Текущая страница: 1 (всего у книги 12 страниц)
Иван Сергеевич Тургенев
Вешние воды
Веселые годы,
Счастливые дни -
Как вешние воды
Промчались они!
Из старинного романса
…Часу во втором ночи он вернулся в свой кабинет. Он выслал слугу, зажегшего свечки, и, бросившись в кресло около камина, закрыл лицо обеими руками.
Никогда еще он не чувствовал такой усталости – телесной и душевной. Целый вечер он провел с приятными дамами, с образованными мужчинами; некоторые из дам были красивы, почти все мужчины отличались умом и талантами – сам он беседовал весьма успешно и даже блистательно… и, со всем тем, никогда еще то «taedium vitae», о котором говорили уже римляне, то «отвращение к жизни» – с такой неотразимой силой не овладевало им, не душило его. Будь он несколько помоложе – он заплакал бы от тоски, от скуки, от раздражения: горечь едкая и жгучая, как горечь полыни, наполняла всю его душу. Что-то неотвязчиво-постылое, противно-тяжкое со всех сторон обступило его, как осенняя, темная ночь; и он не знал, как отделаться от этой темноты, от этой горечи. На сон нечего было рассчитывать: он знал, что он не заснет.
Он принялся размышлять… медленно, вяло и злобно.
Он размышлял о суете, ненужности, о пошлой фальши всего человеческого. Все возрасты постепенно проходили перед его мысленным взором (ему самому недавно минул 52-й год) – и ни один не находил пощады перед ним. Везде все то же вечное переливание из пустого в порожнее, то же толчение воды, то же наполовину добросовестное, наполовину сознательное самообольщение, – чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не плакало, – а там вдруг, уж точно как снег на голову, нагрянет старость – и вместе с нею тот постоянно возрастающий, все разъедающий и подтачивающий страх смерти… и бух в бездну! Хорошо еще, если так разыграется жизнь! А то, пожалуй, перед концом пойдут, как ржа по железу, немощи, страдания… Не бурными волнами покрытым, как описывают поэты, представлялось ему жизненное море; нет; он воображал себе это море невозмутимо гладким, неподвижным и прозрачным до самого темного дна; сам он сидит в маленькой, валкой лодке – а там, на этом темном, илистом дне, наподобие громадных рыб, едва виднеются безобразные чудища: все житейские недуги, болезни, горести, безумие, бедность, слепота… Он смотрит – и вот одно из чудищ выделяется из мрака, поднимается выше и выше, становится все явственнее, все отвратительно явственнее… Еще минута – и перевернется подпертая им лодка! Но вот оно опять как будто тускнеет, оно удаляется, опускается на дно – и лежит оно там, чуть-чуть шевеля плесом… Но день урочный придет – и перевернет оно лодку.
Он тряхнул головою, вскочил с кресла, раза два прошелся по комнате, присел к письменному столу и, выдвигая один ящик за другим, стал рыться в своих бумагах, в старых, большею частью женских, письмах. Он сам не знал, для чего он это делал, он ничего не искал – он просто хотел каким-нибудь внешним занятием отделаться от мыслей, его томивших. Развернув наудачу несколько писем (в одном из них оказался засохший цветок, перевязанный полинявшей ленточкой), – он только плечами пожал и, глянув на камин, отбросил их в сторону, вероятно, сбираясь сжечь весь этот ненужный хлам. Торопливо засовывая руки то в один, то в другой ящик, он вдруг широко раскрыл глаза и, медленно вытащив наружу небольшую осьмиугольную коробку старинного покроя, медленно приподнял ее крышку. В коробке, под двойным слоем пожелтевшей хлопчатой бумаги, находился маленький гранатовый крестик.
Несколько мгновений с недоумением рассматривал он этот крестик – и вдруг слабо вскрикнул… Не то сожаление, не то радость изобразили его черты. Подобное выражение являет лицо человека, когда ему приходится внезапно встретиться с другим человеком, которого он давно потерял из виду, которого нежно любил когда-то и который неожиданно возникает теперь перед его взором, все тот же – и весь измененный годами.
Он встал и, возвратясь к камину, сел опять в кресло – и опять закрыл руками лицо… «Почему сегодня? именно сегодня?» – думалось ему – и вспомнил он многое, давно прошедшее.
Вот что вспомнил он…
Но нужно сперва сказать его имя, отчество и фамилию. Его звали Саниным, Дмитрием Павловичем.
Вот что он вспомнил:
Дело было летом 1840 года. Санину минул двадцать второй год, и он находился во Франкфурте, на возвратном пути из Италии в Россию. Человек он был с небольшим состоянием, но независимый, почти бессемейный. У него, по смерти отдаленного родственника, оказалось несколько тысяч рублей – и он решился прожить их за границею, перед поступлением на службу, перед окончательным возложением на себя того казенного хомута, без которого обеспеченное существование стало для него немыслимым. Санин в точности исполнил свое намерение и так искусно распорядился, что в день прибытия во Франкфурт у него оказалось ровно столько денег, сколько нужно было для того, чтобы добраться до Петербурга. В 1840 году железных дорог существовала самая малость; г-да туристы разъезжали в дилижансах. Санин взял место в «бейвагене» ; но дилижанс отходил только в одиннадцатом часу вечера. Времени оставалось много. К счастью, погода стояла прекрасная – и Санин, пообедав в знаменитой тогдашней гостинице «Белого лебедя», отправился бродить по городу. Зашел посмотреть Даннекерову Ариадну, которая ему понравилась мало, посетил дом Гете, из сочинений которого он, впрочем, прочел одного «Вертера» – и то во французском переводе; погулял по берегу Майна, поскучал, как следует добропорядочному путешественнику; наконец, в шестом часу вечера, усталый, с запыленными ногами, очутился в одной из самых незначительных улиц Франкфурта. Эту улицу он долго потом забыть не мог. На одном из немногочисленных ее домов он увидел вывеску: «Итальянская кондитерская Джиованни Розелли» заявляла о себе прохожим. Санин зашел в нее, чтобы выпить стакан лимонаду; но в первой комнате, где, за скромным прилавком, на полках крашеного шкафа, напоминая аптеку, стояло несколько бутылок с золотыми ярлыками и столько же стеклянных банок с сухарями, шоколадными лепешками и леденцами, – в этой комнате не было ни души; только серый кот жмурился и мурлыкал, перебирая лапками на высоком плетеном стуле возле окна, и, ярко рдея в косом луче вечернего солнца, большой клубок красной шерсти лежал на полу рядом с опрокинутой корзинкой из резного дерева. Смутный шум слышался в соседней комнате. Санин постоял – и, дав колокольчику на дверях прозвенеть до конца, произнес, возвысив голос: «Никого здесь нет?» В то же мгновение дверь из соседней комнаты растворилась – и Санину поневоле пришлось изумиться.
В кондитерскую, с рассыпанными по обнаженным плечам темными кудрями, с протянутыми вперед обнаженными руками, порывисто вбежала девушка лет девятнадцати и, увидев Санина, тотчас бросилась к нему, схватила его за руку и повлекла за собою, приговаривая задыхавшимся голосом: «Скорей, скорей, сюда, спасите!» Не из нежелания повиноваться, а просто от избытка изумления Санин не тотчас последовал за девушкой – и как бы уперся на месте: он в жизни не видывал подобной красавицы. Она обернулась к чему – и с таким отчаянием в голосе, во взгляде, в движении сжатой руки, судорожно поднесенной к бледной щеке, произнесла: «Да идите же, идите!» – что он тотчас ринулся за нею в раскрытую дверь.
