Об авторе | Роман Сенчин - постоянный автор нашего журнала, печатающийся в нем с 1997 года, кавалер ордена «Знамени». Предыдущая публикация - рассказ «Сугроб» (№ 8 за 2016 год).
Террористы захватили торговый центр в неподходящее для себя время. Через несколько минут после открытия. А может, и в подходящее - их было мало, и справиться с сотнями людей, толкущихся здесь днем, они бы вряд ли смогли, а с десятками вполне.
На третьем этаже находились кафе, предприятия быстрого питания, и в одной из подсобок, предварительно обыскав, отобрав телефоны, планшеты, заперли человек пятнадцать. Продавцов, поваров и посетителей.
Довольно долго заложники, сбившись в кучу у дальней от двери стены, сидели молча, слушали, как бьются, осыпаются стекла окон и витрин…
Сука, сам сбежал по пожарке , а меня здесь, - скулила далеко не юная, но моложавая, подтянутая особа в сером спортивном костюме и поблескивающих стразами кроссовках. - Я ему устрою, скоту, покатится у меня…
Может, розыгрыш? - спрашивал один из поваров, до сих пор не снявший нелепую голубоватую шапочку с резинкой, напоминавшую бахилу . - А?.. А?
Мужчина с пустой сумкой от ноутбука вскрикнул:
Какой розыгрыш к черту!
Какой розыгрыш? Этот когда шмальнул, с потолка куски полетели… У него боевые там. Бо -е-вы-е!
Господи-и , - сдавленно, боясь зарыдать в голос, стала плакать пожилая тетенька, полная, безвольно, как мешок, привалившаяся к стене.
Ее успокаивал тоже пожилой и полный, но более подвижный, живой, что ли, муж.
А у меня холодец варится, - жаловалась другая тетенька, суховатая, с костистым лицом. - Гости вечером… у мамы юбилей. Восемьдесят пять. Сюда вот за соусом забежала… В «Каэфси » соус сырный, мама его очень любит… И вот…
Ропот и скулеж мгновенно стихли. Стал слышен голос, выкрикивающий непонятные слова, обращенные явно к тем, кто был там, снаружи торгового центра.
Люди в подсобке старались разобрать их - всем казалось, что если разберут, поймут, то это поможет освобождению.
Ну вот чего он хочет! - не выдержав, сказал с досадой человек в дорогом, поблескивающем костюме. - По-русски не может? Кто у нас тут понимает его тарабарщину?
Нашел взглядом узкоглазого повара.
Не, не, не мой язык! - тот замотал головой. - Не мой совсем.
Поймут, кому надо, - отозвался крепкого сложения, похожий на офицера мужчина лет пятидесяти. - Теперь везде есть подразделения против терроризма. Сейчас устроят им. Время потянут, подготовятся и ликвидируют.
Эти простенькие слова вроде как успокоили людей, и они стали смелее двигаться, удобнее усаживаться. Но другой мужчина, тоже крепкий, правда, не офицерского вида, а рабочего - такой слесарь типичный - тут же разрушил только-только устанавливающуюся надежду:
Ну-ну, помним, какой ценой.
Полная тетенька снова тихо заскулила; похожий на офицера возмутился:
Ты чего панику сеешь? Ты чего хочешь вообще?
Типичный слесарь не ответил.
За дверью тихо. Некоторым стало казаться, что это все - террористы, выстрелы, загон их сюда, звон стекла - пригрезилось. Случилось минутное коллективное помутнение, и они зачем-то забежали в подсобку. Сейчас поднимутся, отряхнутся, выйдут, а там спокойная, обыкновенная жизнь.
Город был небольшой, расположенный далеко от внешних границ. Этот торговый центр - единственный, открыт недавно, и им городские власти очень гордились, сделали символом цивилизации. Может, поэтому именно его террористы решили захватить…
Есть сотовый? Остался у кого? - спросил похожий на офицера.
Люди молчали. Стало ясно - ни у кого нет, никто не сберег.
Где-то за многими поворотами коридоров зазвучали частые , острые ударчики . Поначалу люди не поняли, что это. Потом стали догадываться - такие звуки издают бегущие на каблуках по плитке.
А-а, ая-яй ! - резкий мужской крик и - щелчок, какой-то игрушечный. Но после него - страшный, раздирающий душу крик. Женский.
Еще два щелчка - и крик прекратился.
Протопали рядом с дверью, на этот раз тяжело. Пробежал кто-то в мягкой обуви.
Го-осподи !
Да что тихо! Так нас всех…
Люди прижимались друг к другу плотнее, инстинктивно стараясь друг за друга спрятаться... Не обратили внимания, как девушка в коричневом переднике с малиновой надписью «Бургер ХИТ» подползла к холодильному шкафу и стала сдергивать металлическую решетчатую панель под дверцами. Обернулись, когда панель с лязгом выскочила из одного паза.
Ты чего? - вскинулся похожий на офицера. - Услышат… Ты что делаешь, эй ?
Девушка, не отвечая, сняла панель и заглянула туда, под холодильник. Сказала тихо, но так, что услышали все:
Открылся.
Что?.. Кто открылся? - сыпанули вопросы. - Что там?
Открылся, - неуместно, возмутительно в такой обстановке радостно повторила девушка. - Портал снова открылся.
Какой портал еще? Чего ты несешь? - сказал типичный слесарь.
Этот… временной портал. Там в прошлое возвращаешься.
О господи, - вздохнула полная тетенька, - как быстро, оказывается, с ума сходят.
И другие закивали сочувствующе.
Угу, счас Халк прибежит и стену проломит, а Супермен вынесет в безопасность…
Да я не сошла, - сказала девушка по-прежнему радостно, - у меня так уже было. Правда!
Может, у кого успокоительное есть? - дрожащим голосом спросила женщина в кроссовках со стразами. - Дайте ей, еще истерики не хватало.
Полная полезла в сумку:
- Да есть… Феназепам пойдет ?
А вы на феназепаме ?
Да нет, ничего, пойдет… И мне можно таблеточку?..
Мне не надо никаких успокоительных, - сказала девушка. - Я правду говорю. Три года назад… три с небольшим… В общем, короче, меня хотел изнасиловать менеджер. Пьяный… У нас был корпоратив … он напился и полез. Я забежала сюда… Панель зачем-то была снята как раз, я туда сунулась. Ну … в общем, и оказалась на три года раньше, в школе еще.
Она замолчала. Пятнадцать пар округлившихся глаз уставились на нее.
Может, вас током ударило, и показалось…
Да у нее срыв, разве непонятно?
Нет-нет, правда, - в голосе девушки появилась обида. - Да вот, - нашла повара в шапочке, - Леш, скажи, как я от Михайлова все время шарахалась. Это менеджер этот… А на корпоратив не пришла. И он с Янкой устроил…
Повар некоторое время таращился тупо и бессмысленно, потом судорожно кивнул и хрипнул:
Ну да… - Откашлялся. - Да, что-то такое… С Михайловым ты действительно слишком… А тогда не пришла… Точно.
Потому и не пришла!
Тихо! Не ори!
Вот потому и не пришла, - повторила девушка, - что знала.
И снова глаза стали ее буравить, ждать от нее чуда. Спасения.
Погоди-погоди, - быстро заговорил похожий на офицера, - и все три года… Т ри, ты говоришь?.. Три года жила и помнила, что этот Михайлов к тебе полезет?
Ну, почти…
Как - почти?
Так, как о сне помнила, а жизнь все время показывала, что я уже в этом жила…
А зачем тогда сюда устроилась, - спросил повар в шапочке недоуменно, - если знала, что так случится?
