские дети смотрели снизу на неё и на её замаранные штанишки.
Бенджи находился на попечении негритят, детей, а потом и внуков Дилси, бессменной служанки Компсонов, но по-настоящему любила и умела успокоить его только Кэдди. По мере того как Кэдди взрослела, постепенно из маленькой девочки превращаясь в женщину, Бенджи все чаще плакал. Ему не понравилось, к примеру, когда Кэдди стала пользоваться духами и от неё стало по-новому пахнуть. Во весь голос он заголосил и наткнувшись как-то раз на Кэдди, когда та обнималась с парнем в гамаке.
Раннее взросление сестры и её романы тревожили и Квентина. Но когда он попытался было предостеречь, вразумить её, у него это вышло весьма неубедительно. Кэдди же отвечала со спокойным твёрдым сознанием собственной правоты. Прошло немного времени, и Кэдди всерьёз сошлась с неким Долтоном Эймсом. Поняв, что беременна, она стала срочно подыскивать мужа, и тут как раз подвернулся Герберт Хед. Молодой банкир и красавец, как нельзя лучше пришедшийся ко двору миссис Компсон, у Квентина он вызвал глубокое омерзение, тем более что Квентин, учась в Гарварде, узнал историю об исключении Герберта из студенческого клуба за шулерство. Он умолял Кэдди не выходить за этого прохвоста, но та отвечала, что непременно должна выйти за кого-нибудь.
После свадьбы, узнав всю правду, Герберт отказался от Кэдди; та сбежала из дома. Миссис Компсон считала себя и семью бесповоротно опозоренными. Джейсон же младший только обозлился на Кэдди в уверенности, что она лишила его места, которое Герберт обещал ему в своём банке. Мистер Компсон, питавший склонность к глубоким раздумьям и парадоксальным умозаключениям, а также к виски, отнёсся ко всему философически - в разговорах с Квентином он повторял, что девственность не есть нечто сущее, что она как смерть - перемена, ощутимая лишь для других, и, таким образом, не что иное, как выдумка мужчин. Но Квентина это не утешало: то он думал, что лучше бы ему самому было совершить кровосмесительство, то бывал почти уверен, что он его и совершил. В его сознании, одержимом мыслями о сестре и о Долтоне Эймсе (которого он имел возможность убить, когда, обо всем узнав от Кэдди, попытался с ним поговорить и тот в ответ на угрозы спокойно протянул Квентину пистолет), образ Кэдди навязчиво сливался с сестричкой-смертью святого Франциска.
В это время как раз подходил к концу первый год Квентина в Гарвардском университете, куда его послали на деньги, вырученные от продажи гольф-клубу примыкавшего к дому Компсонов выгона. Утром второго июня 1910 г. (этим днём датируется один из четырёх «рассказов» романа) он проснулся с твёрдым намерением совершить наконец давно задуманное, побрился, надел лучший костюм и пошёл к трамвайной остановке, по пути купив два утюга. Чудаковатому негру по прозвищу Дьякон Квентин передал письмо для Шрива, своего соседа по комнате (письмо отцу он отправил заранее), а потом сел в трамвай, идущий за город, к реке. Тут с Квентином вышло небольшое приключение из-за прибившейся к нему маленькой итальянской девочки, которую он угостил булочкой: её брат обвинил Квентина в похищении, его арестовали, но быстро отпустили, и он присоединился к компании студентов - они давали показания в его пользу, - выбравшихся на автомобиле на пикник. С одним из них - самоуверенным богатым малым, красавчиком бабником - Квентин неожиданно для себя подрался, когда тот принялся рассказывать, как лихо он обходится с девчонками. Чтобы сменить испачканную кровью одежду, Квентин возвратился домой, переоделся и снова вышел. В последний раз.