В комнате, куда он вбежал вслед за девушкой, на старомодном диване из конского волоса лежал, весь белый – белый с желтоватыми отливами, как воск или как древний мрамор, – мальчик лет четырнадцати, поразительно похожий на девушку, очевидно ее брат. Глаза его были закрыты, тень от черных густых волос падала пятном на словно окаменелый лоб, на недвижные тонкие брови; из-под посиневших губ виднелись стиснутые зубы. Казалось, он не дышал; одна рука опустилась на пол, другую он закинул за голову. Мальчик был одет и застегнут; тесный галстух сжимал его шею.
Девушка с воплем бросилась к нему.
– Он умер, он умер! – вскричала она, – сейчас он тут сидел, говорил со мною – и вдруг упал и сделался недвижим… Боже мой! неужели нельзя помочь? И мамы нет! Панталеоне, Панталеоне, что же доктор? – прибавила она вдруг по-итальянски: – Ты ходил за доктором?
– Синьора, я не ходил, я послал Луизу, – раздался хриплый голос за дверью, – и в комнату, ковыляя на кривых ножках, вошел маленький старичок в лиловом фраке с черными пуговицами, высоком белом галстухе, нанковых коротких панталонах и синих шерстяных чулках. Его крошечное личико совершенно исчезало под целой громадой седых, железного цвета волос. Со всех сторон круто вздымаясь кверху и падая обратно растрепанными косицами, они придавали фигуре старичка сходство с хохлатой курицей – сходство тем более поразительное, что под их темно-серой массой только и можно было разобрать, что заостренный нос да круглые желтые глаза.
– Луиза скорей сбегает, а я не могу бегать, – продолжал старичок по-итальянски, поочередно поднимая плоские, подагрические ноги, обутые в высокие башмаки с бантиками, – а я вот воды принес.
Своими сухими, корявыми пальцами он стискивал длинное горлышко бутылки.
– Но Эмиль пока умрет! – воскликнула девушка и протянула руки к Санину. – О мой господин, о mein Herr! Неужели вы не можете помочь?
– Надо ему кровь пустить – это удар, – заметил старичок, носивший имя Панталеоне.
Хотя Санин не имел ни малейшего понятия о медицине, однако одно он знал достоверно: с четырнадцатилетними мальчиками ударов не случается.
– Это обморок, а не удар, – проговорил он, обратясь к Панталеоне. – Есть у вас щетки?
Старичок приподнял свое личико.
– Щетки, щетки, – повторил Санин по-немецки и по-французски. – Щетки, – прибавил он, показывая вид, что чистит себе платье.
Старичок, наконец, его понял.
– А, щетки! Spazzette! Как не быть щеток!
– Давайте их сюда; мы снимем с него сюртук – и станем растирать его.
– Хорошо… Benone! А воду на голову не надо вылить?
– Нет… после; ступайте теперь поскорей за щетками.
Панталеоне поставил бутылку на пол, выбежал вон и тотчас вернулся с двумя щетками, одной головной и одной платяной. Курчавый пудель сопровождал его и, усиленно вертя хвостом, с любопытством оглядывал старика, девушку и даже Санина – как бы желая знать, что значила вся эта тревога?
Санин проворно снял сюртук с лежавшего мальчика, расстегнул ворот, засучил рукава его рубашки – и, вооружившись щеткой, начал изо всех сил тереть ему грудь и руки. Панталеоне так же усердно тер другой – головной щеткой – по его сапогам и панталонам. Девушка бросилась на колени возле дивана и, схватив обеими руками голову, не мигая ни одной векою, так и впилась в лицо своему брату. Санин сам тер – а сам искоса посматривал на нее. Боже мой! какая же это была красавица!
Нос у ней был несколько велик, но красивого, орлиного ладу, верхнюю губу чуть-чуть оттенял пушок; зато цвет лица, ровный и матовый, ни дать ни взять слоновая кость или молочный янтарь, волнистый лоск волос, как у Аллориевой Юдифи в Палаццо-Питти, – и особенно глаза, темно-серые, с черной каемкой вокруг зениц, великолепные, торжествующие глаза, – даже теперь, когда испуг и горе омрачили их блеск… Санину невольно вспомнился чудесный край, откуда он возвращался… Да он и в Италии не встречал ничего подобного! Девушка дышала редко и неровно; казалось, она всякий раз ждала, не начнет ли брат ее дышать?
Санин продолжал растирать его; но он глядел не на одну девушку. Оригинальная фигура Панталеоне также привлекла его внимание. Старик совсем ослабел и запыхался; при каждом ударе щеткой подпрыгивал и визгливо кряхтел, а огромные космы волос, смоченные потом, грузно раскачивались из стороны в сторону, словно корни крупного растения, подмытые водою.
«Снимите, по крайней мере, с него сапоги», – хотел было сказать ему Санин…
Пудель, вероятно возбужденный необычайностью всего происходившего, вдруг припал на передние лапы – и принялся лаять.
– Tartaglia – canaglia! – зашипел на него старик…
Но в это мгновенье лицо девушки преобразилось. Ее брови приподнялись, глаза стали еще больше и засияли радостью…
Санин оглянулся… По лицу молодого человека выступила краска; веки шевельнулись… ноздри дрогнули. Он потянул воздух сквозь все еще стиснутые зубы, вздохнул…
– Эмиль!.. – крикнула девушка. – Эмилио мио!
Медленно раскрылись большие черные глаза. Они глядели еще тупо, но уже улыбались – слабо; та же слабая улыбка спустилась на бледные губы. Потом он двинул повислой рукою – и с размаху положил ее себе на грудь.
– Эмилио! – повторила девушка и приподнялась. Выражение ее лица было так сильно и ярко, что казалось, вот сейчас либо слезы у нее брызнут, либо вырвется хохот.
– Эмиль! Что такое? Эмиль! – послышалось за дверью – и в комнату проворными шагами вошла опрятно одетая дама с серебристо-седыми волосами и смуглым лицом. Мужчина пожилых лет выступал за нею следом; голова служанки мелькнула у него за плечами.
Девушка побежала к ним навстречу.
– Он спасен, мама, он жив! – воскликнула она, судорожно обнимая вошедшую даму.
– Да что такое? – повторила та. – Я возвращаюсь… и вдруг встречаю господина доктора и Луизу…
Девушка принялась рассказывать, что случилось, а доктор подошел к больному, который все более и более приходил в себя – и все продолжал улыбаться: он словно начинал стыдиться наделанной им тревоги.
– Вы, я вижу, его растирали щетками, – обратился доктор к Санину и Панталеоне, – и прекрасно сделали… Очень хорошая мысль… а вот мы теперь посмотрим, какие еще средства… – Он пощупал у молодого человека пульс. – Гм! Покажите-ка язык!
Дама заботливо наклонилась к нему. Он еще откровеннее улыбнулся, взвел на нее глаза – и покраснел…
Санину пришло на мысль, что он становится лишним; он вышел в кондитерскую. Но не успел он еще взяться за ручку уличной двери, как девушка опять появилась перед ним и остановила его.
– Вы уходите, – начала она, ласково заглядывая ему в лицо, – я вас не удерживаю, но вы должны непременно прийти к нам сегодня вечером, мы вам так обязаны – вы, может быть, спасли брата – мы хотим благодарить вас – мама хочет. Вы должны сказать нам, кто вы, вы должны порадоваться вместе с нами…
– Но я уезжаю сегодня в Берлин, – заикнулся было Санин.
– Вы еще успеете, – с живостью возразила девушка. – Придите к нам через час на чашку шоколада. Вы обещаетесь? А мне нужно опять к нему! Вы придете?