Ну как… Нормальная работа… И я, говорю, знала так… вроде было, а вроде приснилось… Смутно, короче. Михайлова я все время боялась, хотя до последних дней не понимала точно, почему именно. И на корпоратив не стала оставаться - будто что не пускало. И утром только поняла, что правильно не осталась, когда узнала, что он с Янкой сотворил…
Хм, - усмехнулся похожий на офицера, - какой-то бред… С лушай, ты спецом нам мозги пудришь, чтоб мы другого выхода не искали?.. Ты здесь работаешь - есть отсюда выход какой-нибудь?
Он сам, не дожидаясь ответа, медленно обвел взглядом комнату. Холодильники, металлические столы… В се стены были покрыты кафелем; отверстия вентиляции такие маленькие, что в них не влезет и пятилетний. Одна дверь - через нее их сюда загнали.
Ясно, - произнес с долгим выдохом, - тупик.
Да я не вру, - сказала девушка уже без всякой радости и оживления, явно понимая, что ей не верят. - Но так было. И сейчас… - Она глянула под холодильник. - Там свечение синеватое. И оно крутится … вращается так…
Похожий на офицера осторожно, то и дело оглядываясь на дверь, в полуприседе подобрался к холодильнику.
Угу, мерцает. Датчик какой-то.
Это он, - шепотом поправила девушка, - портал. Он меня тогда этим вращением и поманил. И я туда… И … ну, и переместилась.
Ты серьезно? - вопросительно хмыкнул типичный слесарь.
Похожий на офицера выставил руку:
Погодите!.. И что - влезаешь туда… К ак это произошло, перемещение?
Ну, я говорила же - я залезла и оказалась на уроке в школе… как спала, а потом - раз! - проснулась.
И все помнила?
Ну-у …
Давай без «ну». Если ты нам тут лепишь, то ведь пойдешь как пособница. Учти!
Девушка смотрела на похожего хоть и глуповатыми, но честными глазами.
И как там, - смягчил он интонацию, - ты жила и видела, что все то же? Все три года жила второй раз?
Нет, не то что видела, что то же… Т о есть это было, как это… Как его? Когда чувствуешь, что это уже было раньше с тобой…
Дежавю ! Дежавю ! - подсказали несколько человек с таким пылом, словно именно от этого слова зависела их жизнь. Вот продемонстрируют, что знают его, дверь откроется, и их выпустят. Как в квесте .
Да-да, точно…
И что, - спросила тетенька с костистым лицом, - получится, если я туда попаду - я и лытки на холодец не ставила? И он сейчас не выкипает стоит?
Девушка дернула плечами:
Наверно… У меня, кажется, все повторялось, кроме последнего… Я не пошла на корпоратив , и Михайлов меня не тронул. А остальное, что замечала, то же было.
И плохое повторялось?
Эт значит, - поморщился парень с пустой сумкой для ноутбука, - я только-только с этой мозгодеркой разбежался, а там опять повторится?
Не надо женщин обзывать, - сказала моложавая со стразами.
Хм! Вам можно своего парня скотом, а мне - нет?
Потому что скот он. Скотина!
Мужчина и женщина замолчали, и стал слышен лепет костистой :
И я маму совсем недавно вытащила - она хоть на человека походить стала… О пять мучиться? Я не смогу… А она ведь лучше, и даже встает сама иногда… Может, встанет, выключит лытки эти неладные… Ох, ведь советовали плиту с таймером купить…
Вы говорили уже про лытки , - перебил похожий на офицера. - Так… - Он снова заглянул под холодильник.
Лытки - это что вообще такое? - спросил мужчина в деловом костюме.
Х-хо! Ты из приезжих, что ли? - удивился типичный слесарь. - Вот это место, - пошлепал себя по голени, - лыткой зовется. Не знал?
Так! - повторил похожий на офицера громче и внушительней. - Там действительно что-то мерцает. И вроде как вращается. Но перемещение - это бред, это Голливуд какой-то, «Назад в будущее».
Но ведь Голливуд от чего-то отталкивался, - заметил представительный пожилой человек, и тон у него был тоже представительный, весомый. - И не только Голливуд.
В плане?
Что-то есть в природе, что заставляет верить в возможность перемещений во времени. Есть масса примеров. Китайская лощина черного бамбука, Голосов овраг в Москве… Н едавно и ученые доказали, что оно возможно…
Так, погодите, - сказал напоминающий офицера, - лекцию послушаем в следующий раз.
Типун тебе на язык! - задыхаясь, произнесла полная тетенька.
В другой обстановке, я хотел сказать… Я вот о чем - вы утверждаете, что это возможно. Вот так взять, залезть в эту щель и исчезнуть. И оказаться в прошлом?
Теоретически да, - качнул подбородком представительный . - Конечно, машина времени - это, на мой взгляд, все-таки дело очень далекого будущего, а вот природные скачки вполне возможны… В от смотрите, нас здесь больше десятка. Мы все напуганы. Так?
Вот. Этот коллективный испуг, а испуг - состояние кратковременное в отличие от страха, - вполне мог создать такой зазор, некое нарушение времени. И сейчас оно держится на нашем испуге… М ерцает там еще?
Девушка и похожий на офицера резко глянули в отверстие, чуть не столкнувшись головами.
Мерцает… В ращается.
Ну вот. Что там может мерцать и вращаться объективно?
Может, этот… хлор… азот из шланга, - предположил кто-то сзади.
Тогда бы запах был.
Ну да, запах…
Некоторое время все молчали, придумывая каждый порознь, но одновременно, еще версию, что может синевато мерцать.
Единственный способ - проверить, - сказал представительный. - Все, касающееся настоящих открытий, сопровождалось экспериментами на себе.
Прошу, - похожий на офицера подвинулся, приглашая представительного лезть под холодильник.
Я не о себе лично говорю.
Хм! Ловко.
Да я и не войду. Узко.
Нормально. Давай! - Похожего на офицера стало пробивать бешенство; так бывает с теми, кто долго заставляет себя выглядеть сильным и рассудительным посреди хаоса и ужаса. - Лезь, говорю!
Никуда я не… Я не хочу, и уберите руки. - И представительный вдруг захныкал: - У меня жена умерла два месяца назад… Морг, похороны… Я второй раз не вынесу…
А на хрена тогда нам тут доказывать!
Типичный слесарь остановил рычание похожего на офицера успокаивающим баском:
Тишь-тишь… К уда там действительно лезть? Вон мотор в десяти сантиметрах. Не надо с ума сходить.
Но она же говорит, - плачуще сказала полная, кивнув на девушку в переднике, - что получилось. Переместилась…
И вы хотите сказать, - словно очнувшись, заговорила женщина со стразами, - что три года… на три года назад? Да?.. Эй, девушка, я вас спрашиваю.
Та была, кажется, уже не рада, что рассказала о своем путешествии.
Ну да… У меня на три… В этот раз, может, не так будет…
Мужчина с сумкой для ноутбука стукнул кулаком по полу:
Блин, и все по новой ? Я только развелся, только человеком себя снова почувствовал. Работать стал… Я роман пишу , - добавил как по секрету, - а тут снова. Мы с ней почти два года бодались, такие ее истерики перетерпел, и что… Черт! - подскочил, - ноутбук ведь… Что они там с ним сделают? Я ведь писал как раз… люблю утром в таких местах… за столиком… кофе… Страницы две на мыло переслать не успел… Я всегда - напишу кусок, и на почту свою…
Да все будет нормально, - сказал типичный слесарь. - Лежит ваш этот ноутбук с нашими телефонами в мешке. Когда кончится - вернут.
Мужчина с сумкой посмотрел на него с сомнением, зато другие облегченно зашуршали:
Кончится… О свободят… Вернут…
Понимаете, - осторожно вклинился в ее негодование представительный , - в таких случаях нельзя судить слишком строго.
Да я не слишком. Не слишком! Я просто выставлю его вон из дому - и точка. Еще и в суд подам. Это знаете как называется - оставление в опасности. За это уголовная статья...