Года через два после самоубийства Квентина умер мистер Компсон - умер не от виски, как ошибочно полагали миссис Компсон и Джейсон, ибо от виски не умирают - умирают от жизни. Миссис Компсон поклялась, что её внучка, Квентина, не будет знать даже имени матери, навеки опозоренного. Бенджи, когда он повзрослел - только телом, так как душою и разумом он оставался младенцем, - пришлось оскопить после нападения на проходившую мимо компсоновского дома школьницу. Джейсон поговаривал об отправке брата в сумасшедший дом, но против этого решительно возражала миссис Компсон, твердившая о необходимости нести свой крест, но при этом старавшаяся видеть и слышать Бенджи как можно реже.
В Джейсоне миссис Компсон видела единственную свою опору и отраду, говорила, что он один из её детей уродился не в Компсонов с их заражённой безумием и гибелью кровью, а в Бэскомов. Ещё в детстве Джейсон проявлял здоровую тягу к деньгам - клеил на продажу воздушных змеев. Он работал приказчиком в городской лавке, но основной статьёй дохода для него была не служба, а горячо ненавидимая - за неполученное место в банке жениха её матери - племянница.
Несмотря на запрет миссис Компсон, Кэдди как-то появилась в Джефферсоне и предложила Джейсону денег за то, чтобы он показал ей Квентину. Джейсон согласился, но обратил все в жестокое издевательство - мать видела дочь лишь одно мгновение в окне экипажа, в котором Джейсон на бешеной скорости промчался мимо неё. Позже Кэдди стала писать Квентине письма и слать деньги - двести долларов каждый месяц. Племяннице Джейсон иногда уделял какие-то крохи, остаток обналичивал и клал себе в карман, а матери своей приносил поддельные чеки, каковые та рвала в патетическом негодовании и посему пребывала в уверенности, что они с Джейсоном не берут у Кэдди ни гроша.
Вот и шестого апреля 1928 г. - к этому дню, пятнице Страстной недели, приурочен другой «рассказ» - пришли письмо и чек от Кэдди. Письмо Джейсон уничтожил, а Квентине выдал десятку. Потом он занялся повседневными своими делами - помогал спустя рукава в лавке, бегал на телеграф справиться о биржевых ценах на хлопок и дать указания маклерам - и был всецело ими поглощён, как вдруг мимо него в «форде» промчалась Квентина с парнем, в котором Джейсон признал артиста из приехавшего в тот день в город цирка. Он пустился в погоню, но снова увидел парочку, только когда та, бросив машину на обочине, углубилась в лес. В лесу Джейсон их не обнаружил и ни с чем возвратился домой.
День у него положительно не удался: биржевая игра принесла большие убытки, а ещё эта неудачная погоня... Сначала Джейсон сорвал зло на внуке Дилси, смотревшем за Бенджи, - тому очень хотелось в цирк, но денег на билет не было; на глазах Ластера Джейсон сжёг две имевшиеся у него контрамарки. За ужином наступил черёд Квентины и миссис Компсон.
На следующий день, с «рассказа» о котором и начинается роман, Бенджи исполнялось тридцать три. Как и у всех детей, у него в этот день был торт со свечами. Перед этим они с Ластером гуляли у поля для гольфа, устроенного на бывшем комлсоновском выгоне, - сюда Бенджи всегда непреодолимо тянуло, но всякий раз такие прогулки оканчивались слезами, и все из-за того, что игроки то и дело, подзывая мальчика на побегушках, кричали: «Кэдди». Вой Бенджи Ластеру надоел, и он повёл его в сад, где они спугнули Квентину и Джека, её приятеля из цирка.
С этим-то самым Джеком Квентина и сбежала в ночь с субботы на воскресенье, прихватив три тысячи долларов, которые по праву считала своими, так как знала, что Джейсон скопил их, долгие годы обворовывая её. Шериф в ответ на заявление Джейсона о побеге и ограблении заявил, что они с матерью своим обращением сами вынудили Квентину бежать, что же до пропавшей суммы, то у шерифа относительно того, что это за деньги, имелись определённые подозрения. Джейсону ничего не оставалось, кроме как самому отправиться в соседний Моттсон, где теперь выступал цирк, но там он получил только несколько оплеух и суровую отповедь хозяина труппы в том смысле, что беглецов прелюбодеев Джейсон может искать где угодно ещё, среди же его артистов таких больше нет.