Что оставалось делать Санину?
– Приду, – отвечал он.
Красавица быстро пожала ему руку, выпорхнула вон – и он очутился на улице.
Когда Санин часа полтора спустя вернулся в кондитерскую Розелли, его там приняли как родного. Эмилио сидел на том же самом диване, на котором его растирали; доктор прописал ему лекарство и рекомендовал «большую осторожность в испытании ощущений», – так как субъект темперамента нервического и с наклонностью к болезням сердца. Он и прежде подвергался обморокам; но никогда припадок не был так продолжителен и силен. Впрочем, доктор объявил, что всякая опасность миновалась. Эмиль одет был, как приличествует выздоравливающему, в просторный шлафрок; мать намотала ему голубую шерстяную косынку вокруг шеи; но вид он имел веселый, почти праздничный; да и все кругом имело праздничный вид. Перед диваном, на круглом столе, покрытом чистой скатертью, возвышался наполненный душистым шоколадом, окруженный чашками, графинами с сиропом, бисквитами и булками, даже цветами, – огромный фарфоровый кофейник; шесть тонких восковых свечей горело в двух старинных серебряных шандалах; с одной стороны дивана вольтеровское кресло раскрывало свои мягкие объятия – и Санина посадили именно в это кресло. Все обитатели кондитерской, с которыми ему пришлось познакомиться в тот день, находились налицо, не исключая пуделя Тарталью и кота; все казались несказанно счастливыми; пудель даже чихал от удовольствия; один кот по-прежнему все жеманился и жмурился. Санина заставили объяснить, кто он родом, и откуда, и как его зовут; когда он сказал, что он русский, обе дамы немного удивились и даже ахнули – и тут же, в один голос, объявили, что он отлично выговаривает по-немецки; но что если ему удобнее выражаться по-французски, то он может употреблять и этот язык, – так как они обе хорошо его понимают и выражаются на нем. Санин немедленно воспользовался этим предложением. «Санин! Санин!» Дамы никак не ожидали, что русская фамилия может быть так легко произносима. Имя его: «Димитрий» также весьма понравилось. Старшая дама заметила, что она в молодости слышала прекрасную оперу: «Demetrio e Polibio» – но что «Dimitri» гораздо лучше, чем «Demetrio». Таким манером Санин беседовал около часу. С своей стороны дамы посвятили его во все подробности собственной жизни. Говорила больше мать, дама с седыми волосами. Санин узнал от нее, что имя ее – Леонора Розелли; что она осталась вдовою после мужа своего, Джиованни Баттиста Розелли, который двадцать пять лет тому назад поселился во Франкфурте в качестве кондитера; что Джиованни Баттиста был родом из Виченцы, и очень хороший, хотя немного вспыльчивый и заносчивый человек, и к тому республиканец! При этих словах г-жа Розелли указала на его портрет, писанный масляными красками и висевший над диваном. Должно полагать, что живописец – «тоже республиканец!», как со вздохом заметила г-жа Розелли – не вполне умел уловлять сходство, ибо на портрете покойный Джиованни Баттиста являлся каким-то сумрачным и суровым бригантом – вроде Ринальдо Ринальдини! Сама г-жа Розелли была уроженка «старинного и прекрасного города Пармы, где находится такой чудный купол, расписанный бессмертным Корреджио!» Но от давнего пребывания в Германии она почти совсем онемечилась. Потом она прибавила, грустно покачав головою, что у ней только и осталось, что вот эта дочь да вот этот сын (она указала на них поочередно пальцем); что дочь зовут Джеммой, а сына – Эмилием; что оба они очень хорошие и послушные дети – особенно Эмилио… («Я не послушна?» – ввернула тут дочь; «Ох, ты тоже республиканка!» – ответила мать); что дела, конечно, идут теперь хуже, чем при муже, который по кондитерской части был великий мастер… («Un grand"uomo!» – с суровым видом подхватил Панталеоне); но что все-таки, слава богу, жить еще можно!
Джемма слушала мать – и то посмеивалась, то вздыхала, то гладила ее по плечу, то грозила ей пальцем, то посматривала на Санина; наконец она встала, обняла и поцеловала мать в шею – «в душку», отчего та много смеялась и даже пищала. Панталеоне был также представлен Санину. Оказалось, что он был когда-то оперным певцом, для баритонных партий, но уже давно прекратил свои театральные занятия и состоял в семействе Розелли чем-то средним между другом дома и слугою. Несмотря на весьма долговременное пребывание в Германии, он немецкому языку выучился плохо и только умел браниться на нем, немилосердно коверкая даже и бранные слова. «Феррофлукто спиччебуббио!» – обзывал он чуть не каждого немца. Итальянский же язык выговаривал в совершенстве – ибо был родом из Синигальи, где слышится «lingua toscana in bocca romana!» . Эмилио видимо нежился и предавался приятным ощущениям человека, который только что избегнул опасности или выздоравливает; да и, кроме того, по всему можно было заметить, что домашние его баловали. Он застенчиво поблагодарил Санина, а впрочем, больше налегал на сироп и на конфекты. Санин принужден был выпить две большие чашки превосходного шоколада и съесть замечательное количество бисквитов: он только что проглотит один, а Джемма уже подносит ему другой – и отказаться нет возможности! Он скоро почувствовал себя как дома: время летело с невероятной быстротой. Ему пришлось много рассказывать – о России вообще, о русском климате, о русском обществе, о русском мужике – и особенно о казаках; о войне двенадцатого года, о Петре Великом, о Кремле, и о русских песнях, и о колоколах. Обе дамы имели весьма слабое понятие о нашей пространной и отдаленной родине; г-жа Розелли, или, как ее чаще звали, фрау Леноре, даже повергла Санина в изумление вопросом: существует ли еще знаменитый, построенный в прошлом столетии, ледяной дом в Петербурге, о котором она недавно прочла такую любопытную статью в одной из книг ее покойного мужа: «Bellezze delle arti»? А в ответ на восклицание Санина: «Неужели же вы полагаете, что в России никогда не бывает лета?!» – фрау Леноре возразила, что она до сих пор так себе представляла Россию: вечный снег, все ходят в шубах и все военные – но гостеприимство чрезвычайное, и все крестьяне очень послушны! Санин постарался сообщить ей и ее дочери сведения более точные. Когда речь коснулась русской музыки, его тотчас попросили спеть какую-нибудь русскую арию и указали на стоявшее в комнате крошечное фортепиано, с черными клавишами вместо белых и белыми вместо черных. Он повиновался без дальних околичностей и, аккомпанируя себе двумя пальцами правой и тремя (большим, средним и мизинцем) левой, – спел тоненьким носовым тенорком сперва «Сарафан», потом «По улице мостовой». Дамы похвалили его голос и музыку, но более восхищались мягкостью и звучностью русского языка и потребовали перевода текста. Санин исполнил их желание, но так как слова «Сарафана» и особенно: «По улице мостовой» (sur une ruà pavee une jeune fille allait à l"eau – он так передал смысл оригинала) – не могли внушить его слушательницам высокое понятие о русской поэзии, то он сперва продекламировал, потом перевел, потом спел пушкинское: «Я помню чудное мгновенье», положенное на музыку Глинкой, минорные куплеты которого он слегка переврал. Тут дамы пришли в восторг – фрау Леноре даже открыла в русском языке удивительное сходство с итальянским. «Мгновенье» – «o, vieni» , «со мной» – «siam noi» – и т. п. Даже имена: Пушкин (она выговаривала: Пуссекин) и Глинка звучали ей чем-то родным. Санин в свою очередь попросил дам что-нибудь спеть: они также не стали чиниться. Фрау Леноре села за фортепиано и вместе с Джеммой спела несколько дуэттино и «сторнелло». У матери был когда-то хороший контральт; голос дочери был несколько слаб, но приятен.