Похожий на офицера, отойдя от своего приступа, усмехнулся:
А вы не думаете, что сейчас ваш муж…
Какой он муж! Не смешите. Колокольчик сопливый , которого я чуть за мужчину не приняла. Спасибо, эта ситуация глаза открыла.
А вы не думаете, - настойчиво продолжал похожий на офицера, - что сейчас он лежит убитый? Как та, за дверью…
Да он так сиганул - хх -а! - ни одна пуля не догонит.
Не пожалеть бы вам о вашей иронии.
Это не ирония. Это так и было. И, уверена , сидит теперь, в сети гуглит , как мы тут…
А мои сейчас как?! - вскрикнула молодая женщина в голубых джинсах, до того как-то одеревенело скорчившаяся под металлическим столом, прижав колени к подбородку. - Места ведь не могут найти…
У всех не могут.
До всех мне, знаете … Я на десять минут буквально выскочила. Специально позвонила, заказ сделала и побежала получить эту пиццу несчастную… Дети пиццу захотели с утра… Пицца-завтрак… «Пять сыров»… С какао…
Где-то немного ниже, на втором, наверное, этаже, страшно закричали на непонятном языке, а следом несколько раз ударило басовито, с оттягом .
Эсвэдэ , - сказал похожий на офицера, - или что-то типа.
А? Что? - дрожащие вопросы.
Из винтовки бьют. Может, по переговорщикам или группе захвата.
Го -осподи -и!
И вслед за этими ударами защелкало, замолотило, затрещало разнообразное оружие. Одиночными выстрелами и очередями. Там, за стенами, изгибами коридоров начался бой.
Люди в подсобке со страхом и надеждой смотрели на дверь, потом одновременно, как по неслышной команде, как будто в каком-нибудь флэшмобе , оглянулись на темную щель внизу холодильного шкафа. Потом уставились на девушку. Та поняла, зачем на нее смотрят, замотала головой:
Нет, я не полезу. Не хочу снова… О пять то же самое, а я только…
Ну, кто-то ведь должен. Ты нам показала, значит, ты должна. Отвечай за слова.
Выстрелы смолкли и крики тоже. Тишина. В подсобке стали успокаиваться.
Да это идиотство , - сказала женщина со стразами. - Как человек может исчезнуть? Ка-ак ?
Как обычно, - ответил представительный , - как исчезают тысячи людей по всему свету. И некоторые потом возвращаются в другое время.
Рен тэвэ надо поменьше смотреть.
Некоторые усмехнулись, кивнули, а костистая сказала с такой решительностью, что остальные обернулись на нее:
А я бы оказалась. Чтоб не думать об этом холодце треклятом. Как он сейчас горит. И мама на кровати задыхается… Дура я, дура набитая! Мама, прости, ты в детстве учила, что нельзя, нель-зя на включенной плите ничего оставлять. Даже на пять минут, на минуту. А я…
Людям показалось, что сейчас эта худая пожилая женщина ляжет на живот и, извиваясь, как змея, юркнет в щель. И пропадет. Они заглянут туда, а ее нет.
Так давайте, - перебил похожий на офицера. - Переместитесь, и ничего не будет.
Аха , ничего… Т ам мама в таком состоянии… я ее только-только вытащила… И опять три года мучений…
Сказка про белого бычка.
Слушайте, - осенило мужчину в деловом костюме, - а может, вы в будущее попадете. Ведь это необязательно, что на три года назад… Может, вообще во вчерашний день.
А если нет?
Мужчина вздохнул:
У меня уже встреча полчаса как идти должна. Очень важная… Главная. А я тут… Н е пришел. Со мной после этого вообще дел больше иметь не станут.
Да ладно, - попытался успокоить типичный слесарь, - эт уважительная причина - в заложниках оказался… К стати, - заметил узкоглазого повара, - а ты, кунак, не хочешь попробовать?
Чего пробовать?
Ну, залезть туда. Чик, и на улице окажешься, свободным.
Узкоглазый помотал головой:
Я лучше тут, с вами.
Да давай. Попытка - не пытка… Д авай, говорю! - в голосе типичного слесаря послышалась угроза.
Вам, может, таблетку? - перебила женщина со стразами. - Успокойтесь.
А чё он?.. Сидим, как бараны.
А что вы предлагаете?
Типичный с силой потер себя ладонями по вискам.
А-а… Е сли б знать… Тошно…
С дальнего от холодильника края сидящих послышался смешок. Жутковатый в такой обстановке. Все стали искать взглядами, кто это.
Хихикавшим оказался сосем молодой щупленький парень в хип-хоповской толстовке… З аметил, что на него обратили внимание, и оправдывающимся тоном сказал:
Все нормально… Просто… Я два раза пытался себя убить. В психане лежал после этого. Связанным на кровати. Долго. И злился, что спасли. Не орал, конечно - если орать, тебя там навсегда оставят… Н о злился сильно. Не хотел жить. Так вот, глубинно, весь не хотел… А теперь - хочу очень. И так страшно… О пять, как тогда… Рядом… И так страшно. - Парень снова захихикал и крупно затрясся, словно очень сильно замерз.
Э, действительно чувствуешь? - Типичный вгляделся в него, что-то понял и медленно, на заду, пополз к холодильнику.
Быстрые шаги по коридору.
Дверь открылась, и в подсобку вошел человек в кожаной куртке с маленьким автоматом в руке.
На мгновение людям показалось, что это освободитель. Боец группы вроде «Альфы». Некоторые заулыбались, начали приподниматься.
Человек сжал автоматик обеими руками и стал поливать их пулями.
Когда рожок опустел, быстро отстегнул его, вставил новый и добил шевелящихся . Выбежал.
На полу осталось лежать примерно пятнадцать безжизненных тел.
Сенчин Р. Дождь в Париже : фрагмент романа // Нижний Новгород. - 2017. - № 6. - С. 168-184;
Дружба народов. - 2017. - № 10. - С. 157-173; Наш современник. - 2017. - № 12. - С. 25-44.
Вещь называется «Дождь в Париже», но по содержанию она - о моём родном Кызыле, столице Тувы. Некоторые уже посмеялись над несоответствием названия и содержания… Это отчасти автобиографический текст. Несколько лет назад, осенью, я провёл в Париже четыре дня. Было два выступления на каком-то литературном мероприятии, а в остальное время я валялся в крошечном номере отеля. В голову лезли воспоминания о моём детстве, о юности, которые прошли в Кызыле. Я заставлял себя идти гулять по Парижу, но не мог. Тем более все четыре дня лил дождь, и я оправдывал свое лежание на кровати тем, что холодно и сыро…
Потом захотелось написать об этом казусе. Правда, я уехал из Кызыла в 93-м, в двадцать два года, и с тех пор бывал там эпизодически, а мой герой, у которого есть прототип, продолжает жить в Кызыле. Однажды он, немолодой человек, покупает тур в Париж, о котором мечтал с детства, едет туда и вместо того, чтобы ходить по музеям, улочкам, бульварам, о которых читал много лет, торчит в номере, выпивает и не может отделаться от прокручивания в голове своей жизни…
Аннотация:
Сенчин - не Пелевин, в год по роману не выдает; последний - "Зона затопления" - выходил в 2015-м.
Главный герой нового романа, сорокалетний Андрей Топкин, оказавшись в Париже, где рассчитывал вырваться из полосы неудач и личных потрясений, почти не выходит из номера отеля и предается рефлексии, прокручивает в памяти свою жизнь. В Париже тем временем действительно дождь - с утра до вечера. Топкин - сын советского офицера, которого в середине 70-х посылают на службу на границу с Монголией, в Туву. Там семья и оседает. Но в начале 90-х, из-за беспорядков на национальной почве, родители и сестра главного героя уезжают на историческую родину - восток Эстонии. Так же поступает и большинство одноклассников, знакомых, соседей… Андрей же остается.