Пока Джейсон безрезультатно мотался в Моттсон и обратно, чернокожая прислуга успела вернуться с пасхальной службы, и Ластер выпросил разрешения на шарабане свозить Бенджи на кладбище. Ехали они хорошо, пока на центральной площади Ластер не стал объезжать памятник солдату Конфедерации справа, тогда как с другими Бенджи всегда объезжал его с левой стороны. Бенджи отчаянно заголосил, и старая кляча чуть было не понесла, но тут, откуда ни возьмись, оказавшийся на площади Джейсон выправил положение. Бенджи замолк, ибо и идиоту по душе, когда все на своём назначенном месте.
Пересказал
Через забор, в просветы густых завитков, мне было видно, как они бьют. Идут к флажку, и я пошел забором. Ластер ищет в траве под деревом в цвету. Вытащили флажок, бьют. Вставили назад флажок, пошли на гладкое, один ударил, и другой ударил. Пошли дальше, и я пошел. Ластер подошел от дерева, и мы идем вдоль забора, они стали, и мы тоже, и я смотрю через забор, а Ластер в траве ищет.
– Подай клюшки, кэдди ! – Ударил. Пошли от нас лугом. Я держусь за забор и смотрю, как уходят.
– Опять занюнил, – говорит Ластер. – Хорош младенец, тридцать три годочка. А я еще в город таскался для тебя за тортом. Кончай вытье. Лучше помоги искать монету, а то как я на артистов пойду вечером.
Они идут по лугу, бьют нечасто. Я иду забором туда, где флажок. Его треплет среди яркой травы и деревьев.
– Пошли, – говорит Ластер. – Мы там уже искали. Они сейчас не придут больше. Идем у ручья поищем, пока прачки не подняли.
Он красный, его треплет среди луга. Подлетела птица косо, села на него. Ластер швырнул. Флажок треплет на яркой траве, на деревьях. Я держусь за забор.
– Кончай шуметь, – говорит Ластер. – Не могу же я вернуть игроков, раз ушли. Замолчи, а то мэмми не устроит тебе именин. Замолчи, а то знаешь что сделаю? Съем весь торт. И свечки съем. Все тридцать три свечки. Пошли спустимся к ручью. Надо найти эту монету. Может, из мячиков каких каких-нибудь подберем. Смотри, где они. Вон там, далеко-далеко. – Подошел к забору, показал рукой: – Видишь? Сюда не придут больше. Идем.
Мы идем забором и подходим к огороду. На заборе огородном наши тени. Моя выше, чем у Ластера. Мы лезем в пролом.
– Стой, – говорит Ластер. – Опять ты за этот гвоздь зацепился. Никак не можешь, чтоб не зацепиться.
Кэдди отцепила меня, мы пролезли. «Дядя Мори велел идти так, чтобы никто нас не видел. Давай пригнемся, – сказала Кэдди. – Пригнись, Бенджи. Вот так, понял?» Мы пригнулись, пошли через огород, цветами. Они шелестят, шуршат об нас. Земля твердая. Мы перелезли через забор, где хрюкали и дышали свиньи. «Наверно, свиньям жалко ту, что утром закололи», – сказала Кэдди. Земля твердая, в комках и ямках.
«Спрячь-ка руки в карманы, – сказала Кэдди. – Еще пальцы, отморозишь. Бенджи умный, он не хочет обморозиться на рождество».
– На дворе холод, – сказал Верш. – Незачем тебе туда.
– Что это он, – сказала мама.
– Гулять просится, – сказал Верш.
– И с богом, – сказал дядя Мори.