Повести предпослано четверостишие из старинного русского романса:
Веселые годы,
Счастливые дни -
Как вешние воды
Промчались они
Видно, речь пойдет о любви, молодости. Может быть, в форме воспоминаний? Да, действительно. "Часу во втором ночи он вернулся в свой кабинет. Он выслал слугу, зажегшего свечки, и, бросившись в кресло около камина, закрыл лицо обеими руками".
Ну что же, судя по всему, живется "ему" (с нашей точки зрения) неплохо, кто бы он ни был: слуга зажигает свечки, затопил для него камин. Как выясняется далее, вечер он провел с приятными дамами, с образованными мужчинами. К тому же: некоторые из дам были красивы, почти все мужчины отличались умом и талантами. Сам он тоже блеснул в разговоре. Отчего же сейчас его душит "отвращение к жизни"?
И о чем он, (Санин Дмитрий Павлович), размышляет в тиши уютного теплого кабинета? "О суете, ненужности, пошлой фальши всего человеческого". Вот так, ни больше, ни меньше!
Ему 52 года, он вспоминает все возрасты и не видит просвета. "Везде все то же вечное переливание из пустого в порожнее, то же толчение воды, то же наполовину добросовестное, наполовину сознательное самообольщение…, - а там вдруг, уж точно как снег на голову нагрянет старость - и вместе с нею… страх смерти… и бух в бездну!" А перед концом немощи, страдания…
Чтобы отвлечься от неприятных мыслей, он присел к письменному столу, стал рыться в своих бумагах, в старых женских письмах, собираясь сжечь этот ненужный хлам. Вдруг он слабо вскрикнул: в одном из ящиков было коробка, в которой лежал маленький гранатовый крестик.
Он опять сел в кресло у камина - и опять закрыл руками лицо. "…И вспомнил он многое, давно прошедшее… Вот что вспомнил он…"
Летом 1840 года он был во Франкфурте, возвращаясь из Италии в Россию. После смерти отдаленного родственника у него оказалось несколько тысяч рублей; он решил прожить их за границей, а затем поступить не службу.
В то время туристы разъезжали в дилижансах: еще мало было железных дорог. Санину в это день предстояло выехать в Берлин.
Гуляя по городу, он в шестом часу вечера зашел в "Итальянскую кондитерскую" выпить стакан лимонада. В первой комнате никого не было, потом туда из соседней комнаты вбежала девушка лет 19-ти "с рассыпанными по обнаженным плечам темными кудрями, с протянутыми вперед обнаженными руками". Увидев Санина, незнакомка схватила его за руку и повела за собой. "Скорей, скорей, сюда, спасите!" - говорила она "задыхавшимся голосом". Он в жизни не видывал такой красавицы.
В соседней комнате лежал на диване её брат, мальчик лет 14-ти, бледный, с посиневшими губами. Это был внезапный обморок. В комнату приковылял какой-то крошечный лохматый старичок на кривых ножках, сообщил, что послал за доктором…
"- Но Эмиль пока умрет!" - воскликнула девушка и протянула руки к Санину, умоляя о помощи. Он снял с мальчика сюртук, расстегнул его рубашку и, взяв щетку, стал растирать ему грудь и руки. При этом он искоса поглядывал на необыкновенную красавицу итальянку. Нос чуточку великоват, но "красивого, орлиного ладу", темно-серые глаза, длинные темные кудри…
Наконец, мальчик очнулся, вскоре появилась дама с серебристо-седыми волосами и смуглым лицом, как выясняется, мать Эмиля и его сестры. Одновременно явилась служанка с доктором.
Опасаясь, что теперь он лишний, Санин вышел, но девушка его догнала и упросила вернуться через час "на чашку шоколада". "- Мы вам так обязаны - вы, может быть, спасли брата - мы хотим благодарить вас - мама хочет. Вы должны сказать нам, кто вы, вы должны порадоваться вместе с нами…"
Часа через полтора он явился. Все обитатели кондитерской казались несказанно счастливыми. На круглом столе, покрытом чистой скатертью, стоял огромный фарфоровый кофейник, наполненный душистым шоколадом; вокруг чашки, графины с сиропом, бисквиты, булки. В старинных серебряных шандалах горели свечи.
Санина усадили в мягкое кресло, заставили рассказать о себе; в свою очередь дамы посвятили его в подробности своей жизни. Они все итальянцы. Мать - дама с серебристо-седыми волосами и смуглым лицом "почти совсем онемечилась", поскольку её покойный муж, опытный кондитер, 25 лет назад поселился в Германии; дочь Джемма и сын Эмиль "очень хорошие и послушные дети"; маленький старичок по имени Панталеоне, был, оказывается, когда-то давно оперным певцом, но теперь "состоял в семействе Розелли чем-то средним между другом дома и слугою".
Мать семейства, фрау Леноре так представляла себе Россию: "вечный снег, все ходят в шубах и все военные - но гостеприимство чрезвычайное! Санин постарался сообщить ей и её дочери сведения более точные". Он даже спел "Сарафан" и "По улице мостовой", а потом пушкинское "Я помню чудное мгновенье" на музыку Глинки, кое-как аккомпанируя себе на фортепьяно. Дамы восхищались легкостью и звучностью русского языка, потом спели несколько итальянских дуэтов. Бывший певец Панталеоне тоже пытался что-то исполнить, какую-то "необыкновенную фиоритуру", но не справился. А потом Эмиль предложил, чтобы сестра прочла гостю "одну из комедиек Мальца, которые она так хорошо читает".
Джемма читала "совсем по-актерски", "пуская в ход свою мимику". Санин так любовался ею, что не заметил как пролетел вечер и совсем забыл, что в половине одиннадцатого отходит его дилижанс. Когда вечером часы пробили 10, он вскочил как ужаленный. Опоздал!
"- Вы все деньги заплатили или только задаток дали? - полюбопытствовала фрау Леноре.
Все! - с печальной ужимкой возопил Санин".
"- Вы теперь несколько дней должны остаться во Франкфурте, - сказала ему Джемма, - куда вам спешить?!"
Он знал, что придется остаться "в силу пустоты своего кошелька" и попросить одного берлинского приятеля прислать денег.
"- Оставайтесь, оставайтесь, - промолвила и фрау Леноре. - Мы познакомим вас с женихом Джеммы, господином Карлом Клюбером".
Санина это известие слегка огорошило.
А на следующий день к нему в гостиницу пришли гости: Эмиль и с ним рослый молодой мужчина "с благообразным лицом" - жених Джеммы.
Жених сообщил, что "желал заявить свое почтение и свою признательность господину иностранцу, который оказал такую важную услугу будущему родственнику, брату его невесты".
Г-н Клюбер спешил в своей магазин - "дела прежде всего!", - а Эмиль еще побыл у Санина и поведал, что мама под влиянием господина Клюбера хочет сделать из него купца, тогда как его призвание - театр.
Санин был приглашен к новым друзьям на завтрак и пробыл до вечера. Рядом с Джеммой все казалось приятным и милым. "В однообразно тихом и плавном течении жизни таятся великие прелести"… С наступлением ночи, когда он отправился домой, "образ" Джеммы его не оставлял. А на следующий день с утра к нему явился Эмиль и объявил, что герр Клюбер, (накануне всех пригласивший на увеселительную прогулку), сейчас приедет с каретой. Через четверть часа Клюбер, Санин и Эмиль подкатили к крыльцу кондитерской. Фрау Леноре из-за головной боли осталась дома, но отправила с ними Джемму.