В последние годы много говорят о русском мире, о его расширении. Но на самом деле русская культура, русский язык уходят не только из бывших республик СССР, но и из многих регионов России. Многие страницы романа посвящены взаимоотношениям Тувы и Российской империи, СССР и России.
Рецензии:
«Дождь в Париже» – первая крупная вещь Романа Сенчина, вышедшая после книги «Зона затопления». Это очень сенчиновский роман, в нём получает развитие всё его творчество.
Роман «Дождь в Париже» целиком мы оценим совсем скоро – пока же «Дружба народов» представила читателям лишь небольшую его часть, на основании которой тем не менее кое-какие выводы сделать можно. Хмурый реалист продолжает делиться очень точными депрессивными наблюдениями. К словам «обида» и «тоска» мы привыкли: в сенчинском Париже никакого солнца – только дождь. Его герой Андрей Топкин, оказавшись в столице Франции (о том, как, когда и почему это произошло, автор, наверное, поведает в полной версии романа), выпивает и вспоминает прошлое – родную Туву, развод с женой, новое любовное увлечение и старых друзей:А вот отрывок из романа «Дождь в Париже» показался мне несколько унылым, как и название романа. В нём заметно стремление писателя преодолеть тенденциозность «мира бесцветных, инфантильных, обреченных людей» (А. Тимофеев. Победы и поражения «нового реализма» // Вопросы литературы, 2017, № 5), которое реализуется через открытый и честный разговор о себе с собой в духе «новой искренности». Дневниковость повествования выполняет психотерапевтическую роль. С картины художественного мира писателя сползает серая хмарь. Однообразный «мир сенчиных» приоткрывает замшелые створки, начиная осторожную игру с преломлениями света и ракурса. Но сам текст по-дневниковому вязкий.
Отзывы:
Судя по этому небольшому кусочку, нас снова ждёт реалистичный роман со всеми признаками номинанта отечественных премий. Здесь вам и регионализм (действие переключается между Парижем и Кызылом), и рефлексия по девяностым, и разнообразные воспоминания героя, приправленные любовной историей. Текст звучит плотно и уверенно, Сенчин традиционно соблюдает пропорции и не скатывается в пошлость или чернуху.
А ещё в отрывке отсутствует столь модная ныне ироническая интонация, что только подогревает интерес.
Буду ждать с нетерпением и советую прочитать отрывок всем, кто хочет скоротать час-полтора наедине с ностальгической книгой в уютной атмосфере.
Роман Сенчин - один из самых ярких, умных, важных людей в современной литературе. Но и яркость его своеобразна, она глаз не слепит; и ум его слишком упрям и прям - и явно устроен не по уставам нынешних времен, когда ценится возможность всякое событие интерпретировать в бесконечном количестве вариантов.
Тем не менее, положа руку на сердце, признаю, что Роман оказался одним из самых интересных собеседников, что встречались мне в последние времена.
Отчего? Я просто отвечу: оттого, что он не пытается умничать, и говорит о том, что знает. Важное достоинство в наши странные и пошлые дни.
- Кто такой Роман Сенчин? Где родился, как учился, где служил, кто отец, кто мама, кто дети? Чем занят?
Родился я в городе Кызыле. Это на юге Сибири, республика Тува, как раз там, где находится центр Азии. Даже памятник установлен на берегу Енисея... Учился неважно, учиться, честно говоря, не любил, и после восьмого класса хотел идти в автодорожный техникум, но родители настояли на том, чтоб закончил десять классов. После получения аттестата, в 1989 году, попытался поступить в Новосибирский университет, получил двойку за грамотность в сочинении и отправился в Ленинград. Стал учиться на десятимесячных курсах при строительном ПТУ. Ходил на рок-концерты, месяц снимал комнату на Васильевском острове, но в декабре того же 89-го отправился в армию.
Призвали меня в погранвойска, в город Сортавалу в Карелии. Сначала сделали кинологом - жуткие кроссы, отжимания, подтягивания, тренировки с собаками. Надеваешь ватный комбинезон и бежишь, а на тебя спускают овчарку... Но тут появился прапорщик с предложением отправиться учиться на повара. Служить мне не хотелось, и я поехал в Петрозаводск, в поварскую школу КГБ СССР. Полгода там неплохо прожил. Практику проходили на каком-то огромном заводе, что там выпускали - так и не понял, зато увидел, как питаются одновременно несколько тысяч человек. Впечатляюще... Потом вернулся в Сортавалу, месяца два поторчал в гарнизоне (у пограничников это называется - отряд), даже занимал несколько недель должность хлебореза, но за недостачу масла и сахара, - был я дух в то время еще, и старикам отказывать в лишней пайке было трудно, - меня сослали на заставу.
На заставе я прослужил почти безвыездно, - только с ветрянкой и зубами попадал в отряд, - до дембеля. Почти полтора года. Двухэтажное здание, плац с символическим пограничным столбом, гараж, баня, гужбан (где кони, коровы и свиньи) и человек двадцать одних и тех же. Хорошо хоть жены офицеров были, какие-то человеческие чувства будили свои присутствием... Поварские знания на заставе применять приходилось нечасто: готовила в основном жена прапорщика. Я же, как и остальные, ходил в наряды, бегал по тревоге защищать границу. Но служил плохо, старшим пограннаряда меня поставили только раз, но я не выполнил приказ - отошел со своим подчиненным километра на два от заставы и стал пить с ним одеколон "Флорена". Это обнаружилось, меня погоняли в ОЗК, поугрожали прокурорским надзором и больше старшим не ставили... Как-то абсурдно было охранять границу с Финляндией в 90-м - 91-м годах... В общем, уволили меня в самом конце 91-го года. Несколько дней я прожил у приятеля в Питере, сходил на могилу Виктора Цоя, а Новый год встречал с родными в Кызыле.
Поступил в пединститут, но вскоре бросил, а летом 93-го наша семья решила переехать в Красноярский край - в Туве стало тогда совсем неуютно жить. Национальные конфликты, лозунги: "Наша земля!" Тогда много некоренных - нетувинцев - оттуда уехало... Родители у меня служащие, но вынуждены были всегда заниматься крестьянским трудом. Да и Кызыл почти наполовину состоял из избушек, и мы хоть и жили в квартире, но много времени проводили на огороде... Квартиры в Кызыле в то время ничего не стоили, нам удалось купить избушку в селе недалеко от города Минусинска. Думали, что это временное наше пристанище, но тут началась бешеная инфляция, в Минусинск ринулись люди из замерзающего Норильска, и квартиру нам купить так и не удалось.
Моя сестра работала актрисой в Минусинском театре, жила на съемных квартирах, я иногда тоже туда наезжал, тоже поработал в театре, но вахтером и рабочим сцены, учился недолго в училище культуры на кларнетиста. Часто ездил в город Абакан - он от Минусинска в двадцати километрах. Там у нас сложилась компания ребят - рок-музыканты, художники, вообще те, кто не вписался тогда еще в новые общественные отношения (некоторые и до сих пор не вписались), много, конечно, пили, зато хорошо общались. Там же, в Абакане, познакомился с поэтессой, председателем местного Союза писателей Натальей Ахпашевой. Показал ей свои рассказы, и она предложила отправить их в Литинститут: "А то сопьешься тут". Я отправил, а в июле 1996 года поехал поступать. С тех пор в основном в Москве.
Москва - город тяжелый, и я бы наверняка уехал оттуда, Литинститут бросил, как до того бросал все места, где учился, но встретил свою землячку Елизавету Емельянову, женились, теперь у нас две дочки... Вместе мы уже десять лет, правда, с перерывами. Во время этих перерывов я жил в общежитии Литинститута, и, хоть и знаю, что об этом месте писать - дурной тон, но все же действие нескольких моих вещей происходит в общаге Литинститута. Уникальное место.