– Слишком холодно, – сказала мама. – Пусть лучше сидит дома. Прекрати, Бенджамин.
– Ничего с ним не случится, – сказал дядя Мори.
– Бенджамин, – сказала мама. – Будешь бякой – отошлю на кухню.
– Мэмми не велела водить его в кухню сегодня, – сказал Верш. – Она говорит, ей и так не управиться со всей этой стряпней.
– Пусть погуляет, – сказал дядя Мори. – Расстроит тебя, сляжешь еще, Кэролайн.
– Я знаю, – сказала мама. – Покарал меня господь ребенком. А за что – для меня загадка.
– Загадка, загадка, – сказал дядя Мори. – Тебе надо поддержать силы. Я тебе пуншу сделаю.
– Пунш меня только больше расстроит, – сказала мама. – Ты же знаешь.
– Пунш тебя подкрепит, – сказал дядя Мори. – Закутай его, братец, хорошенько и погуляйте немного.
Дядя Мори ушел. Верш ушел.
– Замолчи же, – сказала мама. – Оденут, и сейчас тебя отправим. Я не хочу, чтобы ты простудился.
Верш надел мне боты, пальто, мы взяли шапку и пошли. В столовой дядя Мори ставит бутылку в буфет.
– Погуляй с ним полчасика, братец, – сказал дядя Мори. – Только со двора не пускай.
Вышли во двор. Солнце холодное и яркое.
– Ты куда? – говорит Верш. – Ушлый какой – в город, что ли, собрался? – Мы идем, шуршим по листьям. Калитка холодная. – Руки-то спрячь в карманы, – говорит Верш. – Примерзнут к железу, тогда что будешь делать? Как будто в доме нельзя тебе ждать. – Он сует мои руки в карманы. Он шуршит по листьям. Я слышу запах холода. Калитка холодная.
– На вот орехов лучше. Ух ты, на дерево сиганула. Глянь-ка, Бенджи, – белка!
Руки не слышат калитки совсем, но пахнет ярким холодом.
– Лучше спрячь руки обратно в карманы.
Кэдди идет. Побежала. Сумка мотается, бьет позади.
– Здравствуй, Бенджи, – говорит Кэдди. Открыла калитку, входит, наклонилась. Кэдди пахнет листьями. – Ты встречать меня вышел, да? – говорит она. – Встречать Кэдди? Почему у него руки такие холодные, Верш?
– Я говорил ему: в карманы спрячь, – говорит Верш. – Вцепился в калитку, в железо.
– Ты встречать Кэдди вышел, да? – говорит Кэдди и трет мне руки. – Ну что? Что ты хочешь мне сказать? – От Кэдди пахнет деревьями и как когда она говорит, что вот мы и проснулись.
«Ну что ты воешь, – говорит Ластер. – От ручья их опять будет видно. На. Вот тебе дурман». Дал мне цветок. Мы пошли за забор, к сараю.
– Ну что же, что? – говорит Кэдди. – Что ты хочешь Кэдди рассказать? Они его услали из дому – да, Верш?
– Да его не удержишь, – говорит Верш. – Вопил, пока не выпустили, и прямо к воротам: смотреть на дорогу.
– Ну что? – говорит Кэдди. – Ты думал, я приду из школы и сразу будет рождество? Думал, да? А рождество послезавтра. С подарками, Бенджи, с подарками. Ну-ка, бежим домой греться. – Она берет мою руку, и мы бежим, шуршим по ярким листьям. И вверх по ступенькам, из яркого холода в темный. Дядя Мори ставит бутылку в буфет. Он позвал: «Кэдди». Кэдди сказала:
– Веди его к огню, Верш. Иди с Вершем, – сказала Кэдди. – Я сейчас.
Мы пошли к огню. Мама сказала:
– Он замерз, Верш?
– Нет, мэм, – сказал Верш.
– Сними с него пальто и боты, – сказала мама. – Сколько раз тебе велено снимать прежде боты, а потом входить.