Поехали в Соден - небольшой городок вблизи Франкфурта. Санин украдкой наблюдал за Джеммой и её женихом. Она держалась спокойно и просто, но все же несколько серьезнее обыкновенного, а жених "смотрел снисходительным наставником"; он и к природе относился "все с тою же снисходительностью, сквозь которую изредка прорывалась обычная начальническая строгость".
Потом обед, кофе; ничего примечательного. Но за одним из соседних столиков сидели довольно пьяные офицеры и вдруг один из них подошел к Джемме. Он уже успел побывать во Франкфурте и, видимо, её знал. "Пью за здоровье прекраснейшей кофейницы в целом Франкфурте, в целом мире (он разом "хлопнул" стакан) - и в возмездие беру этот цветок, сорванный её божественными пальчиками!" При этом он взял розу, лежавшую перед ней. Она сначала испугалась, потом в её глазах вспыхнул гнев! Ее взгляд смутил пьяного, который что-то пробормотав, "пошел назад к своим".
Г-н Клюбер, надев шляпу, сказал: "Это неслыханно! Неслыханная дерзость!" и потребовал у кельнера немедленного расчета. Он велел также заложить карету, поскольку сюда "порядочным людям ездить нельзя, ибо они подвергаются оскорблениям!"
"Встаньте, мейн фрейлейн, - промолвил все с той же строгостью г-н Клюбер, - здесь вам неприлично оставаться. Мы расположимся там, в трактире!"
Под руку с Джеммой он величественно прошествовал к трактиру. Эмиль поплелся за ними.
Тем временем Санин, как подобает дворянину, подошел к столу, где сидели офицеры и сказал по-французски оскорбителю: "Вы дурно воспитанный нахал". Тот вскочил, а другой офицер, постарше, остановил его и спросил Санина, тоже по-французски, кем он приходится той девице.
Санин, бросив на стол свою визитную карточку, заявил, что он девице чужой, но не может равнодушно видеть такую дерзость. Он схватил розу, отнятую у Джеммы, и ушел, получив заверение, что "завтра утром один из офицеров их полка будет иметь честь явиться к нему на квартиру".
Жених притворился, что не заметил поступка Санина. Джемма тоже ничего не сказала. А Эмиль готов был броситься на шею к герою или идти с ним вместе драться с обидчиками.
Клюбер всю дорогу разглагольствовал: о том, что напрасно его не послушались, когда он предлагал обедать в закрытой беседке, о нравственности и безнравственности, о приличии и чувстве достоинства… Постепенно Джемме явно стало неловко за своего жениха. А Санин втайне радовался всему, что случилось, и в конце поездки вручил ей ту самую розу. Она, вспыхнув, стиснула его руку.
Вот так начиналась эта любовь.
Утром явился секундант и сообщил, что его приятель, барон фон Донгоф "удовлетворился бы легкими извинениями".
В этой статье мы рассмотрим повесть «Вешние воды» (краткое содержание). Тургенев, автор этого произведения, известен своей прекрасной способностью описывать взаимоотношения людей. Слава писателя обусловлена как раз тем, что Иван Сергеевич подмечал те чувства и эмоции, что свойственны всем людям, вне зависимости от того, жили ли они в XIX веке или в XXI.
«Вешние воды» - повесть, написанная в 1872 году. Этот период характеризуется написанием произведений, основанных на воспоминаниях о прошлом. Например, «Несчастная», «Стучит», «Странная история» и др. Из всех этих повестей произведение «Вешние воды» считается самым удачным. А главный герой стал прекрасным дополнением в галерее безвольных персонажей Тургенева.
Тургенев описывает своего героя: ему 52 года, он прожил свою жизнь, как будто плыл по ровной невозмутимой морской глади, однако в глубине ее таились горе, бедность и безумие. И всю свою жизнь он боялся, что одно из этих подводных чудовищ однажды перевернет его лодку, нарушит спокойствие. Его жизнь, хоть и богатая, была совершенно пуста и одинока.
Желая отвлечься от этих мрачных мыслей, он принимается перебирать старые бумаги. Среди документов Дмитрий Павлович Санин находит небольшую коробочку, внутри которой хранится маленький крестик. Этот предмет живо навевает на него воспоминания о былом.
Теперь переносит читателя в лето 1840 года повесть «Вешние воды». Краткое содержание, Тургенев, если верить исследованиям, согласен с этой мыслью, описывает шанс, который когда-то упустил Санин, шанс изменить свою жизнь.
В эти годы Санину было 22 года, и он путешествовал по Европе, спуская невеликое наследство, доставшееся от дальнего родственника. На пути обратно на родину он сделал остановку во Франкфурте. Вечером он собирался сесть на дилижанс до Берлина. Оставшееся до этого время он решил потратить на прогулку.
На небольшой улочке он заметил «Итальянскую кондитерскую Джиованни Розелли» и вошел в нее. Как только он вошел, к нему подбежала девушка и попросила помощи. Выяснилось, что младший брат девушки, четырнадцатилетний Эмиль, упал в обморок. А в доме, кроме старого слуги Панталеоне, никого не было.
Санину удалось вернуть мальчика в сознание. Дмитрий заметил удивительную красоту девушки. Тут в комнату вошел доктор в сопровождении дамы, оказавшейся матерью Эмиля и девушки. Мать так была рада спасению своего ребенка, что пригласила на ужин Санина.
Рассказывает о первой любви произведение «Вешние воды». Повесть описывает вечерний поход Дмитрия в гости, где его встречают, как героя. Санин узнает имя матери семейства - Леонора Розелли. Она вместе с мужем Джиованни 20 лет назад покинула Италию и переехала во Франкфурт, чтобы открыть здесь кондитерскую. Ее дочь звали Джеммой. А Панталеоне, их старый слуга, когда-то был оперным певцом. Также гость узнает о помолвке Джеммы с заведующим крупным магазина Карлом Клюбером.
Однако Санин слишком увлекся общением, засиделся в гостях и опоздал на свой дилижанс. У него оставалось мало денег, и он отправил письмо берлинскому другу с просьбой дать в долг. Дожидаясь ответа, Дмитрий остался во Франкфурте на несколько дней. На следующий день к Санину пришли Эмиль с Карлом Клюбером. Жених Джеммы, благообразный и воспитанный молодой человек, поблагодарил Санина за спасение мальчика и пригласил отправиться вместе с семьей Розелли на прогулку в Соден. На этом Карл удалился, а Эмиль остался, вскоре подружившись с Дмитрием.
Еще одни день Санин провел у новых знакомых, не сводя глаз с красавицы Джеммы.
Повесть Тургенева рассказывает о молодости Санина. В те годы он был высоким, статным и стройным молодым человеком. Черты лица его были немного расплывчатые, он был потомком дворянского семейства, и от своих предков унаследовал золотистого цвета волосы. Он был полон здоровья и юношеской свежести. Однако отличался очень мягким характером.
На следующий день семейство Розелли и Санин отправились в маленький городок Соден, который находится в получасе пути от Франкфурта. Организовал прогулку герр Клюбер с педантичностью, присущей всем немцам. Повесть Тургенева описывает жизнь европейцев среднего класса. Обедать Розелли отправились в лучший трактир Содена. Но Джемме наскучило происходящее, и она захотела обедать на общей террасе, а не в отдельной беседке, которую заказал ее жених.
На террасе обедала компания офицеров. Они все были в сильном подпитии, и один из них подошел к Джемме. Он поднял бокал за ее здоровье и забрал розу, лежавшую рядом с тарелкой девушки.