- И ты с самого детства мечтал стать писателем? Когда именно это началось, не помнишь?
Мечтать - не особо мечтал, но писать начал в детстве. Сначала подражая своим любимым Стивенсону, Жюль Верну, Вальтеру Скотту. Постоянно сочинял в голове всякие приключения, совершал путешествия. О современном читать не любил - видел, что в книжках все не так, как на самом деле. Сам пытался писать то, что видел, но не получалось. Открыть настоящую литературу мне помог отец - однажды, когда мне было лет двенадцать-тринадцать, он прочитал вслух "Деньги для Марии" Распутина. И тогда я понял, что о современной жизни можно писать по правде... Году в 86-м отправил один из своих рассказов в радиопередачу "Пионерская зорька". Рассказ был о том, что пионеры вешают в школьном коридоре плакат, что-то вроде: "Все на борьбу с кличками!", - а сами, включая учительницу, называют друг друга по кличкам. Рассказ подредактировали, учительницу сделали полностью положительной и передали по радио. Даже гонорар прислали солидный - рублей двадцать пять. Но охоту еще куда-то что-то посылать этой переделкой отбили надолго.
Писал я много, в основном вместо выполнения домашних заданий - сидел тихо за столом, и родители были спокойны, думали, что делаю биологию или химию... Писал про дворовых ребят, про школу, про старушек. Были и рассказы, и огромные повести... Долго выбирал, как называть героя, когда повествование велось от первого лица, и решил назвать его своим именем. Называть "Сережа" или "Андрюша" и писать при этом "я" казалось совершенно лживым... От писанины не отвлекла даже армия. Однажды у меня под матрасом офицеры нашли тетрадку с первоначальным вариантом повести "Сутки" (она вошла потом в мою первую книжку, недавно переведена на английский), долго ругались, но в итоге тетрадку вернули, велели спрятать подальше.
Приехав домой, я долго переписывал свои полудетские вещи, но ничего не нравилось, я понял, что увязаю в этих бесплодных попытках улучшить изначально слабое, к тому же это понимание совпало с переездом. И я почти всё уничтожил, начал с чистого листа, как говорится. Начал с очень коротких рассказов-зарисовок, осенью 1995 года стал носить их по минусинским и абаканским газетам, неожиданно для меня их принимали и печатали, платили пачки двухсоток, пятисоток, которых хватало обмыть публикацию... Вот так началась моя писательская жизнь.
- Кажется, у тебя вышло пять книг. Какую считаешь самой важной для себя? Быть может, даже любимой?
Вышло четыре книги, еще две намечаются, но загадывать боюсь. Одна уже больше года "в типографии" и никак не может "лечь на станок"... Самой важной и любимой считаю, конечно, первую. Называется "Афинские ночи", вышла в 2000 году. В ней в основном рассказы и повести того времени, когда я еще не думал, что буду ходить по редакциям, и по каким именно редакциям, кто как отреагирует на то-то и то-то. То есть - писал исключительно для себя, или для всех. И заглядывая в эту книгу, иногда удивляюсь какому-нибудь отрывку: "Неужели я написал?" Две следующих - большие повести "Минус" и "Нубук" - это две первые части своего рода трилогии. Там общий герой - Роман Сенчин, - в "Минусе" он живет в родной Сибири в середине 90-х, а в "Нубуке" - по приглашению своего одноклассника, занимающегося обувным бизнесом, едет к нему в Питер, становится его помощником. Это уже конец 90-х. А третья часть - "Вперед и вверх на севших батарейках", где Сенчин успел окончить Литинститут, успел жениться и развестись, живет в Москве, пишет, получает кой-какие гонорары, это середина 2000-х. Эта повесть напечатана в журнале "Новый мир", может, станет и книгой...
В конце прошлого года вышел сборник "День без числа". Книга эта тоже мне дорога, потому что состоит из совсем небольших рассказов. В основном по две - три страницы. Рассказы сейчас неохотно издают, говорят, книжный рынок требует романов. Поэтому, считаю, мне повезло, что вышел "День без числа". В нем рассказы 1993 - 2005 годов.
- Первое поверхностное ощущение от Романа Сенчина, что литературой он занимается с неприязнью. В жизни вообще мало приятного, понимаешь из рассказов Сенчина, но если еще и писать об этом с такой мукой, то вообще беда... Короче, вопрос: ты пишешь - зачем? Как? Заставляя себя? Или, все-таки радостно порой и порой вдохновенно?
Для меня проза делится на изящную словесность, где важны не столько содержание, герои, сюжетное развитие, а сам язык (пример одной из удач такого рода прозы последнего времени - повесть "Вспять" Александра Грищенко), и на, конечно, в художественном оформлении, на - документ. Исторический, психологический, человеческий... Я пытаюсь писать о жизни ничем особенным не выдающихся, как Пушкин их называл "ничтожных", людей. Хотя каждый человек особенен и уникален. Но жизнь большинства складывается из череды дней-близнецов, которые не запоминаются, не радуют и не огорчаются, почти не отмечаются. Настоящие события - хорошие или плохие, здесь нет существенной разницы - происходят очень редко. И вот эти бесцветные, лишние дни я и беру для описания. Пишу об этом в соответствующей тональности. Отсюда, наверное, и ощущение моей неприязни к процессу писания, ощущение муки. Не могу сказать, что я хватаюсь за ручку с восторгом, правда, иногда такое бывает. Когда пишу большую вещь, конечно, частенько заставляю себя садиться за стол - в голове-то даже огромный текст может во всех подробностях сложиться за одну минуту, а потом требуется год, два, чтобы это все занести на бумагу.
Меня с детства удивляло, что люди живут свою единственную жизнь так, словно это одна из многих их жизней. Распыляют и распыляют безрадостные дни. Но кто-то и в них находит удовольствие, внушает себе, что живет нормально. Мне же, подобно Обломову, самому живущему еще бездеятельней, хотелось кричать: "И это жизнь?!" Да и до сих пор хочется. И может, чтобы зафиксировать эти свои и других людей безрадостные дни, я и занимаюсь литературой.
- Ты вообще как пишешь? Придумывая всю книгу от начала до финала, рисуя ее план, или - как Бог на душу положит?
Чаще всего вся повесть или рассказ приходят целиком. С завязкой (какой-никакой), финалом. Но в основном в процессе работы многое меняется, иногда неузнаваемо, по сравнению с первоначальным вариантом. Когда вещь большая, приходится намечать план, записывать на полях какие-то детали, эпизодических, но важных персонажей. Очень редко бывает, что пишу, как Бог на душу положит, начиная с одной фразы, эпизода, а потом приходит дальнейшее.
- Не считаешь ли, что русская литература чрезмерно заселена невротиками, ипохондриками, блаженными страдальцами? Сильных, светлых, счастливых людей у нас мучительно мало. Отчего? Все-таки, кажется мне, русские не самый несчастный народ?
Невротики и прочие - это вообще самый распространенный герой мировой литературы. Да и в жизни, наверняка, любой человек часто испытывает срывы, приступы ипохондрии, депрессию. А литературе человек в таком состоянии куда интереснее счастливого, жизнерадостного. Что же касается жизнеутверждающих произведений, где бы действовал настоящий (не анти) герой, думаю, в их появлении многое, если не все, зависит от общественного климата. В шестидесятые годы девятнадцатого века появились писатели-этнографы, которые искали нечто светлое в жизни простых людей (другое дело, что в общем-то не нашли), во время революции девятьсот пятого-седьмого годов даже такой мрачный писатель как Леонид Андреев написал, пожалуй, самые свои если не светлые, то жизне-, правдоутверждающие вещи - "Марсельеза", "Губернатор", "Так было", "Из рассказа, который никогда не будет окончен", "К звездам", "Савва"... Был подъем жизнеутверждающей литературы и в двадцатые годы, в шестидесятые.