– Да, мэм, – сказал Верш. – Стой смирно.
Снял с меня боты, расстегнул пальто. Кэдди сказала:
– Погоди, Верш. Мама, можно, Бенджи еще погуляет? Я его с собой возьму.
– Не стоит его брать, – сказал дядя Мори. – Он уже сегодня нагулялся.
– Не ходите оба никуда, – сказала мама. – Дилси говорит, что на дворе становится еще холоднее.
– Ах, мама, – сказала Кэдди.
– Пустяки, – сказал дядя Мори. – Весь день сидела в школе, надо же ей подышать свежим воздухом. Беги гуляй, Кэндейси.
– Пусть и он со мной, мама, – сказала Кэдди. – Ну пожалуйста. Иначе он ведь плакать будет.
– А зачем было при нем упоминать о гулянье? – сказала мама. – Зачем тебе надо было входить сюда? Чтобы дать ему повод опять меня терзать? Ты сегодня достаточно была на воздухе. Лучше сядь с ним здесь и поиграйте.
– Пусть погуляют, Кэролайн, – сказал дядя Мори. – Морозец им не повредит. Не забывай, что тебе надо беречь силы.
– Я знаю, – сказала мама. – Никому не понять, как страшат меня праздники. Никому. Эти хлопоты мне не по силам. Как бы я хотела быть крепче здоровьем – ради Джейсона и ради детей.
– Ты старайся не давать им волновать тебя, – сказал дядя Мори. – Ступайте-ка оба, ребятки. Только ненадолго, чтобы мама не волновалась.
– Да, сэр, – сказала Кэдди. – Идем, Бенджи. Гулять идем! – Она застегнула мне пальто, и мы пошли к дверям.
– Значит, ты ведешь малютку во двор без ботиков, – сказала мама. – Полон дом гостей, а ты хочешь его простудить.
– Я забыла, – сказала Кэдди. – Я думала, он в ботах.
Мы вернулись.
– Надо думать, что делаешь, – сказала мама. Да стой ты смирно , сказал Верш. Надел мне боты. – Вот не станет меня, и тогда придется тебе о нем заботиться. – Теперь топни , сказал Верш. – Подойди поцелуй маму, Бенджамин.
Кэдди подвела меня к маминому креслу, мама обхватила мне лицо руками и прижала к себе.
Сочинение
КВЕНТИН (англ. Quentin) - герой романа У. Фолкнера «Шум и ярость» (в других переводах «Вопль и ярость», «Звук и ярость»; 1929). Судьба героя помещена в пространство одного дня - 2 июня 1910 года. Мысли К. обращены в прошлое. Он вспоминает свою сестру Кедди, которую очень любит. Кедди соблазнил некий Дальтон Эймс. Узнав об этом, К. угрожает убить его, но Эймс сам его избивает. Ради спасения чести сестры и семьи К. пытается убедить отца, что произошло кровосмешение и виноват в этом он сам. Однако отец ему не верит. Кедди сбегает из дома, и с этого момента начинается медленное разрушение семьи Компеонов. Для К. все, что случилось с его сестрой, равнозначно крушению мира. В мир входят зло и несправедливость. Ради того чтобы послать К. учиться в Гарвардский университет, продают лужайку, на которой любит играть его слабоумный младший брат Бенджи. А самого К., повстречавшего бедную девочку-эмигрантку и купившего ей хлеб, конфеты и мороженое, забирают в полицейский участок, обвиняют в развратных действиях и заставляют платить штраф. Благородство, бескорыстие, любовь чужды и непонятны этому миру, абсурдность которого К. болезненно переживает. Во время прогулки К. в ярости разбивает часы и ломает у них стрелки, пытаясь остановить ход времени. Таким образом герой стремится вернуть мир к прежнему, светлому состоянию. Течение времени ассоциируется у героя со злом. Для К. не существует ни настоящего, ни будущего, он весь обращен в прошлое. Но сломанные часы продолжают идти, хоть и показывают неточное время, иллюстрируя беспощадную истину: время не остановить, мир не исправить.