Это был оскорбительный поступок для Джеммы. Однако Клюбер не стал заступаться за невесту, а быстро расплатился и увел девушку в гостиницу. Дмитрий же смело подошел к офицеру, обозвал его нахалом, забрал розу и вызвал обидчика на дуэль. Клюбер сделал вид, что не заметил случившегося, зато Эмиля этот поступок восхитил.
На следующий день, не думая о любви, Санин разговаривает с секундантом офицера фон Донгофа. У самого Дмитрия не было даже знакомых во Франкфурте, поэтому он взял в секунданты слугу Панталеоне. Решили стреляться с двадцати шагов из пистолетов.
Остаток дня Дмитрий провел с Джеммой. Перед уходом девушка подарила ему ту самую розу, что он забрал у офицера. В этот момент Санин понял, что влюбился.
В 10 часов состоялась дуэль. Донгоф выстрелил в воздух, тем самым, признав, что виноват. В итоге дуэлянты разошлись, пожав руки.
Начинается рассказ о любви Санина и Джеммы. Дмитрий наносит визит фрау Леоне. Выясняется, что Джемма собирается разорвать помолку, однако только этот брак поможет спасти материальное положение всей ее семьи. Мать девушки просит Санина переубедить ту. Но уговоры не принесли результата. Наоборот, он понял, что Джемма тоже его любит. После взаимных признаний Дмитрий делает девушке предложение.
Фрау Леона смирилась с новым женихом, убедившись в том, что у того есть состояние. У Санина было поместье в Тульской губернии, которое следовало продать, а деньги вложить в кондитерскую. Неожиданно на улице Санин встречает старого друга Ипполита Полозова, который мог бы купить его поместье. Но на просьбу приятель отвечает, что всеми финансовыми вопросами заведует его жена, привлекательная, но
Произведение «Вешние воды» рассказывает о том, как Дмитрий, попрощавшись с невестой, уезжает в Висбаден, где лечится водами Марья Николаевна Полозова. Она оказывается очень красивой женщиной с прекрасными русыми волосами и немного вульгарными чертами лица. Санин заинтересовал ее с первого взгляда. Выяснилось, что Полозов давал жене полную свободу и не лез в ее дела. Его больше волновали жизнь в достатке и хорошая еда.
Супруги Полозовы даже заключили пари на Санина. Ипполит был уверен, что его друг слишком любит свою невесту, поэтому не поддастся чарам его жены. Однако он проиграл, хотя его жене это стоило немалых трудов. Дмитрий изменил Джемме через три дня после приезда к Полозовым.
Нет идеальных фигур в произведении «Вешние воды». Герои предстают обычными людьми со своими слабостями и пороками. Не стал исключением и Санин, однако по возвращении он сразу же признался во всем Джемме. Сразу после этого он отправился в путешествие вместе с Полозовой. Он стал рабом этой женщины, и сопровождал ее, пока не надоел. А потом она просто выкинула его из своей жизни. Единственное, что осталось в память о Джемме - тот самый крестик, что он нашел в коробочке. По прошествии лет он так и не понял, почему оставил девушку, ведь никого не любил так сильно и нежно, как ее.
Подходит к концу произведение «Вешние воды» (краткое содержание). Тургенев вновь возвращается к постаревшему Санину. Его герой, поддавшись нахлынувшим воспоминаниям, устремляется во Франкфурт. Дмитрий Павлович бродит по улицам в поисках кондитерской, но не может даже вспомнить улицу, на которой та была. В адресной книге он находит имя майора фон Донгофа. Тот рассказал, что Джемма вышла замуж и уехала в Нью-Йорк. Он него же Санин получил адрес возлюбленной.
Он пишет ей письмо. Джемма присылает ответ и благодарит Санина за расторгнутую помолвку, так как это позволило ей стать счастливее. У нее прекрасная семья - любимый муж и пятеро детей. Она рассказывает, что ее мать и Панталеоне умерли, а брат погиб на войне. Кроме того, к письму она прикладывает фотографию своей дочери, которая очень похожа на Джемму в молодости.
Санин отправляет в подарок дочери Джеммы гранатовый крестик. А позднее и сам собирается в Америку.
Начать анализ произведения лучше всего с первых стихотворных строк, взятых Тургеневым из старинного романса. Именно в них заключена главная тема всего произведения: «Веселые годы, счастливые дни - как вешние воды промчались они».
О прошлых мечтах, утраченных возможностях и упущенных шансах рассказывает Тургенев в своем произведении. Его герой из-за своей мягкотелости упускает единственный шанс на счастье. И исправить свою ошибку он уже не в состоянии, как бы ни стремился.
Иван Сергеевич Тургенев
Вешние воды
Веселые годы,
Счастливые дни –
Как вешние воды
Промчались они!
Из старинного романса
Часу во втором ночи он вернулся в свой кабинет. Он выслал слугу, зажегшего свечки, и, бросившись в кресло около камина, закрыл лицо обеими руками. Никогда еще он не чувствовал такой усталости – телесной и душевной. Целый вечер он провел с приятными дамами, с образованными мужчинами; некоторые из дам были красивы, почти все мужчины отличались умом и талантами – сам он беседовал весьма успешно и даже блистательно… и, со всем тем, никогда еще то «taedium vitae», о котором говорили уже римляне, то «отвращение к жизни» – с такой неотразимой силой не овладевало им, не душило его. Будь он несколько помоложе – он заплакал бы от тоски, от скуки, от раздражения: горечь едкая и жгучая, как горечь полыни, наполняла всю его душу. Что-то неотвязчиво-постылое, противно-тяжкое со всех сторон обступило его, как осенняя, томная ночь; и он не знал, как отделаться от этой темноты, от этой горечи. На сон нечего было рассчитывать: он знал, что он не заснет.
Он принялся размышлять… медленно, вяло и злобно.
Он размышлял о суете, ненужности, о пошлой фальши всего человеческого. Все возрасты постепенно проходили перед его мысленным взором (ему самому недавно минул 52-й год) – и ни один не находил пощады перед ним. Везде все то же вечное переливание из пустого в порожнее, то же толчение воды, то же наполовину добросовестное, наполовину сознательное самообольщение, – чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не плакало, а там вдруг, уж точно как снег на голову, нагрянет старость – и вместе с нею тот постоянно возрастающий, все разъедающий и подтачивающий страх смерти… и бух в бездну! Хорошо еще, если так разыграется жизнь! А то, пожалуй, перед концом пойдут, как ржа по железу, немощи, страдания… Не бурными волнами покрытым, как описывают поэты, представлялось ему жизненное море – нет; он воображал себе это море невозмутимо гладким, неподвижным и прозрачным до самого темного дна; сам он сидит в маленькой, валкой лодке – а там, на этом темном, илистом дне, наподобие громадных рыб, едва виднеются безобразные чудища: все житейские недуга, болезни, горести, безумие, бедность, слепота… Он смотрит – и вот одно из чудищ выделяется из мрака, поднимается выше и выше, становится все явственнее, все отвратительно явственнее. Еще минута – и перевернется подпертая им лодка! Но вот оно опять как будто тускнеет, оно удаляется, опускается на дно – и лежит оно там, чуть-чуть шевеля плесом… Но день урочный придет – и перевернет оно лодку.