Из головы сильного, светлого, счастливого человека выдумать невозможно, он должен хотя бы почувствоваться в природе. Недаром когда почувствовалось, что в общество вот-вот вольется новое, живое, деятельное поколение, появилось, кроме прочего, такое произведение, как "Ура!" Сергея Шаргунова (2002 год) - манифест этого поколения. Но поколение это, видимо, растворилось в офисах и корпорациях, пристроилось на подхвате у матерых дядь-политиков, бизнесменов. По крайней мере, всплеск начала нулевых сегодня практически сошел на нет. Вновь стала мрачнеть и литература.
А что касается русского народа - он столько испытал за последний век (не беру предшествующие), что, уверен, писателям нужно относиться к тому, что они пишут, ответственней. Очень коробят псевдоисторические, а то и юмористические произведения о гражданской, Великой Отечественной войнах, о стройках социализма, о колхозах, перестройке. О серьезном хочется читать серьезные вещи. А кто будет герой - невротик или светлая личность - это уже частность.
- А вот такой странный вопрос: ты когда-нибудь смеялся взахлеб над какой-нибудь книгой? Тебя когда-нибудь радовала литература до некоего душевного светлого просветления? Не помнишь таких текстов?
Никогда не любил текстов, написанных лишь для того, чтоб посмешить. Смеялся над рассказами Зощенко, над "Золотым теленком", над ранними рассказами Чехова. Но после этого становилось тоскливо, даже страшно: особенно отчетливо виделась глубинная неправильность жизни... Душевное просветление иногда происходит, но его трудно назвать именно светлым и радостным. Просто обнаруживаешь в книге то, что сам замечал, старался разглядеть, и вдруг это - в книге, и видится так, как в оптическом прицеле - не увеличенно, но четче, чем виделось мне. Таких вещей очень много, перечислять названия не имеет смысла - почти все значительные произведения литературы. Рад, что испытываю просветления от некоторых текстов моих ровесников - Ильи Кочергина, Антона Тихолоза, Ирины Мамаевой, Анны Козловой, Дениса Гуцко, Дмитрия Новикова, Михаила Титова...
- Леонид Андреев действительно самая важная фигура для писателя Сенчина? Вообще, у меня есть ощущение, что русский экзистенциализм начала века для тебя и более важен, чем прославленные европейские экзистенциалисты пришедшие позже: Сартр, Камю. Или я ошибаюсь?
По-моему, вся настоящая литература экзистенциальна. Просто французы - Сартр, Камю - это оформили в некое направление и, оформив, перестали писать настоящую прозу, стали теоретиками. К слову сказать, жена Сартра Симона де Бовуар, не особо теоретизируя, написала несколько великих романов...
"Смерть Ивана Ильича" Толстого, например, для меня вершина того, что можно назвать экзистенциализмом.
Чехов. Если вдуматься в то, что написано у Чехова, то жить не захочется - не имеет смысла. Недаром его так не любят нынешние молодые писатели. Они хотят действовать, а Чехов показывает бессмысленность любых действий, начиная с поедания обеда и заканчивая преобразованием мира...
А Леонид Андреев - он, по-моему, ярче всех остальных писателей показал то, что происходило в русской жизни на стыке девятнадцатого и двадцатого веков. И потому он был так популярен именно в то время, но был отторгнут обществом уже в конце 1900-х. Я вижу в произведениях Андреева 1898 - 1908 годов много схожего с тем, что произошло через столетие, вплоть до года, чувствую близость своего сознания с сознанием его героев. Но после 1908-го эта страшная актуальность Андреева гаснет, появляется много ложного, надуманного, явно слабого. По замыслу грандиозный роман "Сашка Жегулев" тоже не получился, пьесы стали небрежными, схематичными. Ну и так далее... А, повторю, Андреев первого десятилетия своего писательского пути - это пророк. Но в итоге его, как и положено, закидали камнями. Может, и заслуженно.
- На кого ориентируешься в современной литературе? Есть столпы? Вообще жива ли классическая русская литература?
Мне кажется, в нашей литературе уже произошла по-настоящему коренная перемена. Прежде всего - языковая. Нечто схожее с тем, что было, когда еще писал Державин, но уже был Пушкин. Может, даже двадцатые годы прошлого века не принесли в литературу таких изменений, как нынешние. Перед тем все-таки был период экспериментов - Серебряный век - у нас же его подменил постмодернизм, насквозь пропитанный соцреализмом. А "советский" и "антисоветский", как говорил Довлатов, одно и то же... В последние буквально три-пять лет литература, как и вообще общество, стала другой. Совершенно. Кто-то пытается писать, жить, разговаривать, как прежде, но это уже не воспринимается, это уже какой-то нелепый архаизм. Поэтому именно в современной литературе ориентироваться сегодня не на кого, столпов нет. Сохранять какие-то традиции бессмысленно, подражать кому-то - невозможно. Единственный выход - это писать по возможности честнее, искреннее, на том языке, на котором люди сегодня говорят.
Кстати, писатели, как я заметил, именно в смысле языка люди очень косные. Они пользуются тем языком, теми приемами, которые были современны когда-то, но практически не допускают обновления в своей писательской лаборатории. Так отсекаются целые поколения - у Некрасова в очерке из "Петербургского сборника" есть персонаж, который потрясает своими книгами, написанными в стиле Державина, и проклинает новые времена. То же происходило и позже. То же, по существу, происходит и сейчас... Я и на себе чувствую эту перемену. Я пишу на языке 1990-х, а например, Сергей Минаев - на языке 2000-х. И даже выучи я английский язык, все эти новые термины, писать так я уже не смогу.
А насчет того, жива ли классическая русская литература... Классическая русская литература была когда-то, во времена Гончарова, Толстого, Тургенева. Затем история пристегивала к ней отдельные имена - Чехова, Горького, Булгакова, Шолохова, Солженицына, Шукшина, Распутина. Кого пристегнет дальше - гадать бесполезно. Литература - это живой процесс, и тот именно классический слог русской литературы преодолел еще Толстой в "Воскресенье" и "Крейцеровой сонате". И русская литература советского периода (1930-е - 1980-е) почти не дала больших писателей потому, что в это время старались писать классически. А оказался востребован Довлатов.
- Что ждешь от литературы в новом году? И от кого именно?
С одной стороны, жду новых текстов от Дмитрия Новикова, Ильи Кочергина, Дениса Гуцко, Ирины Мамаевой, от Сергея Шаргунова, Аркадия Бабченко. Хотя и с опасением, что разочаруюсь. Они начали с таких именно пронзительных рассказов и повестей, что повторить это будет очень сложно. Вообще, люди, начинающие писать и публиковаться регулярно, становясь частью литературного мира, очень быстро офилологичеваются, превращаются именно в писателей - со своим стилем, с сюжетностью, часто надуманной, с психологичностью, часто ложно усложненной. Узнают про метафоры и тому подобные термины. И потому, читая многих писателей старшего поколения, умом понимаешь, что, да, это написано хорошо, мастерски, а чувства остаются незатронутыми...
Поэтому жду появления новых людей, - и неважно, сколько именно им будет лет, - которые пусть неуклюже, коряво, в смысле словесности, расскажут о себе, о том, что увидели на этой земле, что узнали, до чего додумались. В общем, жду новых человеческих документов. А в то, что в ближайшее время будет написан настоящий роман, нечто эпическое (и к тому же по-настоящему талантливое), мне не верится.
- Кого из живых классиков уважаешь? С кем знаком? С кем хотел бы пообщаться из классиков?