В большинстве своем читать классику тяжело из-за ее не всегда уместного объема, витиеватых речевых оборотов и своеобразной формы. Это лес, причины шествия сквозь который не всегда очевидны. Но и здесь имеются свои исключения. «Звук и ярость», роман лауреата Нобелевской премии по литературе Уильяма Фолкнера, в их числе.
Стоит сразу сказать, что у этой истории крайне непростая для восприятия форма: повествование поделено на четыре части, каждая из которых охватывает лишь один из четырех различных дней. Вдобавок к этому, в каждый из них рассказ ведется от лица нового героя. И часть этих героев поистине нетривиальна.
Оригинальная обложка романа, 1929-ый год
«Звук и ярость», также известный в России как «Шум и ярость», повествует о нелегкой судьбе рода Компсонов, произрастающего из вязкой шотландской земли, обильно удобренной нескончаемыми потоками виски и неконтролируемой спесью. Правда, действие романа разворачивается не среди поросших густым мхом камней, а на юге Соединенных Штатов, в прославившемся любовью к рабству Миссисипи. В середине 18-го века Квентин Маклахан, лишившийся родины отец сего буйного рода, бежал из Шотландии в Америку с одним лишь «клеймором и тартановым пледом, который носил днем и которым укрывался ночью». А виной сему было его неуемное и меж тем несбыточное желание наподдать английскому королю.
Вопреки столь непритязательному началу, располагающему разве что к беспробудному пьянству, в целом дела у Компсонов сложились неплохо. К концу девятнадцатого века они владели лакомым кусочком земли, на которой им прислуживали несколько строптивых негров, и неизвестной величины накоплениями, позволявшими вести пусть и не самую вольготную, но все же довольно беззаботную жизнь. Вот только с приходом двадцатого столетия, Компсоны все-таки сорвались в пропасть, о дно которой как раз к концу Второй мировой благополучно и расшибся их последний представитель.
Нобелевскую премию Фолкнеру присудили за «значительный и с художественной точки зрения уникальный вклад в развитие современного американского романа»
Как упоминалось ранее, неординарность «Звука и ярости» кроется в его структуре и героях. Так в первой главе, разворачивающейся седьмого апреля 1928-го года, повествование ведется устами тридцатитрехлетнего Бенджи - непоколебимого символа вырождения всего рода Компсонов. Беда в том, что он, запечатленный в «возрасте Христа», страдает от неизвестного психического недуга, предположительно олигофрении. И именно этот факт накладывает на его повествование неизгладимый отпечаток.
Речь этого огромного, вечно рыдающего мужа отличает полное отсутствие живописных оборотов и вопиющее пренебрежение знаками препинания; предельно простые фразы, описывающие исключительно те события, что разворачиваются пред ним в сию секунду; и тотальное безразличие к существованию времени как такового. Из-за своей хвори (по крайней мере, на эту мысль наталкивает роман) Бенджи до конца не понимает где, а, главное, когда он существует.
«Папа пошел к двери и опять посмотрел на нас. Потом опять пришла темнота. И он стоял черный в двери, а потом дверь опять стала черная. Кэдди держала меня, и я слышал нас всех, и темноту, и то, что я чуял. А потом я видел окна, где деревья жужжали. Потом темнота начала идти в гладкие яркие формы, как она всегда идет, даже когда Кэдди говорит, что я спал». - Бенджамин Компсон
Бенджи вырван из контекста времени, его жизнь представляет собой череду мельтешащих образов, ежесекундно увлекающих его из одной действительности в другую. К примеру, Бенджи может начать абзац с описания событий прошлого утра, а в его середине, без всякой на то причины вырвать кусок из собственного детства, после чего уже на финишной прямой устремиться в годы неосознанной юности. В этой главе, пожалуй, самой сложной для восприятия, Фолкнер постоянно прыгает с места на место, хотя бы мельком охватывая все важные события, произошедшие с Компсонами в период с 1898-го по 1928-ой год включительно.