Он тряхнул головою, вскочил с кресла, раза два прошелся по комнате, присел к письменному столу и, выдвигая один ящик за другим, стал рыться в своих бумагах, в старых, большею частью женских, письмах. Он сам не знал, для чего он это делал, он ничего не искал – он просто хотел каким-нибудь внешним занятием отделаться от мыслей, его томивших. Развернув наудачу несколько писем (в одном из них оказался засохший цветок, перевязанный полинявшей ленточкой), – он только плечами пожал и, глянув на камин, отбросил их в сторону, вероятно, сбираясь сжечь весь этот ненужный хлам. Торопливо засовывая руки то в один, то в другой ящик, он вдруг широко раскрыл глаза и, медленно вытащив наружу небольшую осьмиугольную коробку старинного покроя, медленно приподнял ее крышку. В коробке, под двойным слоем пожелтевшей хлопчатой бумаги, находился маленький гранатовый крестик.
Несколько мгновений с недоумением рассматривал он этот крестик – и вдруг слабо вскрикнул… Не то сожаление, не то радость изобразили его черты. Подобное выражение являет лицо человека, когда ему приходится внезапно встретиться с другим человеком, которого он давно потерял из виду, которого нежно любил когда-то и который неожиданно возникает теперь перед его взором, все тот же – и весь измененный годами. Он встал и, возвратясь к камину, сел опять в кресло – и опять закрыл руками лицо… «Почему сегодня? именно сегодня?» – думалось ему, и вспомнил он многое, давно прошедшее…
Вот что вспомнил он…
Но нужно сперва сказать его имя, отчество и фамилию. Его звали Саниным, Дмитрием Павловичем.
Вот что он вспомнил:
Дело было летом 1840 года. Санину минул 22-й год, и он находился во Франкфурте, на возвратном пути из Италии в Россию. Человек он был с небольшим состоянием, но независимый, почти бессемейный. У него, по смерти отдаленного родственника, оказалось несколько тысяч рублей – и он решился прожить их за границею, перед поступлением на службу, перед окончательным возложением на себя того казенного хомута, без которого обеспеченное существование стало для него немыслимым. Санин в точности исполнил свое намерение и так искусно распорядился, что в день прибытия во Франкфурт у него оказалось ровно столько денег, сколько нужно было для того, чтобы добраться до Петербурга. В 1840 году железных дорог существовала самая малость; господа туристы разъезжали в дилижансах. Санин взял место в «бейваген»; но дилижанс отходил только в 11-м часу вечера. Времени оставалось много. К счастью, погода стояла прекрасная и Санин, пообедав в знаменитой тогдашней гостинице «Белого лебедя», отправился бродить по городу. Зашел посмотреть Даннекерову Ариадну, которая ему понравилась мало, посетил дом Гете, из сочинений которого он, впрочем, прочел одного «Вертера» – и то во французском переводе; погулял по берегу Майна, поскучал, как следует добропорядочному путешественнику; наконец, в шестом часу вечера, усталый, с запыленными ногами, очутился в одной из самых незначительных улиц Франкфурта. Эту улицу он долго потом забыть не мог. На одном из немногочисленных ее домов он увидел вывеску: «Итальянская кондитерская Джиованни Розелли» заявляла о себе прохожим. Санин зашел в нее, чтобы выпить стакан лимонаду; но в первой комнате, где, за скромным прилавком, на полках крашеного шкафа, напоминая аптеку, стояло несколько бутылок с золотыми ярлыками и столько же стеклянных банок с сухарями, шоколадными лепешками и леденцами, – в этой комнате не было ни души; только серый кот жмурился и мурлыкал, перебирая лапками, на высоком плетеном стуле возле окна, и, ярко рдея в косом луче вечернего солнца, большой клубок красной шерсти лежал на полу рядом с опрокинутой корзинкой из резного дерева. Смутный шум слышался в соседней комнате. Санин постоял и, дав колокольчику на дверях прозвенеть до конца, произнес, возвысив голос: «Никого здесь нет?» В то же мгновение дверь из соседней комнаты растворилась – и Санину поневоле пришлось изумиться.
Дмитрий Павлович Санин (помещик пятидесяти двух лет) перебирает в столе старые письма. Неожиданно он находит футляр с гранатовым крестиком и погружается в воспоминания.
I . Летом 1840 года молодой Санин возвращается в Россию из Италии. Поездку он спланировал так, чтобы побыть один день во Франкфурте, а вечером ехать дальше. Побродив по городу, Дмитрий заходит в итальянскую кондитерскую.
II . Неожиданно из внутреннего помещения выбегает красивая девушка. Она просит о помощи. Санин идет за ней и видит подростка в обмороке. Девушка боится за брата, она не знает, что нужно предпринять. Дмитрий советует растереть мальчика щетками. Вместе со старым слугой он пытается помочь больному.
III . Вскоре подросток приходит в себя. Появляются доктор и мать мальчика. Дмитрий уходит, но девушка просит его вернуться через час, чтобы отблагодарить за помощь.
IV . Санин вновь заходит в кондитерскую. Здесь его принимают как родного. Дмитрий знакомится с семейством Розелли: вдовой Леноре, ее дочерью Джеммой и сыном Эмилио, а также старым слугой Панталеоне.
V . Дамы практически ничего не знают о России и долго расспрашивают Дмитрия о его стране. Санин исполняет даже несколько народных песен и романсов, которые приводят слушателей в восторг.
VI . Старик Панталеоне в молодые годы был знаменитым певцом. Его просят исполнить какую-нибудь песню, но у бедняги ничего толком не получается. Чтобы загладить неловкость, Эмилио предлагает сестре почитать для гостя юмористические пьески.
VII . Джемма читает прекрасно. Санин так увлекается ее голосом, что опаздывает на вечерний дилижанс, которым должен был уехать. Дамы приглашают Дмитрия снова прийти в гости и обещают познакомить его с женихом Джеммы.
VIII . Санин хочет задержаться во Франкфурте на несколько дней. К нему в гостиницу приходят Эмилио и молодой немец Карл Клюбер – жених Джеммы. Он благодарит за спасение Эмилио и приглашает на загородную прогулку.
IX . Эмилио долго болтает с Дмитрием. Он рассказывает, что мать под влиянием Клюбера хочет сделать из него купца, а сам он мечтает стать артистом. Затем новые приятели отправляются завтракать в кондитерскую.
X . После завтрака Санин долго беседует с Джеммой и ее матерью, любуясь красотой юной итальянки. Леноре чувствует себя не совсем здоровой, она жалуется на головную боль и засыпает у Джеммы на руках.
XI . В кондитерскую входит покупатель. Санин вынужден его обслужить, поскольку Джемма не хочет будить фрау Леноре. Молодые люди тихонько смеются над неопытностью Дмитрия в качестве продавца.
XII . Санин обсуждает с Джеммой ее музыкальные и литературные пристрастия. Вбегает Эмилио, а затем просыпается Леноре. Дмитрий остается обедать в кондитерской.
XIII . В итоге Санин проводит с семьей Розелли весь день. Все очень довольны его присутствием, время проходит весело. Возвращаясь глубокой ночью в гостиницу, Дмитрий думает только о Джемме.
XIV . Утром Эмилио и Клюбер заходят за Саниным, чтобы отправиться вместе на прогулку в открытом экипаже. Мать Джеммы снова жалуется на головную боль и предпочитает остаться дома.
XV . Прогулка проходит несколько напряженно. Клюбер относится к спутникам снисходительно и покровительственно. Джемма необычайно задумчива и холодна, все чувствуют себя скованно.
XVI . Во время обеда в трактире к Джемме подходит пьяный офицер и выхватывает розу, которую девушка сорвала по дороге. Он осыпает Джемму вульгарными комплиментами. Клюбер негодует и спешит увести невесту. Санин называет офицера хамом и оставляет свою визитку для вызова на дуэль. Он забирает розу и возвращает ее Джемме. Всю дорогу домой Клюбер разглагольствует о падении нравов. Джемма морщится и отворачивается от него.