Чуть выше я занес в живые классики Солженицына и Распутина. Уважаю их, но, к сожалению, лишь за давние вещи. Знаком со многими хорошими писателями. Перечислять не буду... Общение, и это, по-моему, правильно, чаще всего выражается в разговорах о рыбалке, о еде, о женщинах, о выпивке. Иногда разговор перескакивает на литературу, и ни к чему хорошему это не приводит. У каждого свой взгляд, свои убеждения, вкусы... Хотя поэты любят спорить, даже дерутся иногда, ненавидят друг друга на протяжении многих лет. Прозаики как-то поспокойнее.
- Вообще твои книги должны что - радовать, огорчать, заставлять думать?
Я родом из Азии, поэтому, видимо, пою о том, что вижу. Стараюсь не врать. Воображение, конечно, хорошая вещь, но если бы оно была у меня развито, я бы писал фантастику - фантастика сейчас востребована во много раз больше, чем реализм. К сожалению, вижу я в основном то, что вряд ли кого-то обрадует... Свой долг - если мои вещи публикуются, то о долге говорить уместно - вижу в том, чтобы описать происходящее на том отрезке, пока живу здесь. Получается, конечно, в определенной степени субъективно, но не могу сказать, что я что-то значительно очернил или сгладил. Меня и ругают за то, что передаю действительность один в один. Требуют правды художественно, а не только жизненной... А нужна ли моя писанина, понадобится ли в будущем - уверен, меня не должно заботить. Хотя заботит, но я с этим борюсь - когда думаешь: нужно - не нужно, кто как воспримет, ничего хорошего не получится.
- Вообще литература - это всерьез? Смертельно?
Я пишу давно, и не представляю, что перестану этим заниматься. У меня и сознание, восприятие происходящего (может, к сожалению) как у человека записывающего. Нечто даже тригоринское в себе чувствую. Уверен, что тот, кто решил писать, а тем более показавший написанное другим, должен относиться к этому всерьез, должен чувствовать ответственность. Сомневаться в том, что написал. Вообще, быть публичным писателем, по-моему, это стыдно. Нужно, чтобы было стыдно идти в редакцию, давать рукопись. Но если человека этот стыд не останавливает предать написанное огласке, значит, он видит действительную важность того, что написал.
К сожалению, для многих, в том числе и для меня, писательство становится профессией, способом заработать... У меня довольно много вещей, где главный герой - писатель. Кто-то считает, что Сенчину просто уже не о чем писать, но в этих вещах я пытаюсь разобраться, кто такой нынешний писатель, чувствует ли он свою значимость, или просто занял свою ячейку в социуме и более-менее уютно в ней пребывает.
- Какие газеты, журналы, сайты читаешь и почитываешь? И с каким чувством?
Слежу за литературными журналами. "Новый мир", "Знамя", "Дружба народов", "Наш современник", "Сибирские огни"... Их довольно много. Газеты, какие попадают в руки, просматриваю. С Интернетом общаюсь мало. В целом от средств массовой информации, хотя сам работаю в газете, стараюсь держаться подальше. В информационном потоке можно легко утонуть.
- А с каким чувством смотришь ОРТ и РТР?
В Америке, говорят, на человеке, много времени проводящем у телевизора, ставят крест. Считается, что он уже ни на что неспособен. Наверное, это правильно. Но смотрю телевизор много, и в основном всякие дурацкие и явно вредные для психики передачи. Вроде "Дом-2", "Наша Раша". Много смотрю спортивных трансляций, хотя и с раздражением. И недавний скандал с трансляцией чемпионата по футболу очень показателен - сотни тысяч людей возроптали, что их лишают возможности включать шестую кнопку и смотреть футбол. И в итоге их этого не лишили. Вообще, формула "хлеба и зрелищ" - пожалуй, самый действенный способ держать народ в повиновении.
А что касается ОРТ и РТР - если ты имеешь ввиду их информационную политику, то это нормальные рупоры правящего режима. Да и вообще, мне удивительно, что еще существует Рен-ТВ, что-то появляется на ТВЦ. В какой-то момент, года два-три назад, Россия превратилась в нефте-газовую корпорацию, она стала жить по корпоративным законам, проводить соответствующую информационную политику. Отдельные недостатки критиковать можно, но если затронуть всерьез - поплатишься... Поэтому к тому, что происходит на телевидении, я отношусь спокойно. Иначе и быть не может в нынешних условиях. Тем, кто хочет знать, что происходит в стране (не в государстве, государства как такового нет) под названием "Россия", советую слушать радио "Эхо Москвы", принадлежащее, кстати "Газпрому". Правда, "Эхо Москвы" по России поймать труднее, чем двадцать пять лет назад "вражеские голоса".
- Надо ли политикам слушать писателей? Памятую о том, сколько бреда они произнесли и написали за последние 20 лет?
Диалог политика и писателя - это, считаю, абсурд. Совершенно разные вселенные. Писатель может быть анархистом, коммунистом (настоящим, отвергающим разные "развитые социализмы"), яростным пропагандистом первобытно-общинных отношений, но писатель, служащий государству, даже считающий себя гражданином определенного государства, - по-моему, невозможен. Точнее, такого человека надо как-то иначе называть... Многие даже великие писатели были у государства на службе, многие принимали активное участие в строительстве государства, в защите того или иного режима, но в итоге им или отрубали голову, или расстреливали, или они сами стрелялись... Писатель может увлечься порывом народа, пусть даже кровавым, встать рядом с беспощадным вождем (вождем!), но это действительно лишь порыв. В 1918-1920 годах почти все писатели, оставшиеся в России, искренне славили революцию, а потом так же дружно стали или контрой, или попутчиками, внутренними эмигрантами. Единицы пошли работать на государство...
То же произошло и двадцать лет назад - началась революция, и писатели в нее активно включились. Отсюда и масса того, что мы сегодня воспринимаем как бред, отсюда и членство в президентских советах, депутатства и прочее, чем писатели заниматься не должны, попросту не приспособлены к этому. Дело писателя - заявить о своей позиции - "Не могу молчать!", "Мы живем, под собою не чуя страны", или "Двенадцать", или "Небесного барабанщика", или "Наука ненависти"... А политикам слушать писателей не надо ни в коем случае. Если слушать писателей, все развалится, обрушится, и останется голый человек на голой земле.
- В чем главная проблема современных молодых писателей? Писать некогда? Писать не о чем? Денег не платят?
Настоящий бум молодых писателей, начавшийся лет семь назад, продолжается. Очень много новых, по-настоящему ярких имен, много произведений, которые, уверен, останутся в истории литературы. Но много текстов - в основе непроходных, - но написанных небрежно, как-то по-быстрому. Об этом Ольга Славникова, координатор премии "Дебют", постоянно в своих интервью говорит. И это большой недостаток многих молодых писателей. Дело здесь не в таланте, а в умении сесть и работать. Все-таки литература – это, прежде всего, слово. Если у произведения будет великая идея, а написано оно окажется первыми попавшимися словами, то никакая идея не спасет... Молодым писателям есть, о чем писать, но нет культуры письма, нет багажа прочитанных книг. Но, может, в итоге это даст нам нечто небывалое, даже гениальное.
А насчет денег... У меня впечатление, что подавляющее большинство молодых людей начинают писать не из желания заработать. Некоторые, знаю, готовы заплатить сами, чтобы их тексты стали известны читателям. Считают, что это очень важно.
- Кем бы ты был, если б не писателем?
Я уже говорил, что вижу мир, как человек пишущий. С тех пор, как начал писать, был и школьником, и учащимся, и военнообязанным, и студентом, и формовщиком, и учителем, и вахтером, и дворником, и еще много кем. Но при этом основным делом было писать. Даже если о моей писанине никто не знал, кроме меня... Конечно, хотелось бы испробовать в жизни многое, много кем поработать, но ради того, чтоб обогатиться как писатель.
- Будущая жизнь - только литература? Что-то иное представляешь в своей судьбе?