Изначально для перехода от одного временного отрезка к другому Фолкнер планировал печатать текст разным цветом, но впоследствии отдал предпочтение курсиву, в действительности мало помогающему при первом прочтении. По сути, первая глава, впрочем, как и роман в целом, - это густой водоворот из образов, нырнув в который лишь внимательный читатель сможет самостоятельно собрать прочитанное в единое целое.
Типичная халупа из Миссисипи 1930-х
Ко второй главе эксперименты утрачивают часть своей громогласности, поскольку право слова переходит к брату Бенджи - Квентину. Примитивная и лишенная всяких деталей речь сменяется приятной, в определенном смысле даже изысканной манерой изложения. Но скачки во времени хоть и сбавляют напор, сцены окончательно не покидают. Все потому, что Квентин, одержимый честью своей блудливой сестрицы Кэндейс и по ее же вине утопающий в руках нарастающего безумия, ведет рассказ накануне собственного самоубийства в июне 1910-го года.
Его мысли и желания постоянно сбиваются, ярость погребает под собой смирение, чтобы секунды спустя уступить место безразличию пред собственной, уже давно выбранной им самим, судьбой. В этой части Фолкнер по-прежнему жонглирует невзгодами Компсонов при помощи курсива. Он, подобно утомленному жизнью гробовщику с выжженной солнцем кожей, хаотично забивает гвозди в крышку необъятного гроба, сколоченного для всего семейства.
Особняк на задворках Миссисипи. В подобном и обитали Компсоны
Две оставшиеся главы тоже выдают информацию по крупицам, с той лишь разницей, что в третьем эпизоде верховодит самый здравомыслящий и меж тем самый ненавистный Фолкнеру представитель семьи Компсонов, брат Квентина и Бенджи - Джейсон. Его однобокие и не блещущие изысками речи полны посеянной еще в детстве злобы, зато они лишены хаоса и необузданной неопределенности, присущей суждениям родных братьев. Завершает же роман чертовски звучный и живописный эпизод, в котором рассказчиком выступает сам автор. Вместе с историей Джейсона они уравновешивают всю ту неразбериху, что сочится из речей Квентина и Бенджи.
«Я женщине никогда ничего не обещаю и не говорю, что думаю ей подарить. Только так с ними и можно справиться. Всегда держи их в неизвестности. Если больше нечем ее удивить, то дай ей разок в челюсть». - Джейсон Компсон
Но зачем все это читать? Ради чего вникать в речи умалишенного с самого рождения и теряющего связь с действительностью прямо по ходу повествования? А ради того, что Фолкнер превратил свой и без того увлекательный роман (полный ярких событий и колоритных личностей, большинству из которых самое место на виселице) в пышущую южным духом мозаику, выверенную и доведенную до совершенства, собирать которую приходится по крупицам. И это, пожалуй, самое интересное в нем.
Поскольку каждая глава произрастает из умов различных персонажей, Фолкнер не только позволяет взглянуть на описываемые события с иных точек зрения, он сознательно выдает детали урывками, вынуждает постоянно думать и анализировать прочитанное. Сопоставлять мелочи в зачастую тщетных попытках узреть общую картину. Этот процесс до такой степени увлекает и распаляет любопытство, что вскоре напрочь забываешь о его источнике - теплящейся в руках «тоскливой классике».
По сути, «Звук и ярость» - это многотомный классический роман о тяготах одной единственной семьи, поданный в виде молниеносного и громогласного рассказа о терпящих крушение личностях, скованных болезненными родственными узами. В нем Фолкнер сумел облечь привычную историю для людей со своеобразными предпочтениями в сложную для восприятия, но, тем не менее, общедоступную форму. Это тот самый с виду жуткий лес, сквозь который действительно стоит продраться.