XVII . Утром к Санину приходит секундант офицера. Обидчик Джеммы – барон фон Донгоф. Дмитрий обещает прислать к нему своего секунданта. В это время Панталеоне приносит записку от Джеммы. Она просит Санина о встрече. Дмитрий предлагает Панталеоне стать его секундантом. Старик необычайно тронут и воодушевлен этой просьбой.
XVIII . Секунданты договариваются о поединке в небольшом лесу. Дуэль должна состояться завтра в 10 утра с расстояния в двадцать шагов. Каждый участник имеет право на два выстрела. Затем Санин и Панталеоне отправляются в кондитерскую.
XIX . Джемма сильно переживает, но ни о чем с Саниным не говорит. Дмитрий проводит в кондитерской целый день. Эмилио посвящен в тайну. Он смотрит на Дмитрия с нескрываемым восторгом.
XX . Вечером Санину не хочется идти к себе. Он бродит возле дома Джеммы. Вдруг открывается окно, девушка выглядывает на улицу и просит Санина войти к ней в комнату. Джемма дарит Дмитрию розу, которую тот отвоевал у офицера.
XXI . Ранним утром за Саниным приезжает Панталеоне, они отправляются к месту поединка. По дороге Дмитрий замечает Эмилио, который просит взять его с собой. Старик признается, что разболтал мальчишке о своей важной миссии.
XXII . Санин просит Панталеоне вернуть розу Джемме, если на дуэли его убьют. Первым стреляет Дмитрий и промахивается. Барон стреляет в воздух. Санин отказывается от второго выстрела. Донгоф поступает так же и признает свою вину. Молодые люди пожимают друг другу руки. Дмитрий возвращается в гостиницу.
XXIII . Внезапно к нему приходит Леноре. Она признается, что все знает о дуэли и благодарна Санину за его мужской поступок. Но Джемма отказала своему жениху, и теперь семейству Розелле грозит разорение. Поэтому Дмитрий должен уговорить Джемму выйти замуж за Клюбера. Леноре рыдает и падает на колени. Санин соглашается поговорить с девушкой.
XXIV . Дмитрий застает Джемму в саду. Она благодарит молодого человека за храбрость и защиту. Санин рассказывает о просьбе госпожи Леноре. Джемма обещает, что послушает его совета. Дмитрий просит ее передумать. От таких слов девушка сильно бледнеет, поэтому Дмитрий торопливо шепчет Джемме, чтобы она не спешила с решением.
XXV . Возвратившись в гостиницу, Санин пишет письмо Джемме с признанием в любви. В ответном письме девушка просит не приходить к ним завтра. Санин приглашает Эмилио погулять за городом. Мальчик с восторгом соглашается.
XXVI . Весь следующий день молодые люди весело гуляют. Вечером Санин получает от Джеммы записку, в которой она назначает ему встречу в городском саду. Дмитрий очень взволнован этим предложением.
XXVII . Санин томится, едва дожидается встречи. Джемма сообщает, что вчера окончательно отказала Клюберу и приглашает Дмитрия к себе домой.
XXVIII . По дороге Санин и Джемма встречают Клюбера. Тот презрительно ухмыляется и проходит мимо. Войдя в комнату, где сидит госпожа Леноре, девушка сообщает матери, что привела настоящего жениха.
XXIX . Леноре горько плачет и стремится выгнать Дмитрия. Затем, услышав о браке, постепенно успокаивается и дает свое благословение.
XXX . Дмитрий обещает продать родовое имение, а деньги передать для устройства кондитерской. Джемма отдает возлюбленному свой гранатовый крестик в знак того, что их разные религии не могут быть препятствием для брака.
XXXI . Утром Санин случайно встречает друга детства Ипполита Полозова. Тот женат на очень богатой женщине, у которой есть имение по соседству с землей Санина. Чтобы скорее продать свое наследство, Дмитрий соглашается ехать вместе с Полозовым к его жене в Висбаден. Решение о покупке может принять только она.
XXXII . Дмитрий спешит к Джемме, чтобы объяснить невесте свой неожиданный отъезд. Он обещает вернуться через два дня.
XXXIII . В Висбадене Полозов приглашает Санина пообедать. За столом Дмитрий знакомится с женой приятеля, которую зовут Марья Николаевна. Эта женщина уступает Джемме в красоте, но очень умна и обаятельна.
XXXIV . Дмитрий понравился жене Полозова, она всячески старается привлечь внимание молодого человека. Марья Николаевна просит Санина задержаться на два дня, чтобы спокойно принять решение о покупке его имения.
XXXV . На следующее утро Санин, прогуливаясь в парке, встречает Марью Николаевну. Молодые люди долго гуляют, а затем идут в гостиницу пить кофе и обсуждать покупку имения.
XXXVI . Вместе с кофе приносят афишу. Марья Николаевна приглашает Дмитрия в театр. Она ловко уговаривает мужа остаться дома.
XXXVII . Полозова подробно расспрашивает Санина об имении. Этот разговор превращается в настоящий экзамен, который Дмитрий с треском проваливает. Он не может ничего толком пояснить, поскольку плохо разбирается в хозяйстве.
XXXVIII . Санин в легком недоумении от поведения Полозовой, но ему приходится терпеть. Он не знает, что Марья Николаевна заключила с мужем пари. Она пообещала соблазнить Дмитрия за эти два дня.
XXXIX . В театре Полозова не столько смотрит скучную пьесу, сколько беседует с Саниным. Она сообщает ему, что превыше всего ценит свободу, поэтому и вышла замуж за Ипполита. Марья Николаевна знала заранее, что сможет полностью им командовать.
XL . Выйдя из театра, пара встречает барона Донгофа. Марья Николаевна смеется, что барон с Саниным будут опять стреляться, но уже из-за нее. Полозова приглашает Дмитрия на конную прогулку и обещает после нее подписать купчую на имение.
XLI . Во время верховой езды Санин еще больше попадает под очарование своей спутницы. Он не может отвести взгляд от бесстрашной и ловкой наездницы. Марья Николаевна увлекает Дмитрия все дальше в лес.
XLII . Ливень молодые люди пережидают в крошечной караулке. Полозов проиграл пари. Когда Марья Николаевна спрашивает, куда Санин отправится завтра, Дмитрий отвечает, что едет с нею в Париж.
XLIII . Санин с горечью вспоминает дни «рабства» у Марьи Николаевны. Когда же Дмитрий надоел властной женщине, его просто вышвырнули. Затем было возвращение на родину, одиночество и беспросветная тоска. Дмитрий решает ехать туда, где единственный раз был счастлив.
XLIV . Санин приезжает во Франкфурт. Он пытается отыскать следы семейства Розелли. Дмитрий находит Донгофа и узнает от него, что Джемма вышла замуж за богатого американца, а затем уехала с ним в Нью-Йорк. У барона есть знакомый, который может сообщить адрес Джеммы. Санин пишет письмо в Америку и ждет ответ.
Письмо от Джеммы полно тихой грусти. Она простила Санина и даже благодарна ему. Если бы не Дмитрий, она вышла бы замуж за Клюбера и упустила бы свое женское счастье. Джемма родила четырех сыновей и дочь Марианну, фотографию которой вложила в конверт. Санин потрясен. Девушка очень похожа на его любимую. Джемма сообщает, что Панталеоне умер еще до отъезда в Америку, а уже в Нью-Йорке скончалась Леноре. Эмилио сражался в отрядах Гарибальди и геройски погиб.