С тех пор, как поступил в Литературный институт, то есть уже больше десяти лет, я нахожусь в литературной среде. В основном общаюсь с писателями, журналистами, редакторами. Это, конечно, во многом обедняет. Как уже сказал, хотел бы узнать и испытать многое, но и я человек нелегкий на подъем, опасающийся изменений в жизни. Да и вообще - мы, кажется, приближаемся к цивилизованному миру в том, что человек, выбрав дело в жизни, должен обладать огромной смелостью и решительностью сменить профессию, род занятий, уклад своей жизни. Еще десятилетие назад люди были активнее, смелее в этом плане, и в целом страна находилась в другом состоянии - все искали просвет, выход, новую профессию, а сегодня просвета нет. Уцепился за что-то и держись, пока хватит сил, или пока не спихнули.
- Политические взгляды есть у тебя? Что Россию ждет, скажи мне как писатель писателю?
Политические взгляды у меня традиционны для писателя - мне все время не нравится то, что есть. Когда я был школьником, не нравилось при социализме, потом не нравилась поздняя перестройка, и ГКЧП не нравилось. И так далее. Но то, что началось в конце 2004 года - это уже нечто запредельное. Мы стали жить, как я уже говорил, внутри огромной корпорации. Штат ее безмерно раздут (старики, калеки, балалаечники), идут сокращения, происходит промывка мозгов, усмирение целых городов; увольняют тех, кто выступает против того, чтобы так все происходило...
Да, процветают отдельные даже не регионы, не населенные пункты, а части их. Этакие корпоративные оазисы. Я в нескольких бывал - конечно, можно подумать, что жизнь налаживается. А если ты еще и гость, то получаешь такие удобства и блага, что готов написать все, что угодно, чтобы еще это повторилось. Но тут же, рядом с оазисом, существует и другой, вымирающий, мир... Я попытался рассказать об этом в небольшой повести "Регион деятельности", напечатанной в журнале "Континент", №125, 2005 год. Там описан небольшой северный город, где есть нищее бюджетное население - от главы администрации до воспитательницы в детском саду, и есть работники "Обьгаза" (название вымышленное), у которых свой Дворец культуры, свои детские сады, стадион. То есть, свой мир... Разные ведомственные учреждения были и в советское время, но так явно, как в последние годы, это все-таки не проявлялось.
Но эти оазисы недолговечны: от многих людей, приближенных к "трубе" я слышал, что примерно через двадцать лет "легкая нефть" - то есть та, которую легко добыть, закончится, а добывать "тяжелую" нам нечем, ничего в этом направлении не строится, не производится. И вообще, как можно заметить, развивается только сфера услуг, да и то принадлежащая в основном не России. А Россия строит новые и новые трубы, перевыполняет планы по добыче всевозможных полезных ископаемых... Я не экономист, но уверен, лет через двадцать произойдет что-то действительно катастрофическое.
В политические силы, способные изменить происходящее, не верю. Никого никогда не поддерживал, кроме писателя Сергея Шаргунова, в тот момент, когда он стал лидером Союза молодежи "За Родину!", опекаемого партией "Родина", и попытался сделать Союз несколько обособленной и действительно мощной силой. Тогда Сергей высказывался против "мышиного короля в Кремле", устраивал смелые акции, собирал молодую интеллигенцию. Но его начальство быстро Сергею объяснило, чтобы особенно не радикалил, что критиковать министров можно, а выше - запрещается. Потом его начальство уволили с руководящих постов в "Родине", а Сергей влился в марионеточную партию спикера "Совета Федераций Федерального Собрания Российской Федерации". Жду, что будет с ним дальше...
Рад, что есть "Другая Россия" - какое-то подобие реальной оппозиции, - но, думаю, ничто в ближайшее время нынешний порядок вещей не нарушит. Механизм отлажен, смена руководителя мало отразится на курсе. Любая кухарка может стать преемником и продолжить. Но если нынешняя не уйдет, как обещает, то, думаю, нас ждет вскоре новый 37-й.
Сегодня мы году в 32-м - 34-м. А пусть уже не в государстве, но внутри корпорации должны появляться враги, вредители, нарушившие контрактные условия или попросту надоевшие воры (а воры-то все, все вынуждены воровать, где смогут). Нужно их постоянно выявлять, показывать остальным и ликвидировать. Главное, чтобы работники не видели трещин на стенах офисов, не слышали смущающих душу слов, не отвлекались от разрушительной работы...
Надеюсь на то, что Россия, как уже бывало ни раз, не рухнет в неминуемую, казалось бы, пропасть, а... В общем, надеюсь на очередное историческое чудо.
Роман Валерьевич Сенчин родился в 1971 году в городе Кызыле, столице Тувинской АССР (ныне Республика Тыва). Родители - служащие, вынужденные теперь вести крестьянский образ жизни.
После окончания средней школы уехал в Ленинград, учился в строительном училище, затем служил в пограничных войсках в Карелии.
В 1993 году из-за национальной напряженности переехал вместе с родителями из Кызыла на юг Красноярского края в село Восточное (Минусинский район); периодически жил в близлежащих городах Минусинске и Абакане. Работал монтировщиком и вахтером в драматическом театре, сторожем, дворником.
В 1995 - 1996 годах рассказы Сенчина публиковались в газетах и журналах Кызыла, Минусинска и Абакана - «Коммунист Тувы», «Надежда», «Абакан», «Стрежень», «Сибирский меридиан», «Южно-Сибирский вестник».
В 1996 году поступил в Литературный институт на семинар прозы А.Е. Рекемчука. Закончил институт в 2001 году.
Рассказы и повести публиковались в еженедельнике «Литературная Россия», журналах «Знамя», «Октябрь», «Наш современник», «Новый мир», «Дружба народов», «Мир Севера», «Литературная учеба», «Кольцо А», «Континент», «День и ночь», «Сибирские огни», «Тюркский мир», «Московский вестник», альманахах «Литрос», «Апрель», коллективных сборниках «Погода на завтра», «Новые писатели», «Пролог».
Участвовал в фестивале драматургов в Любимовке (1997), совещании молодых писателей в Переделкине (1999), Форуме молодых писателей в Липках (2001 - 2006 гг.), немецко-русской писательской мастерской в Берлине (2002), кинофестивале «Литература и кино» в Гатчине (2003).
Лауреат премий газеты «Литературная Россия» за 1997 год, журналов «Кольцо А» (2000) и «Знамя» (2001). В 2001 году стал лауреатом первой премии литературного конкурса «Эврика». В 2006 году - премии «Венец».
Повесть «Минус» переведена на немецкий язык и выпущена в 2003 году издательством «DuMont» отдельной книгой. В августе 2008 года повесть «Минус» вышла на английском языке в издательстве «Glas». Рассказы и повести переведены на финский, шведский, немецкий и английский языки.
Афинские ночи. М.: «Пик», 2000
Минус. М.: «ЭКСМО-пресс», 2002
Нубук. М.: «Эксмо», 2003
День без числа. М.: «Литературная Россия», 2006
Ничего страшного. М.: «Зебра Е», 2007
Вперед и вверх на севших батарейках. М., «Вагриус», 2008
Рассыпанная мозаика. М.: «Литературная Россия», 2008
Московские тени. М.: «Эксмо», 2009
«...Поднимаюсь из-за стола и подхожу к окну. Смотрю на гроздья черных ягод, дальше, на шеренги горящих теплым светом окон дома напротив. Хм, мое окно, наверное, со стороны тоже теплое и уютное. Но на самом деле здесь я...»
На свете много бытописателей и реалистов-рецедивистов; многие могут воспроизвести кафкианскую атмосферу «российского пустыря» - но мало кто, как Сенчин, рисуя абсурд, делает это для того, чтобы читатель скорее пожалел живущих в нем, чем посмеялся; мало кто умеет одновременно иронизировать над этими людьми, но и по-настоящему интересоваться ими - то есть заботиться о них, когда все их бросили.
Лев Данилкин
